Похолодало -1

Похолодало

Неожиданно регулярно, каждую неделю, стали приходить от неё письма с целины, которые аккуратно привозил с почтового отделения центральной усадьбы на наш «хирман» бодрый ишачок, запряжённый в почтовую «арбу» Этот урожайный пшеничный сезон выдался для целинников значительно легче прошлогоднего - они жили на центральной усадьбе того же целинного совхоза в утеплённых вагончиках и занимались «сушкой» обмолоченной пшеницы, «перелопачивая» её, то есть, перебрасывая широкими деревянными лопатами с одного места обширного «тока» на другое. Все вечера были свободными, и на поселковой танцевальной площадке часто устраивались танцы под «радиолу». В целинный «сводный» отряд в этом году были включены их земляки, студенты-третьекурсники ФСХИ, то есть Фрунзенского Сельскохозяйственного Института, и она доверчиво, искренне и просто, как давнему своему другу, писала, что на танцах рядом с ней почему-то очень часто оказывался и приглашал на танец статный подтянутый блондин Вадик, серьёзный, неулыбчивый, сосредоточенный, с благородной осанкой, непривычно вежливый и предупредительный студент этого самого ФСХИ. Что-то шевелилось в моей душе, тревожное и вроде уже когда-то ощущаемое: «Почему же Вадик, а не я?», и всё чаще вставал перед глазами коварный Вилька со своим зловещим предупреждением в полузабытый предновогодний школьный бал-маскарад. И крутился в голове Шекспир: «Я не могу забыться сном, пока-ты, от меня вдали, к другим близка». В последнем целинном письме, полученном в середине октября, она написала, что через три дня, необычайно рано и неожиданно для всех, они возвращаются в наш город и продолжат занятия в Университете. Вычислив время доставки этого письма, я догадался, что она уже должна быть дома, но следующее её письмо не попадало в недельный ритм, и ждать его пришлось долго.

Хлопковая страда между тем затягивалась-урожай этого года действительно был богатым, но «обработанные вручную» поля пустовали, и некоторые из них уже начали распахивать под урожай следующего года. Наша работа теперь заключалась в «зачистке» полей, подвергавшихся «машинной» обработке с помощью громоздких, неповоротливых и «свистящих» хлопкоуборочных комбайнов, после которых процентов двадцать «коробочек» оставались неочищенными из-за того, что некоторые из них не раскрылись во-время, но хлопок внутри них представлял определённую ценность, хотя и оценивался на сорт ниже. Эти коробочки ссохлись и были покрыты острыми колючками, так что вполне соответствовали названию «кусак», и нам с трудом приходилось отрывать их от стебля. Теперь, даже неутомимый «Балапан» тащился вместе с нами, возвратив свои ненужные «партуки» бригадиру. Только в конце второй декады ноября, оставив холодные, пустые, наполовину перепаханные, хлопковые поля, с забинтованными от контактов с «кусаком» руками, мы погрузились вечером в поданный на вокзал состав, и в полутёмном полуоткрытом «купе» вагона, собравшись в тесный кружок дружной спаянной компанией, в которой не было только «Балапана» и ни одного киргизского однокашника, распечатали первую «Московскую особую» и «чокнулись» за счастливый отъезд, а из вагонного «репродуктора» полуслышно доносилось: «Не слышны в саду даже шорохи. Всё здесь замерло до утра». И так легко, и грустно было на сердце, и колёса перестукивали на рельсовых стыках, и рвалось это сердце вперёд, быстрей, туда, где скоро встретимся с ней.