30
Работа секретаря партийной организации пришлась на период краха системы Советского Союза, конец 80‑х – начало лихих 90‑х. Так что, как ни крути, а я оказался, пусть и косвенно, причастен к развалу великой страны.
Сразу хочу оговориться, что для меня лично это не было предметом гордости, а скорее, болью и неуверенностью в завтрашнем дне.
В отличии от центра, Москвы, где власть партии коммунистов трещала по швам, провинция еще как‑то держалась. Держалась за счет сильных руководителей, самодисциплины, удаленности от центра.
Мы продолжали работать, выполнять государственный план. Но агония центра не могла не повлиять отрицательно на нашу работу.
Участились сбои с поставками, обострились финансовые проблемы, начались перебои с выплатой зарплаты. А когда цена нефти упала до двенадцати – девяти долларов за баррель (ниже себестоимости), дело совсем стало плохо. Ухудшилась дисциплина, стала падать добыча нефти.
В горкоме каждый день проводились совещания с участием руководителей обкома партии. Всех партийных работников закрепляли за нефтяными месторождениями с постоянным проживанием на промыслах. За одним из месторождений закрепили и меня. Я еще в то время думал, какая польза от меня, технаря и экономиста, на месторождении. И так совпало, что на нашем месторождении поднялась добыча до плановой.
Господи, мне даже неловко было. Меня на трибуну в горкоме: давай, делись опытом перед активом, как так удалось, и в чем секрет успеха. Я тогда и правда не знал, что сказать. Сейчас понимаю, что само присутствие партийных руководителей в рабочей среде кратно повышало дисциплину, что в конечном итоге сказалось на результате.
На период моей партийной работы пришлась и антиалкогольная компания.
Сам по себе факт борьбы с алкоголизмом заслуживает всяческого одобрения. И без сомнения, эта работа и сегодня в высшей степени актуальна. Но мы же тогда захотели все и сразу.
Видно было невооруженным глазом, что в такие кратчайшие сроки эту беду, эту напасть не победить. Нужна долгая, планомерная, кропотливая работа.
Но «сверху» требовали отчеты, причем отчеты о сто процентном трезвом образе жизни на предприятии, в городе, стране. Все понимали, что это чистой воды авантюра, но отчеты строчили, как того требовали «на верху».
Были и у нас попытки перевести эту компанию в разумное русло, тем более что дело‑то благое, но никакие аргументы в расчет не брались.
Как можно изжить эту, можно сказать, национальную традицию, а попросту – пьянство, за столь короткий срок, никто не знал, да и рецепта не было. Но по отчетам все враз должны были стать абсолютными трезвенниками.
Ситуации случались просто анекдотические с этими якобы безалкогольными свадьбами, «чаепитиями» на всевозможных юбилеях и корпоративах. А уж сколько пьющих людей погибло от всевозможного некачественного «пойла» – одному Богу ведомо. Ведь пили все, что горит.
Припоминаю один из анекдотов из того трезвого времени:
«У магазина стоит огромная очередь за водкой. У одного мужика сдают нервы, и он в сердцах говорит:
«Все иду убивать Горбачева».
Через некоторое время возвращается с поникшей головой. У него спрашивают:
«Ну, как дела?»
«Плохо», – говорит мужик. – Там очередь еще больше»».
Но и сегодня, как я понимаю, проблема алкоголизма весьма актуальна. И нужна серьезная антиалкогольная работа. Но опять же не репрессии и запреты. Активная, я бы даже сказал, назойливая реклама здорового образа жизни.
Герой нашего времени – это не пьющий, не курящий, не наркозависимый, а активно занимающийся спортом молодой человек. Должно быть модно быть трезвым, не курящим, здоровым, спортивным, успешным. И, как мне кажется, дело к тому идет. Да и по статистике, потребление алкоголя падает. Но не все так оптимистично.
Говорят, что в связи с повышением цен на алкоголь, увеличением поддельного суррогата, возросло потребление сахара, что наводит на мысль: народ перешел на производство и изготовление спиртных напитков на дому.
Промышленные предприятия оказывали помощь местному совхозу, особенно в заготовке кормов для крупного рогатого скота. А если иметь в виду, что у нас двенадцать месяцев зима, остальное – лето (шутка), то кормов нужно было много, очень много. Да и стадо крупного рогатого скота было очень большим. Совхоз почти полностью обеспечивал город молочной продукцией.
Наше транспортное предприятие специализировалось на производстве кормовых гранул. Вкратце, это небольшой автономный завод, который при помощи термической обработки пойменных трав превращал их в высококачественный, калорийный, в виде гранул хорошо хранящийся корм для скота. Я, как секретарь парткома, обязан был обеспечивать идеологическую составляющую столь важной и, главное, нужной для города социально значимой работы.
Горком жестко контролировал выполнение плана по заготовке кормов, предприятия ежедневно подавали сводки по выполнению суточной нормы. Мне доводилось бывать на покосе чаще, чем хотелось. За покос и выполнение плана по заготовке кормов секретарь нес персональную ответственность.
Делалось это для того чтобы с первого руководителя снять часть нагрузки, все‑таки главное – это добыча нефти. И никакие дополнительные задания не снимали с руководителя ответственности за основную деятельность предприятия.
На покосы летали на вертолетах МИ‑8. Покосы всех предприятий и вся инфраструктура находились в пойменных лугах рядом с рекой Обь. Да и травы там были лучше. И чтобы иметь возможность осенью по реке вывезти все заготовленные корма к месту назначения – в совхоз.
Покос – это, прежде всего, работа. Но после работы банька с паром за сто градусов и с березовым веником.
Особое удовольствие – рыбалка. Наваристая уха из благородных рыб Оби, с посиделками у костра после работы. Рыбалка на закидушки, где‑то на песчаной гряде, продуваемой ветром, где не так достают гнус и комары. Какое удовольствие вытащить на берег крупную стерлядь или кастрюка (кастрюк – это молоденький осетр), нельму или муксуна. Стерлядку тут же можно было разделать, посолить и минут через пять‑десять уже есть, что мы частенько и делали.
Иногда на покос брал с собой сына, он до сих пор с восторгом вспоминает эти рыбалки. Ловили, конечно, что греха таить, и сетями. Так что с покоса всегда уезжал с рыбой, причем благородной: стерлядь, осетр, муксун, нельма.
Не скрою, полеты на покос мне нравились. Люди работали, план, как правило, выполнялся. Так что идеологу, то есть мне, на покосе было весьма комфортно.
Во время работы в горкоме мне посчастливилось в составе партийной делегации побывать в загнивающей, капиталистической Японии.
По памяти, а это было в средине 80‑х, мы посетили города Кобе, Киото, Токио, ряд других городов, которые я не запомнил. Было много храмов и других достопримечательностей Страны восходящего солнца, связанных с национальным колоритом.
В группе был один еврей. Он попал в делегацию по моей рекомендации и под мою ответственность. Отбор за границу в то время был строжайший, тем более в капиталистическую страну, в том числе, и по национальному признаку.
На российской таможне был тщательный досмотр. И мы все не без оснований волновались, потому что практически у всех, пусть по минимуму, но все‑таки были деньги, вещи, предметы, алкоголь, запрещенные или ограниченные для ввоза в Японию. Еврей в этой ситуации очередной раз доказал аксиому, что они умные люди. Когда дошла до него очередь на досмотр, он сказал таможеннику:
«Мне раздеваться?».
Таможня спросила:
«Зачем?».
Он, глядя ангельскими глазами на сотрудника таможни, сказал:
«Я еврей».
Шутка сработала, все посмеялись, и наш далеко не святой турист прошел досмотр без проблем.
Со мной тоже, уже в Японии, произошло несколько курьезных ситуаций.
Первый город в Японии был Кобе, один из крупнейших портов Японии и мира, промышленный и культурный центр. Вначале у нас была обзорная экскурсия по достопримечательностям города. Завезли нас и на смотровую площадку высоко в горы, откуда открывалась величественная панорама города и морского порта.
Гид нам через переводчика рассказывал, что город экологически чистый, и вы не найдете ни одной дымящей трубы. Но нас гид не убедил, и мы все‑таки один дымарь нашли. Вышел конфуз: при тщательном рассмотрении в подзорную трубу дымящего объекта, это оказался наш корабль.
После экскурсии – свободное время, и все рванули в магазины по туристической тропе, где продавали товары, интересующие туристов из СССР. Это, в основном, магнитофоны‑двухкассетники, так называемые мыльницы, видеомагнитофоны, ну, и другой ширпотреб.
В Кобе я заблудился, поскольку пошел не с группой, а один. У меня была цель купить гитару сыну. Там, где водят туристов, купить такой товар было весьма проблематично. Казалось, контролирую ситуацию, запоминаю приметы, но когда наступили сумерки, включили иллюминацию, я все ориентиры потерял.
А на корабль нужно было вернуться к двенадцати ночи. Метался туда‑сюда, как персонаж Миронова, Козодоев, в фильме «Бриллиантовая рука». Потом сказал себе: «Стоп, без паники». Включил мозги, и мне на ум пришла разумная на тот момент мысль. Нужно идти вниз, (местность гористая) внизу, это естественно, море и порт, а там уже и до корабля рукой подать. И действительно, через некоторое время я вышел к морю, а вскоре и к кораблю, и успел к назначенному времени.
Последний город, который мы должны были посетить, была столица страны восходящего солнца – Токио. Завтра возвращаться в Союз, а я так ничего и не купил.
Меняли нам, кажется, восемьдесят семь рублей. На японские иены в то время это около восемнадцати тысяч. Все в группе приобрели покупки, в основном «мыльницы», кто‑то умудрился приобрести даже видеоплеер.
Кстати, в Союзе видеомагнитофон в то время в комиссионном магазине (на сленге – комке) стоил порядка пяти тысяч рублей, почти как автомобиль. Я же не терял надежду купить гитару.
Я поговорил с музыкантами с корабля, они мне подсказали район Токио, где целая улица были сплошь музыкальные магазины. Открыли еще одну для меня загадку. Я действительно находил музыкальные магазины, но не видел там гитар. Оказалось, инструменты продавались по этажам. Самые тяжелые инструменты – пианино и другие клавишные – продавали на первом этаже, оно и логично, зачем такие тяжести высоко поднимать. А уж, музыкальные инструменты полегче, в том числе и гитары, продавали этажами повыше.
Еще на корабле я попросил переводчика написать на японском языке записку для продавца с текстом, что хочу купить гитару и у меня есть восемнадцать тысяч иен.
Я действительно нашел район, где сплошь музыкальные магазины, и очень, ну, очень большой выбор гитар, глаза разбегаются. Это Гинза – самый дорогой и элитный квартал Токио. Это любимые магазины музыкантов Японии.
Но меня постигло разочарование. Оказывается, самая недорогая гитара стоила порядка пятидесяти тысяч иен, а у меня восемнадцать. Но сам факт появления меня в магазине не прошел незамеченным. Район не туристический, и увидеть в этом районе европейца – большая редкость. А уж когда узнали, что я из России, простое любопытство переросло в изумление, меня чуть ли не щупали руками, рассматривали как инопланетянина.
С помощью записки, мимики и жестов, ломаного английского продавцы узнали, зачем я здесь. И я понял, что меня хотят обслужить, и у меня просят мои деньги. Я отдал все свои иены и в полном недоумении стою среди зала, среди десятков любопытных глаз.
Я уж и не рад был, что затеял это безнадежное дело. Меня показывают по всем телевизорам в торговом зале. Сегодня это понятно, просто видеокамеры, а тогда подумалось о том, чем стращало КГБ – ну, думаю, попал.
Прошло несколько томительных минут. И вдруг навстречу мне выходит улыбающийся продавец с гитарой в руках. Я уж и брать боюсь, а вдруг происки капиталистов. Всем коллективом, кланяясь и доброжелательно улыбаясь, как это умеют только японцы, они все‑таки убедили меня взять товар. Уложили инструмент в недорогой, но симпатичный кофр и чуть не под аплодисменты вручили мне.
При этом дали мне еще что‑то, типа письма на своем языке. Ну, думаю, на выходе повяжут. Обошлось.
На корабле музыканты удивлялись, как я за такие деньги смог приобрести такой классный инструмент? И тут же начали мне предлагать хорошие деньги, деньги, которые с лихвой бы окупили поездку.
Письмо, которое мне вручили любезные продавцы‑японцы, прочел переводчик. Содержание его заключалось в следующем: магазин посетил столь экзотический покупатель, что продавец не хотел отпускать меня без покупки. Позвонил хозяину, и тот, оценив ситуацию, разрешил продать гитару, в которой был незначительный брак, – на внутренней стороне инструмента был незначительный скол краски. Вот, собственно, и весь брак.
Волнения, связанные с покупкой, с лихвой компенсировались, когда я инструмент вручал сыну. Радости парня не было предела, надо было видеть его счастливые глаза.
Посмотрев на загнивающий капитализм с его изобилием, я для себя сделал вывод, что не такой уж он и загнивающий, как нам пытались преподнести идеологи. Это одна из многих причин, на мой неискушенный взгляд, почему мы жили за железным занавесом.
Хотя, справедливости ради, необходимо сказать, что в те годы уже практически никто не верил в сказки о хорошем социализме и загнивающем капитализме.
К концу 80‑х наступил какой‑то хаос, уже никто никого не слушал. Коммунистическая партия окончательно потеряла авторитет, что привело к краху социалистической системы и Советского Союза.
В конечном итоге, в связи с самороспуском КПСС (Коммунистическая партия Советского Союза), я лишился работы.
Свободное копирование
