12. ТОКИ ФУКО
Итак, испытания ракеты Х-25 успешно подходили к логическому завершению. На испытания выходила ракета Х-29, с такой же ЛГСН, но большего веса и с боевой частью гораздо большей разрушительной силы. Поскольку головка была та же самая, что и на ракете Х-25, а ракету спроектировал и изготовил очень опытный коллектив КБ "Вымпел", то все считали, что испытания новой ракеты будут представлять собой чистую формальность. "За пару недель управимся", - сказал Казамаров.
Вот и первый пуск. Самолет взлетел, вышел на цель. Первый заход, второй... Летчик сообщает через эфир, что нет захвата головки. Сопин предполагает, что неисправна кабельная сеть, ругает механиков, плохо подготовивших машину. После тщательной проверки кабельной сети, самолёт поднимается в воздух, и опять неудача - захвата нет. Проверили ТГСН и ракету - наземные проверки показали полную исправность аппаратуры. Все в бригаде разводили руками, не зная, что думать и как поступать дальше. Кто-то сказал, что, может быть, дело в прозрачности атмосферы. Частицы пыли рассеивают энергию "пятна", и головка его не "видит". Ракета Х-25 испытывалась зимой, а теперь наступила весна и атмосфера совсем другая.
Вызвали специалистов по атмосфере, кандидатов и докторов наук. Ничего путного они посоветовать не смогли. Казамаров выступил с очередной революционной идеей: в полете в фюзеляже самолёта возникают токи Фуко, эти токи влияют на работу ЛГСН путём электромагнитных наводок. Почему эти токи не влияют на ракету Х-25, он вразумительно ответить не смог. Уже три или четыре месяца самые лучшие специалисты, оптики и электронщики, находились в тупиковой ситуации. Следует отметить, что поскольку, ракета Х-29 была тяжелой, её подвешивали не под крыло, как ракету Х-25, а под фюзеляж, рядом с оптико-гироскопическим блоком (ОГБ), излучающим лазерную энергию. Однажды механики попробовали подвесить ракету под крыло на ближнюю к фюзеляжу подвеску. Сразу появились захваты. "А ларчик просто открывался": расположенный близко к ЛГСН лазерный луч попросту "запирал", засвечивал головку, ослепляя её.
Испытания подходили к концу.
Теперь можно было расслабиться, впрочем, и раньше сплочённой бригаде случалось "расслабляться", но тогда "расслаблялись" с горя, а теперь - с радости! Коллектив решил отпраздновать очередной успех на берегу Волги. Организовали что-то похожее на рыбалку. Михайлов выделил машину. К тому времени у нашей экспедиции образовался солидный парк побывавших в эксплуатации машин, которые перегнали из Москвы, от щедрот НИИАСа: автобус, "рафик", "газик". Своего гаража у экспедиции тогда не было. Машины находились в подворьях шофёров в их полном распоряжении. Как они использовали транспорт в нерабочее время, проверить было невозможно, но другого выхода просто не было. Шоферам (или их жёнам) ещё, к тому же, доплачивали, как сторожам.
На рыбалку я попал, кажется, впервые. Я с любопытством наблюдал за сборами. Михайлов на листе бумаги подробно начертал перечень вещей, которые нам необходимо было с собой взять: продукты, топор, пилу, посуду, соль, лавровый лист, выпивку, снасти, одежду и т. д. Назначил ответственных. Я точно не помню, но, кажется, рыболовные снасти "рыбаки" всё же взяли с собой. Хотя если даже взяли, то исключительно для ритуала, поскольку свежей рыбой рыбаки запаслись заранее на базаре. Ехали всего на пол дня и понимали, что рыбы, скорее всего, на уху не удастся поймать, улов будет чисто символический.
Компания выехала на крутой берег. Вокруг росли сучковатые деревья с толстыми стволами причудливой формы и плакучими кронами. Выгрузили из машины вещи и распределили обязанности. Казамаров с Черепниным занялись "столом". Они расстелили брезент, нарезали хлеб, сыр, колбасу, достали котёл, помятый, закопчённый, с ручкой из толстой корявой проволоки. Мы с Хоролом, Сопиным и Абрамовым пошли собирать дрова. Михайлов осуществлял общее руководство подготовкой к застолью.
Сучьев на берегу валялось великое множество. Мелкие ветки ломали руками и рубили топором, крупные стволы распилили. Скоро загорелся костер, потрескивая сухими ветками и выстреливая красными искрами. Почистили рыбу. Соорудили рогатки и подвесили котёл, до верху наполненный волжской водой с рыбой, нарезанной крупными кусками. Снасти, кажется, не распаковывали. Внизу, за деревьями, катила спокойные воды могучая Великая русская река. В зеркале реки отражалось голубое безоблачное небо.
Варка ухи - это не приготовление пищи, это священнодействие. Для того чтобы уха получилась настоящей, необходимо обязательно наличие дымка от костра, шелеста вётел на берегу реки. Уху должно заправить лавровым листом, посолить, добавить немного пшённой крупы и чёрного перца в виде горошка. Потом опускают в котёл целую луковицу или две, помидор для цвета. Красный цвет помидора оттеняется зеленью укропа и петрушки. Добавляют морковки и чуть-чуть картошки. При рыбном изобилии, сначала в воде отваривают рыбную мелочь, завёрнутую в марлевый мешочек, который потом выбрасывают. Это - двойная уха, а бывает тройная и четверная! И всё равно это вкуснейшее варево считалось не ухой, а рыбным супом, если рядом не стояли бутылки холодной водки, которые только что достали из сумки, купающейся в воде у самого берега, но в достаточно глубоком месте.
Вскоре я почувствовал божественный запах. От котла шёл пар. В котле сквозь янтарный жир просвечивался красным пятном астраханский помидор, плавал укроп, оттеняя белые аппетитные куски рыбы в темной тонкой кожице со светлыми следами очищенной чешуи. Водка сама просилась в стаканы. На реке стояла торжественная тишина. Публика возлегла на брезент, все наполнили миски и стаканы.
Казамаров встал во весь рост, изготовился для тоста. Он стоял в одних трусах, со стаканом в руках, красив, как молодой Аполлон, высокий, с голубыми глазами и светлой волнистой шевелюрой. Говорил он с апломбом, растягивая слова. Сегодня он, конечно, произнося тост, не повторил своего любимого выражения: "Повторяю для непонятливых".
Хорол был среднего роста, лысый, седой, с прядкой волос посреди лба, зачёсанной к затылку. Взгляд у Давида Моисеевича был острый, колючий. У него была манера иногда подойти к инженеру и завести разговор по поводу очередной сложной технической проблемы испытаний. Сначала я подумал, что такая демократичность представляет собой некую форму тонкой лести: "проблема сложная, только ты да я можем понять все её тонкости, я понимаю, ты ведь умный малый!" Скоро я понял, что его действительно интересует мнение "свежего" человека со своим взглядом, условно, "со стороны".
Михайлов деловито, уверенно, с долей юмора, руководил всем процессом, начиная с разведения костра, до организации тостов и отъезда. Очень скоро застолье перешло в техническое совещание, как я потом понял, во время таких "неформальных" встреч вопросы решались быстрее и проще, чем на советах Главных Конструкторов. Я решил для себя, что я должен чаще присутствовать на таких застольях, чтобы лучше быть в курсе дел, хотя в то время почти совсем не пил, очень тяжело переносил спиртное. "Что же, ради дела придется пожертвовать какой-то частью здоровья", - едко улыбнулся я про себя.
Обычно на всех технических и "неформальных" сборищах присутствовал Вадим Филатов. На этот раз его не было, он находился в Москве. Филатов являлся очень колоритной фигурой. Во время наших "междусобойчиков" в восьмой квартире, немного захмелев, он затевал долгие дискуссии на тему, кто "важнее для дела", управленцы или радисты - "информационщики". "Без РЛС и ГСН никакого оружия не бывает", - безапелляционно провозглашал он. "А чем вы занимаетесь, я вообще понять не могу", говорил Вадим. "Так это понять не просто, не всякий поймёт", ехидно отвечал Гришка Краснов, начальник сектора обработки информации. Вадим злился. Он считал, что его сектор, где были собраны опытные испытатели-радисты, должен играть первую скрипку на полигоне. Михайлов ему отвечал, что "комплексники-управленцы" - "главнее", т. к. знают и контура управления, и аэродинамику, и частично, информационные системы. Они могут всё связать воедино.
Филатов очень ревностно относился к тому факту что, когда на полигон приезжали Батков, Кирюшин или Кульчак, они сразу обращались к Баусину, Михайлову, Бобкову, а не к Иванову или Филатову. Я считал это естественным: НИИАС - институт исследования систем управления. Батков, Баусин, Михайлов говорят на одном языке, они управленцы, им легче общаться друг с другом. Радисты в институте - не определяющее направление. В радиолокационных КБ они, естественно, "главные". Генеральные и Главные конструктора на авиационных фирмах тоже всегда - "самолётчики". Впрочем, был единичный пример, когда Генеральным Конструктором КБ "МИГ" назначили прибориста. Но это продолжалось не долго...Коржуева вскоре сняли.
Именно в те времена у нас появилась песня о нашей работе, нашей жизни:
Так вспомни про Москву и, затаив тоску,
Поставь на стол стакан, допив до дна.
А завтра нам опять "пятно" в степи искать,
И спорить до утра про ФРА и КЗА,
И может быть, когда, штурмуя города,
Ракета всё же цель свою найдёт!
И вспомним мы тогда прошедшие года,
Немного станет жаль, что жизнь ушла вперёд!
Мы часто пели эту песню под гитару на мелодию, которую сочинил Стариков. На гитаре играл Стариков или Поглазов.
Филатов обладал хорошим слухом и всегда обычно подпевал, но он не только подпевал, он всегда дирижировал хором, накрывая своими руками, как крылами, поющую компанию, покачиваясь в ритм песни, показывая мимикой и подвижными кистями рук, когда хору нужно петь громче, а когда совсем тихо. Его любимые песни знала вся восьмая квартира: "Ты гори, гори моя лучина, догорю с тобой и я..." и "Там, вдали, за рекой зажигались огни, в небе ясном заря догорала, сотня юных бойцов из будёновских войск на разведку в поля поскакала..."
Я обычно во время традиционных "веселий" в восьмой квартире громовым голосом кричал во всю глотку свою любимую песню:
"Красная Армия, марш, марш вперёд!
Реввоенсовет нас к борьбе зовёт!.."
На заре работ по "Прожектору" этой темой занимался Юра Семенкевич. Потом он как-то отошёл от этой работы. Юра являлся весьма своеобразной фигурой в нашем отделении. По-моему, он был талантливым инженером, изобретательным, умным. Но у него было одно странное свойство: он терпеть не мог ходить на работу в НИИАС. Он старался (и умел это делать) организовать свою работу вне стен института, подальше от начальства, в других городах - в Жуковском, Фаустове, Ахтубинске, когда там не было руководства. Эта борьба за свободу требовала большой смекалки и энергии. По моему мнению, он на эти организационные вопросы тратил гораздо больше сил, чем, если бы он спокойно трудился на своём рабочем месте. Семенкевич вел многолетнюю сложную борьбу с Михайловым, который пытался заставить его работать. Борьбу выиграл Семенкевич, лет через десять Михайлов махнул рукой на проблему борьбы с Семенкевичем, понял, что Юру не перевоспитаешь.
Семенкевич был высоким, плотного, даже грузного, телосложения, со значительным выражением карих глаз на круглом, полном лице. Черные, кудрявые, как будто искусственно завитые, волосы обрамляли густой шапкой его крупную голову.
Он всегда мог найти себе "оруженосца", сначала роль Санчо Пансы выполнял Страхов, потом Витя Костин. Когда крупный Семенкевич вышагивал по улице, а сзади, на расстоянии полушага, двигался худой, тоже высокий, но ниже Юрки, Костин, я вспоминал повесть Киплинга "Маугли ": там тигр "Ширхан" и шакал "Табаки" всегда по джунглям ходили неразлучной парой.
На работе стало спокойнее. Мы с Филатовым занялись статистической обработкой материалов испытаний и их обобщением. Выяснилось из анализа взаимного положения "пятна" и промаха, что ракета почти всегда летит в "край " Пятна", т. е. не в энергетический центр, а на контраст. Головка в последний момент, все же, "слепла". Кажется, первым такую закономерность заметил Семенкевич. Это незначительное наблюдение сыграло большую роль в понимании причин долгих неудач при испытаниях оптико-электронных систем самолётов четвёртого поколения: МИГ-29 и СУ-27.
Эпоха "Прожектора" уходила в прошлое.
Свободное копирование
