НИИ-2. Начало пути

                12. НИИ-2. НАЧАЛО ПУТИ

Наконец, вышел из отпуска мой руководитель, ведущий инженер, ответственный по теме «Оса», Преображенский. Он постепенно вводил меня в курс дела.

Преображенский был, пожалуй, самый старший в отделе, ему тогда исполнилось  лет под сорок. Высокий, представительный, он  чем-то напоминал Кузьминского, только был выше ростом. Ростислав Долматович был  подтянут (говорили, что он много ходит в походы), одевался аккуратно, по-спортивному. А Костя за собой не очень следил, много курил, ходил всегда обсыпанный пеплом и в прожжённых брюках.

О нем ходили слухи, что на прежней работе его исключили из комсомола за особое мнение в каком-то важном политическом вопросе, которое он публично высказал на собрании. Когда его об этом спрашивали, он загадочно молчал. Раньше он работал в НИИСЧЁТМАШЕе, там проектировали и создавали аналоговые вычислительные машины. Цифровое моделирование тогда делало свои первые шаги, а вот аналоговое - находилось в самом расцвете. В аналоговых машинах дифференциальные уравнения решались с помощью древних, как мир, электрических цепей, состоящих из элементов, которые я изучал ещё в школе на уроках физики: сопротивления, ёмкости, индуктивности, а также блоков, описывающих нелинейные характеристики объектов.

В НИИ-2 в залах стояли шеренги аналоговых вычислительных машин марки «Электрон». Костя считался признанным специалистом в аналоговом моделировании. Однако вскоре аналоговое моделирование оказалось вытесненным более прогрессивным, цифровым. Костя с ностальгией вспоминал времена, кода он, как опытный капитан, «обветренный, как скалы", не спеша, ходил среди эскадры из многочисленных "Электронов", руководя работами. Копаться в программах, создавая цифровые модели, ему не нравилось.

Вскоре я понял, что всех сотрудников в отделе можно разделить на две группы: инженеры-программисты и просто инженеры. «Просто инженеры», хорошо понимая физику исследуемых процессов, «придумывали» уравнения, формулы, описывающие процессы, например, движение ракеты, работу вычислительного устройства, где решается закон управления ракетой, уравнения движения цели и т. д. Программисты переводили эти формулы на «язык» ЭВМ. Зная структуру вычислительного процесса в ЭВМ, они расписывали уравнения в кодах машины и «отлаживали» программы, отлавливая ошибки программирования. Программист - тоже очень престижная специальность, возникшая буквально на глазах нашего поколения. «Просто инженеров» называли алгоритмистами, так как они составляли алгоритм программы. Они работали бок о бок с программистами, совместно отлаживая программы.

Прислушиваясь к разговорам в отделе, я понял, что главная интрига в работе состоит в отношении программистов и алгоритмистов. Отладка программ очень трудоемкое дело, программы долго «не идут» (не работают). Алгоритмисты, естественно, считают, что это происходит из-за ошибок программирования, а программисты доказывают, что ошибки допущены в уравнениях, алгоритмах. В жизни бывало и то, и это, поэтому и возникали проблемы, сложные человеческие отношения. Отвечали за работу совместно!   А ведь создание, отладка программ, моделирование процессов, анализ полученных результатов и рекомендации, предлагаемые на основе анализа -  основная продукция отдела. Обычно, она оформлялась в отчеты.

«Чистые» программисты не  очень хорошо понимали смысл решаемых задач, но их труд был очень важен. Хороший программист, детально  знающий методы программирования на машине, умеющий экономно «уложить» в память машины программу, делающий мало ошибок, мог быстро отладить программу и этим обеспечить успешность исследования. Особую ценность представляли сотрудники, которые, являясь алгоритмистами, сами могли написать и отладить программу. Именно таким инженером была Зоя Орлова.

Сердцем института являлся вычислительный центр. Это было естественно, ведь, как я уже писал, основной продукцией института был анализ и оценка авиационного вооружения методами моделирования, в основном, математического и полунатурного, с выдачей заключений о качестве авиационного вооружения и рекомендаций к его улучшению.

Огромные машинные залы - в институте их имелось несколько - были опутаны жестяными коробами кондиционеров, работа которых сопровождалась ровным гулом. В центре зала стояли больше пульты управления машиной. Они, как сказочные чудовища, мигали сотнями разноцветных лампочек. Прямо картинка из научно-фантастического кинофильма. Машины работали круглые сутки, иногда их выключали на плановую профилактику. Рядом, на отдельном столе, стояли металлические коробки с текстами запускаемых по очереди программ, записанных на перфокарты, сделанные из специального тонкого, гибкого картона. Программы  записывались на перфокартах с помощью маленьких прямоугольных отверстий. Эти перфокарты «умела читать» машина, принимая в свои таинственные недра программу.

Программы, записанные на специальных бланках, переносились на перфокарты (пробивались) в отдельном помещении - перфораторной. Там, как у колодца в глухой деревне, собиралась молодежь института, как правило, девушки, и обсуждали все последние новости, или попросту сплетничали.

Особым ритуалом в лаборатории было распределение машинного времени, отдельно для счета и для отладки. Борьба шла не только за количество времени, но и за удобные, дневные часы отладки. Кому хотелось работать ночью? Программисты ругались между собой и начальством, чужим и своим, которое, по их мнению, плохо защищало интересы своего отдела.   Это был целый красочный спектакль.

Иногда отлаженные, неоднократно уже считавшиеся программы просто отдавали на счет в вычислительный центр. Иногда программисты выходили на счет сами, даже на ночной счет, и сами запускали программы с пульта. Мне как-то пришлось выходить на ночной счет с одной своей маленькой программкой статистической линеаризации нелинейной системы управления. На машине дежурили инженеры по эксплуатации. В комнате отдыха стояли раскладушки, на столах – чайник, открытые банки с консервами, хлеб, стаканы, но не с чаем. В другом помещении находился стол для пинг-понга. Машина мигала красными, жёлтыми, зелёными лампочками. Гудели ровно, с легким дребезжанием, короба, по которым гнал поток воздуха мощный кондиционер. Шла ежедневная, рутинная работа, «промышленный» счет... Романтика будней!

Однако в институте имелись и производственные цеха: механический, столярный, гальванический, ещё какие-то цеха, лаборатории и мастерские, которые занимались «железом», созданием уникальных стендов полунатурного моделирования, которые представляли собой мощные конструкции, перемещающиеся друг  относительно друга, кольца. В кольцо можно вставить настоящую ракету или БРЛС и, таким образом, имитировать их угловые движения в процессе моделирования полета летательного аппарата.  

Костя говорил, что Зоя раньше тоже работала в НИИСЧЕТМАШЕ, куда она пришла по распределению прямо из МГУ; и он её уговорил перейти в НИИ-2. Её стол стоял как раз напротив моего рабочего места. Он был всегда завален огромным ворохом узкой бумажной ленты, с нескончаемыми колонками цифр, где распечатывались результаты «машинного» счета. Ленточками шелестела вся комната. Однажды с охапкой ленточек в руках  в комнату прибежал Тарханов, он взволнованно сказал, что моделирование позволило выявить очень интересную особенность наведения «Осы», это просто меняет представление о принципах управления! Потом оказалось, что Рита Байкова допустила программную ошибку.

Этими ленточками завалены все столы в комнате, за исключением моего и  стола Преображенского. Как-то раз на столе у Орловой зазвонил телефон. Из трубки до меня явственно донесся голос Сальницкого (он к тому времени уволился и работал в институте космической медицины). «Ну,  как новый кадр», - спросил он, имея в виду, скорее всего, меня. «Да так, непонятно пока», - ответила она. «Мне тоже пока непонятно»,- подумал я про себя.  

Однажды Преображенский принес в отдел книжку Евгении Гинзбург «Крутой маршрут». В отделе  читали вслух по очереди, так как её дали всего на три дня. Прочитали книгу на одном дыхании. Когда в комнату кто-то заходил, книгу прятали. Книга потрясала ещё больше, чем доклад Хрущева. Она впечатляла деталями очевидца. Правда всегда проступает в конкретных деталях событий. Вереница арестов близких и знакомых, собственный арест, допросы, встречи еще до ареста с партийными функционерами типа Емельяна Ярославского,  беседы с сидящими в тюрьме эсерами, меньшевиками, большевиками. Разговоры с ними, человеческие отношения, идейные споры. Реакция тюрьмы на расстрелы Тухачевского, Блюхера. Образы следователей. Гинзбург как бы воссоздала эпоху великих репрессий глазами идейного и преданного члена партии. Книга была написана в духе шестидесятников, «оттепели». Время Солженицына ещё не наступило, хотя «Иван Денисович» уже давно вышел из печати.

Особенно меня поразила одна сцена, когда после минутного суда героине зачитали приговор - десять лет!  Она повисла на руках конвоиров- солдатиков, шепча: "Я не виновата". «Конечно, родненькая, не виновата, была бы виновата, дали бы не десять лет, а расстрел», - успокаивали ее молоденькие красноармейцы-конвоиры. Вот такие картинки «живой» жизни! Я не ручаюсь за точность воспроизведения этой сценки, книжки Гинзбург у меня нет под рукой, но в моей памяти эпизод отложился именно так.

Я видел, что в наш институт и лабораторию часто приходили представители КБ, разрабатывающие ракеты и самолеты. Они знакомились с результатами наших работ, перенимали опыт моделирования. В КБ создавались свои вычислительные центры и отделы моделирования. КБ официально передавали в институт аэродинамические и другие характеристики  своих изделий, сами постепенно начинали моделировать.    Но пионером, признанным лидером в этой области оставался НИИ-2. Наш ВЦ представлял собой целую вычислительную индустрию.

Однажды, в семидесятых годах, точно не помню, когда, я неожиданно встретил на территории института Вадима Деева. Мы потерялись после окончания института. От него я узнал, что он из своего ВЦ перешёл в какую-то строительную фирму, где тоже был свой ВЦ. Снова развелся с Мариной, женился на Генриетте Романовой, но не родственнице бывшего царя. Потом через институтские связи нашёл себе работу в НИИ-2, всё по своей специальности - обслуживание ЭВМ.

ВЦ развивался. После первых ЭВМ марки М-20 появились машины марки М-50, затем БЭСМ-6. (Правда, ещё до появления ЭВМ М-20, в нашем институте была разработана и создана ЭВМ своей оригинальной конструкции - ВДМ,  на этой машине в институте велись расчёты).

Ленточки ушли в прошлое, их заменили огромные бумажные «простыни», испещренные цифрами и таблицами. Появились комплексы «Чегет», «Эльбрус», 5Э-51, купили японскую машину «Хитачи» и «Ваксы». Покупка японской машины была первым знамением, того, что наши машины по своим характеристикам начали уступать японским. Прозвенел первый звонок!

Наши программисты в то время знали о работах маленькой группы программистов Билла Гейтса в далекой Америке. Хорошая была группа. Один наш специалист говорил, что Билл идет одним путем, а мы немного другим. В общем, работали на "равных".

Неожиданно в стране наступил Коллапс. Наша вычислительная промышленность рухнула. Целый огромный зал, забитый множеством машинных стоек, теперь может с успехом заменить один персональный компьютер, купленный в Малайзии, Таиланде и умещающийся на рабочем столе инженера.  Вся старая отечественная техника пошла на свалку и на выплавку из неё драгметаллов. Гейтс почему-то стал самым богатым человеком в мире. Неужели только потому, что создал удачный пакет программ «Майкрософт»?      

В нашей стране на глазах исчезла одна из самых популярных специальностей - создателей отечественных машин и инженеров по эксплуатации ЭВМ. Вычислительный центр в нашем институте, как и множество ВЦ по всей стране, просто исчез. Это была трагедия для целого поколения специалистов: кто-то ушел на пенсию, кто-то попытался переквалифицироваться. Дело в том, что «персоналки» в техническом обслуживании почти не нуждаются. И некогда «элитные» инженеры теперь занимаются рутинной работой в сети сбыта и предпродажного обслуживания иностранных «персоналок» и установкой на них математики «зловредного» Билла Гейтса.

          Вадима к этому безрадостному времени уже не было в живых...

После того, как прекратились государственные заказы,  почти рухнула авиационная промышленность.  Когда-то в самом начале "новой капиталистической жизни" я был очень рад завершению тридцатилетнего долгостроя  в Чапаевском парке. Казалось, это было зримым свидетельством прихода новой жизни.  Но вскоре, в связи с резким удорожанием земли в Москве, началась, так называемая "точечная застройка". Частные фирмы приступили к поиску свободных клочков " земли" и возведению небоскрёбов под офисы и шикарные квартиры для богатых людей.  Некая строительная компания приступила к постройке такого небоскрёба  совсем впритык к зданию нашего НИИ. На фоне этого гиганта наше здание, далеко не малое, когда гигант будет достроен, покажется карликом. Таково веяние времени!

Фотография сделана в начале строительства. Когда строительство дома закончится, он своим могучим плечом упрётся в стену здания нашего института, подавляя его своим "коммерческим "величием.

Я сижу за компьютером и редактирую текст воспоминаний. В окно виден высокий силуэт жилого здания «Триумф-Палас», возведенного на месте строительства, начатого ещё Василием Сталиным. Постройка доминирует: её видно с любой точки северо-запада Москвы. Говорят, это самое высокое жилое здание Европы. Итак, наконец, моя мечта сбылась. Правда, я, в соответствии с духом того времени, предполагал, что власти построят или стадион, или дворец культуры. Но жилой дом для «новых русских»  - это тоже неплохо. По крайней мере, «вечная» строительная площадка в Чапаевском парке прекратила своё существование.           

    Перечитывая текст воспоминаний, я подумал, что первая часть несколько затянута. Хотел её сократить, но всё же решил, что в раннем детстве время движется томительно медленно, события разворачиваются постепенно, не спеша,  совсем, как у меня в тексте.  Потом время неотвратимо убыстряет свое движение, под конец, переходя в бешеный галоп. Я оставил всё, как есть.

     Смотрю на шпиль «Триумф-Паласа» и вспоминаю прошлое. Именно там, где теперь возвышается это огромное здание, хорошо видное из моей сегодняшней квартиры, некогда  проходила вереница событий моего далекого детства. Я вспоминаю отца, маму, «Бурбона», Вовку Крючкова, Инну, Ирку. Наплывают волнующие картинки прошлого: люди, события, ощущения. Все прошедшее  отчетливо запечатлено в мозгу, но как бы отдельными фрагментами. Я вижу или глаза человека, или его улыбку, или характерный жест. В моих ушах звучат  знакомые голоса, интонации, диалоги, еле слышный шёпот и громкие возгласы… Живых и ушедших… Пока их голоса звенят у меня в ушах, они все для меня живы!

Но целостные образы людей всё чаще неуловимо ускользают. Растворяются, как прозрачные облака в голубом, необъятном небе!

                24 января 2004 года.