Мама неожиданно заболела. Болезнь подкралась как-то незаметно и оказалась тяжелой душевной болезнью. Сначала у неё просто портилось настроение. Потом она сидела на кровати и ничего не делала. Говорила, что в квартире грязно, у нас с отцом рваные носки, грязное белье. Но сделать ничего не могла, у неё не хватало сил. Она, всегда очень любившая чистоту, уборкой не занималась. Скоро легла в постель и не вставала. Когда она стала ругать отца, называя его американским шпионом, обещая обратиться в КГБ, мы поняли, что она больна. Её положили в больницу. Мама лежала во многих лечебных заведениях: в больнице имени Корсакова, в знаменитой «Кащенке». Её лечили хорошие врачи. Даже применяли электрошок. Она и мы на все соглашались. Иногда ей становилось лучше. Тогда мама выходила из больницы, радостная, полная надежды, как прежде, энергичная. Она снова погружалась с головой в общественную работу и домашнее хозяйство. Организовывала при ЖЭКе кулинарные конкурсы, с печеньем, тортами, пирожками, салатами. Организовывала выставку цветов.
Потом маме опять становилось плохо, и она надолго исчезала из жизни нашего дома. То есть, не совсем исчезала, каждую неделю отец или я носили ей в больницу передачи.
Потом ей опять становилось лучше, и нас к ней начинали пускать. Вокруг лежало много очень несчастных людей. Плохо, когда болит рука или нога, или сердце. Здесь же находились живые люди, но они не жили. Это было страшно.
Временами мама находилась в состоянии физического возбуждения, её просто трясло, это состояние сменялось заторможенностью, безразличием. Иногда она казалась совсем здоровой, лишь еле заметные нелогичности при беседе с ней выдавали присутствие болезни.
Мы гуляли с ней по больничному парку, когда она чувствовала себя по- лучше. Если она гулять не хотела, мы навещали её в палате. Помню, в одной из больниц на соседней койке лежала молодая девушка с неброской внешностью, худенькая, с правильными чертами лица и русыми волосами. Когда я приходил к маме, она садилась рядом на свою койку и внимательно смотрела на меня. Как-то я заговорил с ней. Она сказала, что учится в МГУ на философском факультете, здесь она случайно. У неё просто нервное истощение. Потом, когда мы с мамой выходили во двор гулять, она шла за нами. Мама рассказывала, что девушка про меня расспрашивала, и все время за ней ухаживает, помогает. Девушка взяла у меня телефон, сказала, что когда выпишется, обязательно позвонит. Я не хотел обижать больного человека. Она не позвонила.
Мама очень постарела, кожа на лице стала пергаментной, щеки покрылись глубокими бороздками. Вокруг глаз – сетка морщин. А ведь ей тогда было чуть более 50 лет. Только темные волосы такие же густые, чуть тронутые сединой. Да глаза, когда она не очень плохо себя чувствовала, были по-прежнему очень живыми. Болезнь её называлась маниакальной депрессией или циклотемией, название подчеркивало периодичность обострений. Так она мучилась последние 20 лет перед смертью.
Длительное отсутствие мамы сказалось на нашем образе жизни. Нас осталось двое мужиков, которых почти не было дома. Отец с работы приходил в 9-10 часов. Я работал и учился. Отец абсолютно не приспособлен к ведению хозяйства. Всю жизнь его обслуживала или мама, или служащие хороших отелей. Сначала он был просто беспомощен, но потом как-то приспособился. Мне очень пригодилась армейская закалка, я умел не только кипятить чай и жарить яичницу. В карауле не один раз приходилось готовить пищу для смены. Я умел жарить картошку, мясо, варить суп. Во время дежурства на кухне иногда приходилось помогать поварам «вертеть» фарш и жарить котлеты. Каждую субботу я варил целую кастрюлю гречневой каши или отварного риса. Это был гарнир. По дороге в институт я покупал полуфабрикаты: ромштекс или эскалоп, а то и свиную отбивную. Вечером я жарил мясо. Мясо вместе с гарниром из кастрюли, особенно если поджарить лучок и положить на тарелку соленый огурец, смотрелось совсем неплохо. Иногда нас выручали пельмени или макароны с сыром, особенно, когда я очень уставал, и не хотелось возиться с готовкой. В общем, с голоду мы с отцом не погибли. Труднее пришлось со стиркой и уборкой. Но и тут мы приспособились. Отец не любил убирать квартиру. Зато мыл всегда всю посуду. Убирал квартиру я. Все белье мы сдавали в прачечную, которая находилась на первом этаже дома сотрудников нашего КБ. Дом стоял рядом со зданием КБ, и построен гораздо раньше, чуть ли не до войны. Вход в прачечную был со двора.
Почти каждое воскресенье мы с отцом ходили обедать в рестораны, таким образом, пытались устроить себе маленький праздник. Тогда это обходилось достаточно дешево. Отец водил в знакомые ему по приемам с иностранцами рестораны – "Арагви", "Националь", "Советская". Посетили мы ресторан "Арарат", что недалеко от гостиницы "Метрополь". Там мы отведали бастурму по-армянски. Как-то раз мы зашли в гостиницу "Савой".15лет я здесь не был. В зале все, как раньше, даже запах. Я сидел за столом, покрытым белоснежной скатертью. На массивной тарелке, прямо передо мной стоял конус из накрахмаленной салфетки. Я резал сочную котлету по-киевски и вспоминал прошлое, наш прощальный обед втроем в этом зале.
В голову шли странные мысли. Я неожиданно вспомнил, как в 1943 году в городе Нью-Йорке я, посмотрев на лампочку, как бы зафиксировал время и сказал себе, что каждые пять лет буду таким способом и впредь его отмечать. Я так и сделал в больнице, когда болел скарлатиной. Потом просто забыл. Про себя улыбнулся: в 53 году было не до глупостей, тогда умер Сталин. Ещё через пять лет я уже служил в армии, и голова была забита другими проблемами. Таким образом, я снисходительно простил себе свою забывчивость, уж очень причины оказались уважительные. А время неумолимо бежало, независимо от того, зафиксировал я его или нет!
Свободное копирование
