Во второй год службы к нам в полк, в танковый батальон, пришли курсанты-танкисты, окончившие курсы водителей, стрелков-радистов и командиров танков в том самом учебно-танковом батальоне, из которого меня в свое время отчислили. Это те самые ребята, с которыми я приехал из Москвы. Многих я знал, еще в вагоне я подружился с одним из них - Бирюковым, звали его, кажется, Боря. Он так же, как и я, не попал в институт, поступил инженером-чертежником в проектный институт, расположенный на Ленинградском шоссе напротив КБ-1. Так что судьбы у нас оказались схожими, было о чем поговорить. Танки батальона находились в боксах рядом с помещениями, где стояли наши машины и орудия, поэтому с Бирюковым и другими земляками мы часто виделись, но все как-то на ходу, с каждым отдельно. А вот кавказцы, казахи, узбеки образовали «землячества». Они собирались в редкие часы свободного времени. Иногда в укромных уголках большой территории части, иногда в казарме. Тихо пели свои протяжные песни, играли на каких-то струнных инструментах. Разговаривали на своем языке. Что-то ели и пили чай. Со спиртным было строго. По количественному составу эти «землячества» казались незначительными и вели себя тихо. Никаких столкновений между «землячествами» и, тем более, с подавляющим большинством русскоговорящей части полка я не заметил. Попыток «давить» на сержантов тоже не заметил. В общем, в то время «землячества» носили культурно-ностальгический, а не криминальный характер. Среди рядовых батальона, я оказался, кажется, один еврей. Правда, командовал одной из рот нашего батальона капитан Каплан. Здоровый мужчина, несколько грузный, с черной кудрявой шевелюрой, лет тридцати пяти.
Как-то раз, когда наша батарея дежурила на кухне, а дежурным по части был капитан Каплан, он ночью пришел на кухню проверять порядок. Нашел какие-то недостатки, громко и строго распекал сержантов и старшин, заставил нас перемыть полы и перечистить котлы. «Ну и склочник», - сказал я, собирая воду с кафельного пола. «Да что ты! Отличный мужик», - ответил кто-то из «стариков». «Только орет громко, но все больше по делу, и «подлянки» никогда не сделает, да и стреляет метко. На инспекторских проверках половину мишеней роты поражает, выручает «мазил». «Жулик, - подумал я про себя, - Солдат нужно учить, а не выполнять за них работу».
Петя был самым незаметным солдатом в батарее. Без индивидуальности, точнее, его индивидуальностью являлось отсутствие индивидуальности. У нас служили солдаты, которые плохо переносили дисциплину, спорили с сержантами и даже офицерами. Другие не чистили сапоги и криво заправляли койки, у третьих плохо получалось с гимнастикой. С ними все мыкались, подтягивали. Имелись отличники, которых всегда хвалили. Были неформальные лидеры – их уважали. Петя был никакой. Все выполнял на «удовлетворительно». Дружил со всеми и ни с кем.
Однажды у Доскалюка пропали деньги: только что полученное солдатское содержание – 30 рублей. Сержанты устроили обыск. Деньги нашли у Пети под матрацем. Он сначала утверждал, что это его деньги. Но все знали, что переводов ему не приходило, а на днях в солдатском буфете он накупил пряников, сгущенки и плавленых сырков. Денег у него оставаться не должно. Трушников двинул ему пару раз по скуле, да и то, сгоряча, в первый момент, когда нашли деньги. Больше его никто не трогал: то ли противно было, то ли жалко.
У меня остался в душе какой-то гадкий осадок: что ему –эти деньги? Ну, купит еще несколько банок сгущенки? Думал, что никто не узнает? Или вообще ни о чем не думал? Увидел деньги в тумбочке и взял? После того, как он не смог обосновать, откуда у него эти деньги, он больше не оправдывался, не просил прощения, не заискивал. Создавалось впечатление, что он даже не чувствовал себя виноватым. Петя продолжал оставаться незаметным, хотя теперь это оказалось делом трудным, он выделялся – его сторонились.
Свободное копирование
