Славный город Черняховск

22. СЛАВНЫЙ ГОРОД ЧЕРНЯХОВСК

Отец советовал на сборный пункт одеться во все старое и теплое. Видать, вспомнил свое беспризорное детство. Мать достала у соседей теплую старую телогрейку. Собрала маленький чемоданчик с продуктами на дорогу. Отец говорил, что там кормить будут везде, и на пересылке, и в дороге. Он оказался прав. Отец простился, пожелал удачи и ушел на работу. Меня провожала одна мать. Ей не нужно было идти на работу. На сборном пункте шумела толпа народа. Мне показалось, что трезвые были только мы с матерью. Играла музыка. Кругом плясали и пели. Многие новобранцы, видать, только встали из-за прощального стола, и были заметно «навеселе», хорошо одеты, в костюмах, пальто. Я почувствовал себя одиноким и всеми брошенным. Такая щемящая тоска меня не посещала ни до того, ни после этого момента. Одиночеством я никогда не тяготился. Может быть, ещё болела рана от расставания с Ирой? Может быть!

Какая-то девчушка висела на шее у здоровенного парня. Она обнимала его двумя руками и скороговоркой говорила: «Я буду ждать тебя, миленький», - обречено болтая ногами в воздухе. Я с тяжелыми мыслями отвернулся. Как она будет ждать его три года? Кругом столько парней! Он то ли приедет, то ли нет. А он как будет вести себя в армии целых три года? В общем, хорошо, что я свободен. Хотя я уверен, что если бы Ирка сказала, что будет ждать, то это было бы железное слово. Она - кремень! Но она этого не сказала.

Нас посадили в открытые кузова грузовых машин и повезли на Красную Пресню, как объяснил приставленный к нам сержант, «старшой», на пересылку. Здесь, в большом вокзальном помещении, мы ждали больше суток. Куда нас повезут, нам не говорили: на запад, вот и весь сказ. Потом погрузили в так называемые, «телятники» (пятьдесят человек или двадцать лошадей). В этих «телятниках» до нас возили уголь, на полу хрустела плохо подметенная угольная крошка, на нарах лежала толстым слоем черная угольная пыль. Мы сразу все стали похожими на трубочистов.

Посреди вагона стояла железная печка. Её пока не топили. Ребята ехали с гитарами. Они бренчали на гитарах нехитрую мелодию и пели: «А во дворе чудесная погода, светит месяц, светит месяц молодой, а мне служить еще четыре года, душа болит, так хочется домой…» Эта песня преследовала меня все три года, ее часто пели в казармах.

Жизнь шла под откос. Мои сверстники учились в институтах, изучали науки, а я ехал в грязном телятнике, неизвестно куда. Что меня ожидало впереди? Я забрался на верхнюю полку и стал размышлять. Конечно, все сложилось по наихудшему сценарию. Но разве можно сравнить моё детство с детством моего отца, не говоря уже о судьбах сотен тысяч других советских детей, эвакуированных или живших в оккупации. А дети репрессированных? В своих бедах виноват я сам, правда, от этого мне не легче.

Я вспомнил слова Ирки, которая мне часто повторяла, что счастье – это гармония жизни. Гармония появляется тогда, когда ты достигаешь поставленной цели. Только тогда возникает душевный комфорт. Обязательно в жизни должно быть творчество - достижение цели. И что бы рядом находился человек, которого любишь, или он просто тебе близок и хорошо тебя понимает. Очень важно не завысить свою цель. Иначе будешь всю жизнь мучиться, считая себя неудачником. Занижать планку тоже нельзя, тогда жизнь окажется очень легкой и неинтересной, мало чего достигнешь. Это не жизнь! Так что, если хочешь быть счастливым, познай самого себя! Это достигается не сразу, только методом проб и ошибок! Кажется, эти слова мне говорила не Ирка, а я ей говорил. Она возражала, а я доказывая ей, оттачивал формулировки. Была у нас такая игра… Пока что в моих пробах происходят одни только ошибки! А что делать, нужно жить дальше!

 Стемнело, стало холодно. Тут я понял все преимущество телогрейки. Ребята развели в печке костер. Несколько человек сидели у печки. Подкладывали уголь и дрова, о чем-то тихо переговариваясь. Монотонно стучали колёса. Я засыпал под стук колес. Все полки, в том числе и моя, постепенно заполнились ребятами, они тоже укладывались на ночлег.

Ночью я проснулся от холода. Телогрейка сползла, печка потухла. Мы еще не были знакомы с военными порядками и не назначили дневальных, которые по очереди следили за печкой, так сказал нам сержант. Я подумал, а почему, он бывалый солдат, сам не назначил дневальных, тоже забыл, наверное. Утром состав остановился в поле. Вся окрестность порозовела от молодых голых задов. Все пошли по нужде. И я тоже. Спасибо пионерлагерю, я был уже привычен.

Солдаты притащили ящик с черным хлебом и банками с тушенкой, нам выдали по два куска сахара. Никто это не ел, у всех пока было свое, домашнее.

Мы ехали трое или четверо суток, точно не помню. Остановились на большой товарной станции. Вокруг множество железнодорожных путей. Вдалеке видны кирпичные дома. Меня поразила проходившая рядом грунтовая дорога. Она была вся изуродована глубокими, почти мне по пояс, танковыми колеями. Пришлось эту дорогу пересекать. Перешагнуть колеи было невозможно, все по пояс измазались в липкой желтой глине. Если учесть, что мы трое суток не мылись и спали в угольной пыли, можете себе представить, как мы выглядели.

Нас привезли в старый прусский город Инстербург, переименованный в Черняховск. Неподалеку от города, где-то в его окрестностях, погиб командующий фронтом генерал армии Черняховской. Город назван в память о нем. А еще раньше, во время войны 1812 года, в этом городе к своей Великой Армии, которая направлялась в Россию, присоединился император Наполеон.

Так началась долгая и тяжелая армейская служба, о которой у меня остались в целом очень теплые воспоминания.

Во время войны боёв за взятие Инстербурга фактически не было. Немцев обошли, и они сдали Инстербург почти без боя. Поэтому разрушений в городе было немного, но все же были, скорее всего-от бомбежек. Почему эти разрушения сохранились до 1956 года? Кое-где развалины были разобраны. На их месте разбиты небольшие парки с газонами и деревцами. Эти новые парки не шли ни в какое сравнение с роскошными парками, оставшимися от немцев. На дворе стояла осень, газоны еще зеленели. С огромных кленов с черными стволами падала листва, осыпая желтыми пятнами зелень газонов. Кроны самих кленов были сотканы из чистого золота. Когда мы проходили по старому парку на разгрузочные работы, то шли по колено в золотой листве. Через некоторое время опавшая листва приняла светло-коричневую окраску. И мы брели по колено в кофе, который через неделю превратился в темный шоколад: листья свернулись и потемнели.

Город в основном состоял из добротных кирпичных 3-4 этажных домов. Кирпич был очень качественный, темно-вишневого цвета. Стены домов оштукатурены особым способом: цемент был наляпан на стены, как крем на бисквитный торт. Кое-где на стенах, очевидно, для украшения, оставлен красный кирпич. Все наши войска размещались в бывших немецких казармах. Дополнительных бараков для солдат, построенных после войны, я не заметил. Видимо, у немцев до войны здесь стояло очень много войск. «Восточная Пруссия! Оплот милитаризма!» - как нас учили в школе. В городе достаточно домов офицерского состава, тоже оставшихся в наследство от немцев. Мостовые в старых районах выложены брусчаткой, как на Красной площади. На стальных канализационных люках можно различить надпись: Инстербург.

В нескольких кварталах от казармы, где мы размещались, находился парк боевых машин. Там стояли танки, машины, пушки нашего полка. Туда мы строем ходили почти каждый день для обслуживания техники, изучения материальной части. Передвигаться, даже в расположении части, можно было только строем. А если необходимо куда-то пойти одному, то приходилось бежать. Конечно, старослужащие эти правила нарушали, но нас заставляли все предписания скрупулезно выполнять. Я это не считал «дедовщиной». Кстати, о «дедовщине». Избиений и издевательств не было. Сержанты во время «отбоя», когда нужно было за 40 секунд разобрать койку, снять сапоги, раздеться и лечь под одеяло, могли по 10-20 раз тренировать новичков. «Старики» воспринимали это как развлечение, лежали в кроватях и с юмором советовали, как уложиться в заданное время. Тот, кто из молодых укладывался в норматив, оставался в постели.

Часто молодых посылали смазывать "клиренс" – расстояние от оси пушки до земли, или как-то еще шутили. Имелись у старослужащих мелкие преимущества: право выбирать наряд, например, на кухню или в караул.

На улицах города - очень мало штатских, почти одни военные. Черняховск представлял собой город-гарнизон.

Вспоминая сегодня город Черняховск, я сказал бы, что в его архитектурном облике присутствовали элементы псевдоготического стиля. Послевоенных построек советского периода было очень мало: небольшие хозяйственные или административные постройки типа - автовокзал, трансформаторные будки и т.д. Построенные из силикатного кирпича, стандартной кубической формы в стиле будущего хрущевского барокко, они, казалось, начали рассыпаться еще до того, как их закончили строить. Власти, очевидно, еще не были уверены, наша ли это территория, и область почти не финансировали.

Сразу после прибытия в Черняховск я попал сначала в учебно-танковый батальон, а потом в механизированный пехотный полк. В полку нам, молодым солдатам, в первый же месяц продемонстрировали всю боевую технику полка на специальном показе. На плац вывели «всю боевую мощь полка», как сказал капитан, командир роты.

Потом, уже на другой день, новичков строем привели на полковое стрельбище. Перед аккуратно вырытыми окопами находилась пехотная рота в полной экипировке и с вооружением: автоматами, пулеметами, гранатометами и т. д. Офицер подробно рассказал о вооружении, тактике боя в обороне. Потом скомандовал: «Рота, к бою!» Солдаты в одно мгновение скатились в окопы. Вечерело, начало темнеть. Тема показа – «Стрелковая рота в обороне»

 По команде рота открыла огонь по наступавшему воображаемому противнику. Это было зрелище, по чище, чем салют в Москве на праздники. Стреляли трассирующими патронами. Перед фронтом роты было светло от трасс. Некоторые трассы летели по баллистическим кривым. Другие шли вдоль земли, рикошетили о землю и веером взвивались к небу. На флангах грохотали пулеметы по якобы наступающему противнику. Пулеметы тоже вели кинжальный огонь: трассы прошивали пространство с одного фланга на другой. После соответствующей команды пулеметы повели перекрестный огонь – стрельба велась с правого фланга на левый, и наоборот. В воздухе стоял смрадный запах пороха. Впечатление осталось незабываемое.

Капитан широким жестом Кутузова указал притихшим новобранцам в сторону сплошного моря огня по ту сторону окопов: «такую огневую мощь противник преодолеть не сможет». «Если по этим окопам ударят гаубицы, минометы или отбомбит авиация противника, то огня будет поменьше», - это сказал стоящий рядом со мной солдат. Мы с ним ехали в одном вагоне. Я его запомнил, так как на нем было надето отличное кожаное пальто, которое он, конечно, через три года больше не увидит.

Капитан отыскал его взглядом. «Москвич, конечно», - сказал он. «Вот скоро начнутся дивизионные учения, и ты увидишь, что кроме пехоты, в нашей армии есть и другие рода войск, которые надежно прикроют нашу пехотную роту!»

Забегая вперед, я скажу, что на дивизионных учениях можно было увидеть много интересного. И по отличным дорогам, оставшимся от немцев, и по вновь проложенным, грунтовым, разбитым до непроходимого состояния, грохотала тяжелая армейская техника. Там были самые новые тогда танки Т- 54, самоходки, огромные минометы с тяжелейшими плитами, которые приводились «к бою» с помощью подъемных кранов. Орудия со стволами диаметром более 200 мм и мощными тягачами. Поражали своей мощью транспортеры с понтонами и разборными мостами. Шли бронетранспортеры с какими-то контейнерами, наверное, с новым секретным оружием. Все это ревело, пыхтело, испускало клубы дыма, на несколько метров разбрызгивало грязь. На перекрестках размахивали флажками регулировщики. Регулировали они плохо. Образовывались пробки. Колонны пересекали друг другу путь. Офицеры ругались между собой, размахивая картами. В конце концов, они разбирались. Части вовремя выходили в районы сосредоточения, где подразделения останавливались, маскировались, подъезжали походные кухни. Ночью жгли костры особым способом, с учетом светомаскировки, сушили портянки и сапоги. Иногда поджигали и то, и другое.

Я думаю, что в те времена советская армия находилась на пике своей военной силы. С одной стороны, еще служили офицеры, которые участвовали в Великой войне. Они держали воинскую дисциплину и определенный дух ПОБЕДИТЕЛЕЙ. Это были совсем другие офицеры, я просто имел возможность сравнить. У нас в батальоне служили несколько участников войны. Хотя многое, как обычно, зависит от качеств самого человека, были, конечно, и хорошие молодые офицеры. С другой стороны, появилась новая военная техника, разработанная прекрасными КБ с учетом опыта прошедшей войны и новейших достижений науки и техники.

Как я уже писал, по прибытии в Черняховск, сразу после выгрузки из вагонов мы попали в учебно-танковый батальон, который готовил танкистов для всей дивизии. Нас сразу повели в баню, где мы сдали гражданскую одежду, прошли дезинфекцию, вымылись. В предбаннике старшина выдал нам армейскую форму. Многим она оказалась не по росту, и они выглядели, как клоуны: или галифе до колен, или гимнастерка до пят. Впоследствии старшины разобрались с обмундированием. Нам выдали новые шапки и сапоги. Шапки сразу выпросили старики (не отняли, а выпросили), им хотелось приехать домой в новых шапках. «А вам, «салагам», все равно, что носить. Лишь бы тепло было», - говорили они. И были правы.

С сапогами у меня была прямо беда. Я при ходьбе слишком близко друг от друга ставил ноги. И голенища в самом низу все время во время ходьбы терлись друг о друга. Через пару месяцев в сапогах образовывались дырки, через которые при хождении по лужам проникала вода и грязь.

В учебно-танковом батальоне, как и в сержантских школах, служить было очень трудно: предъявлялись повышенные требования, практиковалась муштра. Сержанты – звери, других там не оставляли. В ротах были одни новобранцы, естественно, кроме сержантов. Не было «разлагающего» влияния старослужащих. На одной из первых вечерних прогулок строем старшина по фамилии Мелимет (его все звали Миллиметр) загнал роту в большую лужу и заставил минут десять маршировать на месте, чтобы «жизнь не казалась сахаром». Потом мы, вместо того, чтобы спать, до часу ночи чистили сапоги и приводили в порядок форму.

В батальоне имелись три учебные роты: будущих командиров танков, стрелков-радистов и механиков-водителей танков. На водителя я не тянул – зрение - минус 5 диоптрий. На стрелка-радиста – тоже: заикаюсь и плохо вижу. На командира танка тем более: нужно хорошо видеть местность и самому уметь держать радиосвязь. Меня очень скоро отчислили в пехотный полк.

 В пехоте, на первом же учении во время наступления по густому лесу я, споткнувшись о корень дерева, разбил очки. Отстал от цепи и заблудился в лесу. Искали меня всем батальоном. Командир батальона подполковник Кондаков после беседы со мной, убедившись, что я не валяю дурака, а на самом деле такой «от рождения», перевел меня в зенитно-пулеметный взвод. Там боевые расчеты действовали компактно, все вместе, потеряться просто невозможно. После «превращения» нашего полка из механизированного в мотострелковый и расформирования зенитно-пулемётного взвода, я попал в противотанковую артиллеристскую батарею.