Атлантический океан, звездное небо и бесконечность

 29. АТЛАНТИЧЕСКИЙ ОКЕАН, ЗВЕЗДНОЕ НЕБО И
 БЕСКОНЕЧНОСТЬ


 Океан спокоен. Я подошёл к борту и наблюдал, как небольшие волны и клочья пены плыли назад. Смотреть на движение воды можно очень долго, вода, как живая. Потом я замечал, что людям нравится наблюдать любое движение природы: водовороты и стремнины; падение струй водопада, окруженных радугой брызг; пылающий в печке огонь, пожирающий своими оранжевыми живыми языками дрова. Или движение облаков… Насмотревшись на воду до головокружения, я устроился на верхней палубе. Вечерело. Солнце медленно приближалось к синей кромке водной глади. Становилось прохладно. На фоне свежего ветерка ощущалось тепло, исходящее от нагретых за день железных построек корабля.
По небу лениво путешествовали редкие кучевые облака. Если долго смотреть на небо, то можно заметить, как облака меняют форму и даже цвет в лучах заходящего солнца. Сначала они напоминали стадо курчавых овечек, пасущихся на голубом лугу. Потом превратились в корабли с розовыми парусами - целая эскадра. Я выделил самое большое облако и стал за ним наблюдать. Оно постепенно превратилось в человеческое лицо с белой бородой и шапкой волос на голове, потом стало напоминать двугорбого верблюда. Наверно, игра воображения могла превратить облако во что угодно!
 Солнце постепенно превращается в большой пурпурный круг и тонет в океане. Теперь на него можно смело смотреть, и глаза совсем на болят. От утопающего солнца к кораблю устремилась красная полоска воды. Наконец погружение состоялось. На том месте неба, где только что в море утонуло солнце, по очень светлой полоске желто-голубого неба плывут нежно розовые облачка.
 Светлая полоска неба тает, хотя небо ещё тёмно-голубое, а не чёрное. На нём зажигаются звёзды. Я сижу на верхней палубе и смотрю на небо, которое темнеет с каждой минутой. Мне некуда торопиться. Взгляд медленно блуждает по бескрайней водной поверхности и меркнущему небу. Смотрю на яркие звёзды, горящие над океаном. Мне вспомнился любимый герой из красивой сказки Андерсена - Оле Лукойе. Ведь именно он зажигает звёзды, протирает их и чистит. Я всегда представлял его похожим на гнома из «Белоснежки» Диснея. Он добрый, с красным носом, в ночном колпаке. В руке у него палочка с огоньком, которым он зажигает звёзды. А ещё гном отвечает за сны детишек: склеивает им ресницы сладкой водичкой, насылает дрёму. Послушным деткам, которые хорошо учатся и не дерутся, он посылает весёлые цветные сны, а непослушным - чёрно-белые, которые они утром не запоминают. Жалко, что это только сказка, и Оле на самом деле нет!
 В школе нам рассказывали, что звёзды и планеты являются небесными телами - огненными шарами, невообразимо больших размеров и летящими с огромными скоростями очень далеко друг от друга. Все они кружатся вокруг какого-то центра. А планеты, одной из которых является наша Земля, кружатся вокруг этого солнца, которое только что ушло в океан.
 Надежда Ивановна как-то сказала, что класс скоро пойдет на экскурсию в планетарий. Пока там машины, которые показывают звёзды, ещё не работают, но нам просто почтут лекцию про устройство звёздного мира. Чтобы мы лучше поняли лекцию, Надежда Ивановна на очередном уроке рассказала про звёзды. Лекция в планетарии по какой-то причине не состоялась, но рассказ Надежды Ивановны я хорошо запомнил. Это были мои первые сведения о макромире. А вот о микромире мне рассказал наш сосед дядя Володя. Он учился в институте и был, по моему мнению, самый умный в нашей квартире после отца. В то время только и было разговоров о какой-то атомной бомбе, которую американцы сбросили на Японию. У отца что-нибудь выяснить не представлялось возможным, он уходил рано и приходил очень поздно. Тогда в советских учреждениях работали до двух, трех часов ночи. Говорят, такой режим установил сам товарищ Сталин, он был «совой». Сам работал по ночам и всех заставлял. В отсутствие отца я с вопросами пристал к дяде Володе. Он мне обстоятельно и долго рассказывал. Про бомбу я ничего не понял, а вот про атомы что-то в голове осталось. Оказывается, всё на земле состоит из маленьких премаленьких атомов. Их даже в микроскоп не видно. И мы тоже из них состоим. Атомы заполняют все тела очень редко. Поэтому все тела на самом деле почти пустые, как это небо, только кое-где качаются атомы, как звёзды в ночном небе. Атомы состоят из ядер, а вокруг ядер кружатся ещё более маленькие электроны, как планеты вокруг солнца…
 Я смотрел не звёздное небо и думал о том, что каждое ядро атомов, из которых мы все состоим, - это звезда или солнце, а электроны представляют собой планеты. На них живут маленькие человечки. Мы ходим, спим, в общем, живем. А внутри нас тоже живут целые миры. А сами мы вместе с небом и звездами входим в состав тела гигантского существа, наше солнце – это атом, земля - электрон в теле этого великана. Это огромное существо тоже живет на ещё более огромной планете… И так далее… Бесконечность уходит как в сторону увеличения размеров, так и в сторону уменьшения.
 У меня голова закружилась от этих мыслей, я потерял нить рассуждений, почему-то очень расстроился и пошел спать в свою каюту.
 Корабль «СУХОНА» был очень похож и, в то же время, не похож на «ХОРЕС МЕН». Похож мачтами, корабельными надстройками, мостиком. Но на судне не было пушек, пулеметов, каюты оказались совсем другими. Моряки говорили, что корабль построен где-то в Европе, я с удовольствием подумал, что его корпус наверняка клёпаный.
 В машинное отделение меня американцы на «ХОРЕС МЕНЕ» не пускали, а здесь я ходил, куда хотел. Машинное отделение напоминало большой завод. Спускаться туда приходилось по узкой крутой лестнице с железными ступеньками и перилами, выкрашенными в чёрный цвет. Внутри корабля стояли большие сложные машины - две или три. Они громко пыхтели, тяжело дышали. Некоторые массивные никелированные части машин двигались вверх-вниз, другие - вращались. Это были какие-то "дизели". Всё машинное отделение опутано целой сетью труб разной толщины: толстых, тонких, ещё более тонких. Они были разноцветные. Как мне сказал механик, топливо текло по чёрным трубам, а горячая вода шла по красным. Трубы, по которым подавалась морская вода, выкрашены в тёмно зелёный цвет. А те, по которым шёл пар, окрашены в белый цвет. Пресная вода струилась по голубым трубам, а машинное масло - по коричневым. Прямо новогодняя ёлка, опутанная разноцветным серпантином! В центре отделения располагался пульт, где горели различные лампочки, располагались приборы, рукоятки. На патрубках вмонтированы краны, которые можно было завинчивать и отвинчивать. Мне строго запретили подходить к кранам.
 На мостике, как и на американском корабле, стоял рулевой. В хорошую погоду он нёс вахту в открытой рубке, которая находилась на крыше мостика.
 Я напряженно ждал шторма и, наконец, дождался. Небо почернело, море покрылось барашками. На моё счастье, настоящий шторм так и не случился. Корабль шёл к берегам Америки, оставляя за собой широкую полосу бурлящей белой пены. Интересно, какой теперь мне покажется Америка после моих российских впечатлений.
 В Москве было всё не так, как в Нью-Йорке. Начнём с квартиры. Конечно, отдельная ньюйоркская квартира это очень хорошо: три комнаты, кухня с белоснежной электрической плитой, холодильник. В московской квартире у нас была 10-12-ти метровая комната, тесно. Зато в моём распоряжении находился длинный коридор, где можно было играть в солдатики и кататься на велосипеде. Правда, иногда случалось наткнуться на соседей, но мне это не мешало, не знаю, как соседям.
Кроме того, у нас в комнате стоял диван, который я помнил с младенчества, и светлый деревянный буфет с толстыми зелёными стеклами. Конечно, в отдельной квартире было удобно: можно было раскидать игрушки по всем комнатам, не было очереди в туалет. Ванна - тоже большое удобство: и мыться можно хоть каждый день, и кораблики пускать. Всегда горячая и холодная вода. В коммуналке до войны меня мама мыла в корыте, а после войны мы с отцом ходили в баню. В бане мне не нравилось. Густой мыльный пар, грязь, за горячей водой нужно стоять в очереди с тяжёлой шайкой в руках. Дело было сразу после войны, и многие взрослые дяденьки ходили в шрамах, с впалыми от недоедания животами, иногда с обрубками вместо рук и или ног. Конечно, они все герои, но смотреть на них было тягостно.
 В отдельной квартире в Америке, конечно, хорошо, но очень скучно и одиноко. А в нашем полуподвале полно людей и весело. На кухне стояла четырехкомфорочная газовая плита, но она почти всегда занята, и жильцы готовили еду на керосинках, разговаривали обо всём, звали друг друга из комнат, когда из кастрюли что-нибудь убегало. Судя по тому, что все только и говорили о карточках, кто что достал и что где «выбросили», жизнь была не очень сытная, однако, никто не голодал. Такого изобилия, как на прилавках Америки, не было, но продукты были очень вкусные, особенно чёрный хлеб. Хотя я видел только жизнь наших соседей, а вот моя жена рассказывала приблизительно про это же время, как они с сестрой горящими глазами смотрели на ломтики хлеба, которые им оставила мама на целый день, уходя утром на работу. Жена не выдерживала и съедала паек с утра за один присест и потом канючила кусочек хлебушка у сестры. Сестра прятала пайку, пытаясь растянуть удовольствие, но вместо этого получала головную боль: нужно было отстаивать свою собственность от «посягательств». Брат жены, который, будучи ещё маленьким мальчиком, работал на военном заводе, вспоминал, что самым сильным и устойчивым воспоминанием о тех временах было никогда не проходящее чувство голода. Все мысли - только о еде!..
 Иногда соседский дед Шкинёв, которого все уважительно звали Капитоныч, с пенсии приносил внукам конфеты "Мишка косолапый". Какая это была радость для ребят, в том числе и для меня (меня тоже угощали). Я вспоминал почему-то, как мои американские друзья в Централ Парке безразлично разворачивали леденцы, шурша цветастой оберткой, или нехотя надкусывали шоколадные конфеты, пачкая губы в шоколаде. Особой радости на их лицах я не видел, в отличие от восторга, написанного на физиономиях внучат деда Шкинёва, когда они похрустывали вафельной начинкой «Мишек».
 Сытая Америка участвовала в двух мировых войнах. Теряла технику, гибли её солдаты. А вот в Европе, кроме солдат и техники, сотнями тысяч гибли мирные жители, так как войны бушевали на её территории. Разрушались города, предприятия, рушились судьбы людей! Гибли огромные материальные и культурные ценности. Сколько сил, средств, времени требовалось, чтобы всё это восстановить! На земле Америки ничего не гибло. Она копила и копила богатства. Разрушения приносили только ураганы на побережье и бури на бирже. 200 лет непрерывного роста. Им просто повезло с географией. Кровавая война Севера и Юга - лишь единичный эпизод разрушения в истории страны...
 Конечно, валяясь в каюте корабля «Сухона», я думал не совсем так, но нечто похожее приходило в голову. К концу путешествия поднялся ветер и грянул настоящий одиннадцатибальный шторм. Я вздохнул даже с облегчением: тогда мне показалось, что лучше уж пережить шторм, чем мучаться его томительным ожиданием. Как обычно, я лежал пластом в тесной каюте и страдал. Вспомнив, как сильно меня в прошлое путешествие раскачивало на мачте, даже при еле заметном волнении, я потащился в машинное отделение, которое располагалось намного ниже уровня кают. Возможно, там качало и поменьше, но там было душно и негде прилечь. Я вернулся в каюту. Шторм длился недолго.
 «Скоро мы приплываем», - однажды радостно сообщил мне капитан. Я подумал, что он тоже с нетерпением ждёт конца плаванья и момента, когда я покину корабль. Бедная арестованная собака Динка, наверно, вся истомилась в каюте капитана. Но тут уж ничего не поделаешь!
 Моряки показали мне на серый силуэт статуи Свободы, которая стояла на небольшом зелёном островке. Я страшно волновался: впереди знакомая Америка! На мачте подняли звёздно-полосатый флаг. Наш красный флаг развевался на корме. Сильный ветер буквально рвал флаги. Корабль пришвартовался, и скоро к нам в каюту пришел отец. Он, оказывается, встречал нас.
 Отец сказал, что жить мы будем в той же квартире, что и в прошлый приезд. Мы поехали домой в машине отца через весь город. После Москвы он показался мне очень шумным, многолюдным, суматошным, весёлым.