Послевоенный Нью-Йорк

30. ПОСЛЕВОЕННЫЙ НЬЮ-ЙОРК

Итак, мы вошли в свою прежнюю квартиру, расположенную недалеко от Централ Парка. Отец сказал, что в наше отсутствие здесь жил сотрудник торгпредства. По фамилии Денисенко, и он как раз только что уехал домой. К моему приезду отец сделал мне царский подарок - купил проекционный аппарат. Корпус его был сделан из чёрной муаровой стали, имелась система линз, вентилятор для охлаждения и очень сильная лампа. Целлулоидные картинки в картонных рамках по две штуки вставлялись в алюминиевую рамку. Перемещая рамку, можно было проецировать перевернутое изображение на экран. Эти картинки теперь называют «слайдами». Цветные наборы слайдов на тему романа Вальтера Скотта «Айвенго» и «Остров сокровищ» Стивенсона меня просто заворожили. Отец научил пользоваться аппаратом. Правда, при первом включении я забыл включить вентилятор, и слайд сгорел. На экране я наблюдал процесс обугливания и быстрого исчезновения цветной картинки. Я сразу включил вентилятор, но было уже поздно. Больше со мной таких проколов не случалось. Проектор мы привезли домой, и в1960 году я подарил его детской комнате при комитете ВЛКСМ завода номер 115, где я работал и был членом комитета комсомола, отвечая за работу с детьми...
 Я прошёлся по нашей улице, что расположена не далеко от Централ Парка. Вот деревянный ларёк с газетами. Он стоял на том же месте, что и год назад. Всё так же вкусно пахли свежей типографской краской газеты, журналы, комиксы. В лавках работали всё те же знакомые лица. Они с радостью встречали меня, говорили, что уже не думали меня больше увидеть. Меня не тискали, не поглаживали по голове и не охали, как мои соседи по московской квартире при встрече. Они просто широко улыбались. Было непонятно, то ли они действительно очень рады встрече, то ли они просто вежливые люди. Через несколько дней я уже снова чувствовал себя коренным американцем.
 Но я был все-таки уже другим. Драки в московских дворах, стычки с хулиганьем и усвоение дворового кодекса (трусить позорно!), помогали мне в общении с американцами. Однажды два негритянских мальчика, чуть постарше меня, хотели отнять у меня новый автомат во время моих игр в Централ Парке. Я был «буржуазно» одет, находился один в кустах, занимался своим "делом", не глядя по сторонам. Подходящая жертва! Они подошли ко мне и нахально потребовали отдать им игрушку. Я взял автомат за ствол и хотел, было огреть ближайшего негра им по голове, но промазал и попал в плечо. Пока они удивлённо раскрывали рты, я стукнул другого мальчика ногой в «пах». У нас во дворе этот удар назывался по-другому, грубее. Однажды Витёк меня стукнул таким способом, и я потом долго катался по земле. Мальчик согнулся пополам, затем они оба бросились бежать. Наверно, от неожиданности, а не от страха: ведь их было двое, и они выглядели постарше меня. Я чуть не плакал от огорчения, глядя на погнутый новый автомат. Загадка человеческой натуры - таких автоматов я сам сломал или потерял в процессе «боевых» действий штук пять, но ни одного из них мне не было так жалко, как этот.
 Жизнь шла своим "американским" чередом. Мама научилась печь быстро приготовляемые пироги на американский манер: лимонный, вишневый, яблочный. Вся эта выпечка была без крема и понравилась мне.
 Но особенно вкусным получался пирог из вишни - "черри пай". В буфете «Амторга» огромные куски этого очень сытного пирога стоили совсем недорого. Правда, этот пирог был не такой вкусный, как у мамы, но его я тоже ел с большим удовольствием, когда мы приезжали в «Амторг» смотреть кино. Мама говорила, что некоторые сотрудники, которые экономили деньги, чтобы привезти домой в СССР какие-нибудь вещи, обедали таким пирогом. Их звали «черипайниками». Мама рассказывала об этом с доброй иронией и не осуждала – ведь дома с вещами было плоховато.
 Однажды отец сказал, что в следующее воскресенье мы посетим цирк. Он дает представление в самом большом концертном зале Нью-Йорка Медисон Сквер Гардн. Хотя я очень много читал о цирке и о клоунах, но в цирке до сих пор никогда не был, с нетерпением ждал воскресенья и по прочитанному пытался представить себе представление. Как это часто бывает, когда заранее готовишься и воображаешь что-нибудь, в жизни всё может не соответствовать воображаемым картинам... Тогда наступает разочарование. Так произошло и со мной. Зал, конечно, был огромен, сцена необозрима. Закупив съестные припасы в фойе, зрители, как всегда, жевали, грызли, хрустели. Это было привычно и нормально. Но, что мне показалось странным, так это то, что на сцене отрабатывали сразу несколько номеров. В дальнем конце всех смешил клоун, на другом конце арены силачи подбрасывали тётенек и ловили их. В центре работали жонглеры. Демонстрировались ещё какие-то эпизоды. Я не знал, на что смотреть, взгляд блуждал от одной сценки к другой. К тому же номера сменяли друг друга, когда попало. У меня голова пошла кругом, потому что я хотел уследить за всем сразу. Наутро я ничего не смог вспомнить из увиденного в цирке.
 В городе появилось ещё больше военных, чем во время войны. В кино крутили военную хронику, в основном, о войне с японцами. Особенно запомнились атаки японских летчиков-смертников на американские корабли. Вообще, у меня тогда сложилось ироническое отношение к американской армии. Скорее, к способу ведения войны. Это мнение выработалось из отрывочных высказываний отца и сравнения нашей и американской кинохроник. Также из наших фильмов и книжек. Я был уверен, что главное на войне - это подвиг, самопожертвование, героизм, только тогда солдаты достойны воинской славы. Советский солдат - лучший в мире! Ему нипочём ни голод, ни холод. Он храбр, сметлив, непритязателен. Это великий солдат. Немецкий солдат тоже хорош, на втором месте после нашего. Это даже, несмотря на карикатуры Кукрыниксов и фильмы типа «Они сражались за Родину». А вот американцы - плохие солдаты. Они требуют, что бы в окопах был душ, горячий кофе. Иначе им воевать неудобно. И воюют они без героизма. Видел я одну кинохронику. Американцы штурмовали какой-то японский остров. Несколько дней бомбили с воздуха и обстреливали с кораблей, обрушив на несчастный остров сотни тонн металла. Потом высадили десант. Из развалин вдруг застучали два пулемета, случайно оставшихся после артподготовки. Десант сразу отступил на корабли. Несколько часов остров молотили с воздуха. Потом снова высадился десант. Над пустынными развалинами взвился американский флаг. А где героизм? Вот десант Цезаря Куникова - это да! Почти все погибли, но плацдарм захватили!
 Прошло более 50 лет, прежде чем я понял, что надо воевать так, как воюют американцы. Лучше истратить лишнюю сотню тонн железа, чем загубить жизнь одного своего солдата. А что до героизма, так, когда нужно, они тоже его проявляют. Проповедь героизма - это прекрасно, но иногда она направлена на воспитание солдата с особой этикой, удобной для тех, кто за счёт жизней солдата компенсирует ошибки управления и организации, отсутствие современного вооружения, боеприпасов, коррупцию. Хотя, конечно, героизм простых солдат- это прекрасно, а патриотизм солдат просто обязателен. Но бывает так, что любовь к Родине вступает в противоречие с равнодушием или неприязнью к правящему режиму. Когда эта неприязнь переходит в ненависть, страна начинает всё отчетливей слышать слова песни: «Тучи над городом стали. В городе пахнет грозой. Около Нарвской заставы парень идет молодой…»
 Теперь я понял, что долг солдата - честно выполнять тяжелую армейскую работу, а долг командиров - сделать так, что бы героизм был не нужен. Героями могут быть не все, на то они и герои. Это единицы. Им в древнем Риме ставили на Форуме памятники. Нужно воевать так, что бы героизм был нужен не для победы, а как символ воинской доблести. И строить военную стратегию нужно не в расчёте на массовый героизм солдат, а на использование новейшего вооружения и тактики, приводящей к победе с наименьшими потерями среди своих солдат и мирного населения!..
 У одной из знакомых мамы, которая часто приходила к нам в гости, была красивая дочка. Дочка была на год моложе меня. Женщину звали Ольга Правдина, как звали девочку, я точно не помню. Кажется, Таня. Однажды мама собрала гостей с детьми. Мы, как обычно, сначала долго играли в войну. Потом - в магазин, затем - в портновскую мастерскую. Из газет мы вырезали выкройки, соединяли их скрепками и примеряли. Бумага резалось ножницами очень хорошо. Мы начали пробовать, как режутся другие материалы - картон, пергаментные пакеты… Кому-то пришла в голову интересная мысль продолжить исследования и проверить, как режется ткань. Для эксперимента выбрали Танино платье. Я взял ножницы и чуть надрезал Танин подол. Сбоку, там, где сегодня у модниц находится разрез.
- «Ну как? - спросила Таня, - режется лучше, чем бумага или хуже?»
- «Еще не понял,» - ответил я.
- «А ты еще надрежь», - посоветовал кто-то из зрителей. Я надрезал ещё.
- «Вроде бы лучше, не рвётся даже, не то, что газета, и даже как-то хрустит».
- «Как это хрустит? - спросила Таня. Я решил уточнить свои ощущения и перестарался. Платье оказалось располосованным почти до самого пояса. В разрезе показались белые Танины трусики. Она пыталась соединить пальцами края разреза.
- «Танька, да что ты, в самом деле, стесняешься, что мы тебя на пляже в трусах не видели что ли?» - сказал мой товарищ Сережа, участник нашей игры. - «Так то на пляже, а здесь совсем другое дело. Стыдно!» сказала она и надула губы. В это время в комнату вошли мама и Ольга Правдина. Я стоял с ножницами в руках около Тани, которая двумя руками держалась за подол, пытаясь соединить разрезанное платье.
Мне тогда здорово влетело. Впрочем, в основном, неприятны были выговоры и крик. А что касалось физического воздействия, то я научился под мамины удары ладошкой подставлять свои костлявые локти. Получалось, что мама била не столько меня, сколько отбивала об меня свои руки. Хорошо, что с отцом мне в этот раз повезло: его не было дома. У него очень тяжёлая рука, и с ним было не до шуток.
Буквально через несколько месяцев отец срочно вылетел в СССР. Несколько раз рейсы самолётов, на которых должен лететь отец, отменялись, хотя погода была хорошая. Каждый раз мы с мамой провожали его в аэропорт Ла Гардия. Мы подолгу сидели в огромном зале ожидания, где под самым потолком находились мозаичные панно на темы истории авиации, собранные из кусочков цветного стекла. Посреди зала располагались стойки из тёмно коричневого полированного дерева, на которых аккуратными стопками лежали почтовые открытки с видами взлетного поля аэропорта и стоящими самолётами. Рядом находились чернильные приборы, чтобы можно было заполнить открытку. Открытки все брали бесплатно и в любом количестве. Я тоже взял несколько штук.
Наконец, отец улетел, и мы с мамой остались вдвоем. Впрочем, нам с мамой было не привыкать. Это произошло в начале 1947 года. Через некоторое время, после отъезда отца, мама стала утверждаться в мысли, что нам тоже нужно как можно скорее ехать домой. Она скучала. Мама стала уговаривать местное начальство скорее отправить нас. Начальство отговаривало. У начальства были свои веские аргументы: дома сейчас жизнь трудная, а здесь совсем неплохая. Кроме того, ребенок (это подразумевался я) учится в школе, и нечего ему ломать учебный год, а вот через полгода в Америку приходит комфортабельный пассажирский корабль «РОССИЯ», вот на нём можно с большими удобствами доехать домой. Но мама так всем надоела, что нас всё же отправили ближайшим рейсом на грузовом корабле «МАРШАЛ ГОВОРОВ». Рейс был не прямой, а с заходом в Мексику и Колумбию. Шёл март, так что этот год я опять не доучился.
Корабль «РОССИЯ», как я потом узнал, действительно пришёл. Взял много народа, даже одного китайского генерала. В Чёрном море уже совсем недалеко от берегов СССР на его борту возник пожар. Многие из наших знакомых погибли. Вспоминать об этом тяжело.