Бал у Кутайсовых

XVIII. Бал у Кутайсовых

   В эту зиму 1824 года в Москве две тетушки, Екатерина Алексеевна Прончишева и фрейлина Александра Евгеньевна Кашкина, вывозили своих племянниц в свет. Несвицкие и Оболенские были знакомы домами, считались даже в родстве по Кашкиным, девицы в обеих семьях были очень дружны между собой и украшали своею красотой и присутствием тогдашние балы московского высшего общества. Казалось по первому впечатлению, что положение в свете этих хорошеньких молодых девиц, под покровительством двух почтенных тетушек, было тождественно; однако, в сущности, заключалась в их положении огромная разница, и эта разница лежала в характерах тетушек. Тетушка фрейлина так умело держала себя в свете, она шла такими твердыми шагами по паркету московских салонов, тогда как Екатерина Алексеевна Прончишева с ее страстным нравом создавала часто тернистые пути для себя и для племянниц на ярмарке человеческого тщеславия и житейской суеты. Она, при всем своем уме и достоинствах, была лишена способности легко и свободно вращаться в светских сферах. Она часто сама мучилась и мучила племянниц. Ее способность увлекаться симпатиями и антипатиями держала ее отношения к людям в какой-то постоянной тревоге и волнении. Затем на пути ее жизни являлась всегда всепоглощающая мысль (idee fixe et dominante) и цель, которую она преследовала упрямо и безапелляционно.

   В эту зиму, однако, Екатерина Алексеевна жила под влиянием двух для нее неотразимых чувств: желания выдать старшую княжну Анну замуж и страха, чтоб ее племянник, Алеша Прончищев, не женился. Он молод и богат! Мудрено ли в Москве женить такого молодца? Как же не бояться за него?

   Когда она думала о судьбе княжны Анны, то в своем воображении намечала ей женихов из кавалеров, встречающихся на балах и в обществе. То являлся Скуратов весьма приличной в ее глазах партией, то князья Друцкой или Щербатов, чаще же всего в этом смысле она думала об Оболенских. Князь Евгений, гвардеец, старший адъютант при генерале Бистроме, с блестящей карьерой впереди, он такой солидный и образованный, он поймет и оценит Анюту; да и старший его брат, князь Николай, тот будет более блестящей партией - он очень богат. И мало ли было и других соображений в ее голове относительно судьбы княжон, и все это сильно ее волновало.

   Затем, когда мысли Екатерины Алексеевны от племянниц обращались к племяннику, то те же Оболенские, столь желанные для одних, являлись ее воображению опасными для другого. Ей неоднократно уже мнилось, что тетушка фрейлина Кашкина имеет виды на ее Алешу, что она ровляет его в женихи для племянниц; тогда в сердце ее зарождалось чувство враждебности и негодования против княжон Оболенских, они являлись в ее глазах кокетками, интриганками, совершенно недостойными ее племянника. Если бы Алеша женился на одной из них, то пропал бы, был бы навеки несчастный. Враг силен, думалось ей, и она молилась всем святым для предотвращения сего несчастья, посылала в церковь вынимать просфору о здравии раба Божия Алексея и о спасении путей его от врагов и их козней. Екатерина Алексеевна, впрочем, таила свою неприязнь к Оболенским на дне своей души, и под Новинским в доме князя Петра Николаевича все благодушествали и вовсе не знали, что на Пресне у Несвицких показалось на горизонте это облачко враждебности против них, что это облачко разрастается в тучу, которой было суждено разразиться на бале у Кутайсовых.

   Что же касается молодого богимовского "сквайра", то он эту зиму не обращал внимания на тетушку. Да и когда ему было заниматься ее волнениями? - У него было столько дела: он покупал рысаков и экипажи, очень сорил деньгами, прилежно посещал Английский клуб, театры, маскарады, считался лучшим танцором на всех балах и был безумно влюблен в тогдашнюю знаменитую красавицу, княжну Анну Урусову.

   Об этой, так сказать, немой страсти молодого Прончищева к княжне Урусовой много говорили в то время в московских салонах. Княжна была старше его, серьезных претензий или искательства ее руки быть не могло с его стороны, но уловить ее взор, когда она садилась в экипаж, держать ее шаль при разъездах с балов и накинуть ее на кудри милой головы было достаточным блаженством для пылкого юноши. Его звали в Москве "Le paladin de la piincesse Ouroussof" (Паладин княжны Урусовой (фр.)) - это забавляло публику, а ему льстило. Прончищев пошел даже дальше на этом пути, он нанял целый дом против дома князя Урусова и поселился там один, чтоб иметь возможность видеть чаще даму своего сердца. Все это было в духе того времени и производило в обществе большой эффект, которым герой дня остался очень доволен[1].

   Тут тетушка Екатерина Алексеевна не воздержалась распечь племянника за бесполезную трату денег, но своим интимным друзьям говорила: "Я не принимаю этого всерьез - молодо-зелено, а в сущности, лучше так истратить деньги, чем в карты их проиграть".

   После рождественских праздников, после бала-ревельона у Кашкиных в обществе Москвы все ожидали бала у Кутайсовых. Пригласительные билеты были разосланы, модные магазины Кузнецкого моста были наполнены заказами дамских туалетов, куаферы" приглашены причесывать девиц и дам на этот день, чувствовалось особое движение и некоторое волнение в известном кругу общества. Граф Кутайсов умел веселить Москву.

   Это было в воскресенье. Накануне бала Екатерина Алексеевна приехала от обедни, выкушала свой кофей, сидела в гостиной в доме Несвицких на диване и вязала крючком шерстяное одеяло. Чепец с широкой оборкой и бантом из газовых лент покоился на подушке дивана; она терпеть не могла этого ненужного туалетного атрибута, но подчинялась его ношению ради зрелости своих лет, и он всегда бывало ловко очутится на ее голове, когда доложат о приезде почтенного гостя.

   Входит ранняя посетительница, не из очень важных. Говорят о погоде, об архиерее и певчих в Чудовом монастыре, наконец, о завтрашнем бале у Кутайсовых.

   - Я получила приглашение, - говорит гостья.

   - Мы тоже; вчера принесли. Мои княжны будут в розовых креповых.

   - А Оболенские будут?

   - Понятно, что будут. Граф Кутайсов самолично был у фрейлины с приглашением, она не поедет по одному пригласительному билету. Мы видели его экипаж давеча у фрейлинского подъезда; вероятно, от обедни к ней заезжал. Вы знаете, как Александру Евгеньевну все уважают.

   - Мне показалось, - говорит гостья, - что старшая из Оболенских, княжна Варвара, была бледна на бале у Шепелевых. Кричат про нее: "Грезова головка!" - восхищаются, а я ничего особенного не нахожу.

   Екатерина Алексеевна отрывает глаза от работы, устремляет их в упор на гостью удивленно-гневно, точно та лично ее обидела.

   - Что с вами, ma chere (моя дорогая (фр.)), и где у вас глаза? Варенька Оболенская свежа, как роза, обе княжны прелестны!

   Она откладывает свою работу, берет табакерку и нюхает, потом следует пауза. Гостья, которая знает истинные чувства хозяйки дома к Оболенским, недоумевает; Екатерина Алексеевна держит ее некоторое время в состоянии этого недоумения, затем не спеша говорит:

   - Я вам доложу, ma chere, по моему мнению, обе княжны прелестны, что та, что другая. Но это не должно мешать нам видеть (она подчеркивает это слово), что они не нашего поля ягоды, тех же щей, да пожиже влей, вот что-с... - при этом ноздри у нее слегка начинают раздуваться. - Их место при дворе, оно вот как.

   - С одной стороны, вы правы, - соглашается гостья, - но...

   Хозяйка быстро ее перебивает, затем держит речь мудрую, поучительную. Какое смирение она на себя напускает, она повергается во прах перед значением фрейлины, из ее уст сыплются фразы:

   - Мы простые дворянки, сударыня вы моя! - не вельможные. Значит, разуму не иметь, если не понять, что всякий сверчок знай свой шесток. Нечего нам гоняться за ними - далеко кукушке до ястреба - это все августейшее, придворное!..

   Она оживляется все более и более по мере того, как говорит.

   Входит старший ее племянник, князь Алексей Несвицкий, здоровается с теткой, подходит к ее руке, раскланивается с гостьей, которая сожалеет, что он помешал излиянию чувств хозяйки, что было интересно послушать. Но Екатерина Алексеевна замолкает и успокаивается, она потянула со стола свою работу, считает points (петли (фр.)) на узоре и начинает прилежно вязать, выпрастывая и ровняя шерсть.

   Князь Алексей был в парадной гвардейской форме, он поправляет саблю, надевает перчатки.

   - Ты с визитами? - спрашивает тетка.

   - Да.

   - Знаешь что, ваше сиятельство! было бы вам известно, что Александра Евгеньевна Кашкина продает своих ярославских.

   - Откуда вы это изволите знать, тетушка?

   - Если говорю, то знаю. Шепелевы торгуют у нее, имение хорошее - все плотники, а ты строишься в Ермолове.

   - Можно подумать, - отвечал князь и подошел снова к руке тетки, которая в это время прибавила:

   - Можно выгодно купить, я знаю тоже из верного источника, что князь Петр Николаевич Оболенский заложил свою подмосковную в опекунском совете.

   Гостья тоже прощалась; она осталась довольна своим визитом и направилась к дверям гостиной. Тетушка, провожая ее, говорила:

   - До свиданья. До завтра, на бале у Кутайсовых.

   Бал у Кутайсовых был великолепный. Княжны Несвицкие в розовых креповых платьях были очень авантажны. Тетушка была довольна - ей мнилось даже, что они затмят Оболенских. Сами же девицы, не разделяя вовсе антипатий высшего начальства, носились в бальной зале в вихре вальсов и котильонов. Тетушка села за партию виста в гостиной: ей положительно везло в этот вечер, она была в выигрыше, очень в духе, любезна и только слегка язвительна.

   Входит вчерашняя гостья и здоровается с ней.

   - Как вы поздно сегодня! - говорит тетушка.

   - Да, я часто опаздываю, отдыхаю после обеда, потом туалет, а сегодня парикмахер задержал. Княжны очень, очень при своем авантаже сегодня, - начинает болтать гостья. - А вы слышали новость?

   - Какую: розовую или голубую? - смеется Екатерина Алексеевна.

   - Да нет, - новость! Князь Николай Оболенский объявлен женихом.

   - Ничего подобного не слыхала, - протяжно произносит Екатерина Алексеевна.

   - Как же, - вмешивается в разговор один из партнеров, старик сенатор. - Я рад за князя Петра Николаевича, прекрасная партия для сына. Княжна Волконская! Она - сирота, единственная наследница громадного состояния, жила и воспитывалась где-то в деревенском захолустье у опекуна.

   Екатерина Алексеевна вистовала в продолжение этого разговора и обремизилась. Разлетелись ее мечты относительно партии для княжны Анны. Буря поднималась со дна ее души, и пресненская туча враждебности против Оболенских принимала все большие и большие размеры. Партия виста, однако, продолжалась. Бал был в эту минуту в полном разгаре, оркестр не умолкал, кадрили сменялись котильонами, вальсы длились тогда долее, чем впоследавии, когда полька вступила в свои права на бальной сцене; бабушки же наши ее не танцевали. Но вот небольшой перерыв, затем оркестр заиграл мазурку. Князь Алексей Несвицкий открыл ее в первой паре с княжной Урусовой.

   Екатерина Алексеевна очень любила карты и вист, очень всегда увлекалась игрой, но вменила себе в обязанность на всех балах являться в бальную залу в половине мазурки и взглянуть, с кем танцуют ее княжны. Мазурка имела искони особо интересное значение, она служила руководством для соображений насчет сердечных склонностей - и сколько было сделано признаний под звуки ее живой мелодии!

   Екатерина Алексеевна передала на этот раз карты какой-то обязательной барыне, вышла из гостиной в залу и уселась недалеко от двери подле вчерашней гостьи. В этот вечер ей даже приятно было встать из-за карт; она чувствовала потребность движения под влиянием душевного волнения и тревоги. Она взяла лорнет, поднесла его к глазам и начала внимательно производить инспекцию танцующих: "Кто это танцует в первой паре? А! - наш князь Алексей с княжной Урусовой. Как он хорош! - напоминает покойницу сестру", - проходит у нее в голове. Затем прелестная парочка перед ее глазами скользит по паркету - ее Алеша и княжна Варенька Оболенская. Она была прелестна, эта головка, склоненная слегка вперед в облаке пепельных кудрей, ее кавалер с его стройной изящной фигурой, с движениями спокойными и умеренными в этом танце, где именно требуется известное самообладание, чтоб не сделать шаг к смешному, - как он тоже хорош! Оба прелестны, свежи, юны! Она такая светлая звездочка, эта Варенька Оболенская. "Она - змея! - вдруг мелькнуло в голове Екатерины Алексеевны. - Она верно выбрала его в фигуре, но с кем же Алеша танцует мазурку? Конечно, не с ней же?" Глаза ее не могут оторваться от этой пары. Вот они обежали всю залу, вертятся для заключения тура и садятся парой в противоположном конце залы, прямо против нее. Соображения опять падают перед действительностью; гром гремит из тучи, что шла с Пресни, гонимая враждебностью, и она остановилась и разразилась над головой Екатерины Алексеевны в этой бальной зале у Кутайсовых. Гром и молния! - у нее искры из глаз сыплются, и буря сильнее поднимается со дна ее души.

   - Bonne nuit (добрый вечер), chere Екатерина Алексеевна, я уезжаю, устала, едва стою на ногах.

   Перед ней стояла тетушка фрейлина и протягивала ей руку на прощанье. И Екатерина Алексеевна пожала эту руку и сказала ей даже:

   - До приятного свиданья.

   Затем она видела, что тетушка фрейлина остановилась в дверях залы, сделала знак княжнам и подождала. Тетушка часто увозила их из мазурки; они заметили ее знак и под руку со своими кавалерами ловко пробирались между танцующими в том направлении, где стояла тетушка. Хозяин дома, граф Кутайсов, известившись о намерении фрейлины уехать, показался тоже в дверях, подал ей руку и повел ее провожать до последней залы перед швейцарской. Прончищев и кавалер княжны провожали их до кареты.

   Пока это действие происходило, глубокий мрак покрыл для Екатерины Алексеевны этот бальный блеск и свет. Она потеряла способность соображать, но чувствовала, однако, как необходимо ей пересилить себя и не высказаться. Она вернулась к своей партии виста и, когда уселась опять за карты, тогда только опомнилась; мысль, что бал клонился к концу, поддерживала ее слабеющие силы, и она скоро достаточно овладела собой, чтоб решить в самой себе, что ей непременно надо остаться ужинать. Главное, надо сдержать порывы душевного волнения, не показать же всем, что у нее там, в глубине души, подымается!..

   Княжны Несвицкие в промежутке этого времени предавались беззаботно роению бальной атмосферы, тому роению, которое всегда является у молодых девиц вместе с сознанием своего успеха в бальной зале. Им хотелось, чтоб эта ночь никогда не кончилась для них; да и вряд ли сознаешь в эту счастливую пору молодости, что такая ночь со светом и блеском бальных огней окончится и за ней взойдет заря другого дня. Они вовсе не замечали волнения тетушки, да и помнили ли, что есть эта тетушка на белом свете.

   Но вот и ужин кончился, все разъехались. Они тоже следуют движению толпы по лестнице кутайсовского дома. Их провожали братья Кашкины, оба Оболенские, еще многие из молодежи. Наконец они на крыльце, карета их подана, их усаживают, и экипаж тронулся. Бедные княжны, как мало они были приготовлены к сцене, которая затем последовала. Да, все время их путешествия домой было для них состоянием сущей пытки, и они должны были вполне убедиться, что жизненный путь не всегда усыпан розами.

   Чем долее было сдержано волнение в груди тетушки при чужих, тем сильнее оно вылилось на них необузданным гневом, и они без вины остались во всем виноваты. Началось с того, что тетушка вынула из кармана серебряную табакерку и нюхнула несколько щепоток французского табаку. Княжны знали тетку и почуяли что-то недоброе, но молчание продолжалось. Затем это недоброе молчание начало прерываться вздохами - знак опять неблагоприятный!..

   Потом тихим, сдерживающим волнение голосом:

   - Вы совершенные ангелы, - обращается к ним тетушка, - агнцы непорочные, ведомые на заклание. Позвольте поблагодарить ваши сиятельства от полноты моего сердца. Точно, милые, утешаете вы тетушку, - это ведь ваши amies de coeur (сердечные друзья), аристократические, придворные чистокровки. Видели вы, с кем Алеша танцевал мазурку? Любуйтесь теперь, сударыни, вашей работой! Сурово - не белье, ваше рукоделье.

   Голос ее возвышался по мере того, как она говорила, и дрожал от гнева. Она расстегнула шубу, ей было жарко.

   - Любуйтесь теперь, говорю я вам! Разве вы не видите, какая она кокетка, ветрогонка! Она собьет Алешу с пути и с дороги.

   Княжны молчат, зная по опыту, как бесполезно возражать тетке в такие минуты раздражения. Она, однако, продолжает после паузы.

   - А эта придворная фанаберия увозит из мазурки (pour se faire desire (чтобы заставить себя ждать (фр.))) n у р се фер дезире. - Она нарочно коверкала французские слова на русский лад. - Знаю я и все понимаю! - старого воробья на мякине не проведешь.

   - Но, ma tante (тётя (фр.)), - пробуют успокоить ее княжны. - Успокойтесь, вы изволите пререличивать, право, ничего подобного нет.

   Они сразу поняли, к чему относилась речь тетки.

   - Молчите, неблагодарные! - вырывается тогда уже криком из груди тетушки. - Вы изменницы! Вы становитесь в ряды моих врагов! Молчите! Мне дурно, дурно!..

   Одна из княжон опускает окно кареты, другая дает тетке нюхать флакон с солями. Взглянув в окно, они с радостью виидели, что были уже в Кудрине, - значит, скоро дома. В этот вечер тетушку с трудом успокоили и уложили в постель. Она была несколько дней нездорова после бала у Кутайсовых.