Князь Евгений Петрович Оболенский (декабрист) в своей семье..

XVI. Князь Евгений Петрович Оболенский (декабрист) в своей семье и среди родственников

   Евгений был гораздо старше нас, и мы любили его с каким-то благоговейным уважением. С самого детства он приучил нас своею нежностью относиться к нему доверчиво. В период, когда нас покинула m-me Stadler, Евгений начал руководить нашим чтением; мы были с ним постоянно в переписке, и на пути светской жизни, когда мы стали выезжать, то ему поверяли свои сердечные тайны, а не тетушке. Наши друзья были его друзьями; и влияние его на нас было благотворно. Он был так солидно образован, так серьезен, так мало было в нем тщеславия и суетности.

   И что за бесподобное было у него сердце! Он был тоже очень религиозен, и какая чистая была его жизнь в доме отца. Брат Константин был легкомысленный, порядочный даже повеса; папенька часто его журил; брат же Евгений только радовал его своим поведением. В полку Евгений пользовался общим уважением, он был старшим адъютантом у генерала Бистрома[1], пользовался полным его доверием, так что будущая его карьера обещала отлично устроиться. Младшие братья мои были тогда (1823-1824 года) в Пажеском корпусе. Евгений, служа в Петербурге, часто навещал их, и папенька и на их счет был спокойнее. Немало надежд возлагал мой дорогой отец на этого любимого своего сына.

   Вот еще рассказ моей матушки об одном случае в полку, где служили ее братья и Кашкин в те времена. "Евгений пользовался в семье доверием и уважением всех. Тетушка Анна Гавриловна очень любила его, и так как сын ее, Сергей, служил тоже в гвардии в Преображенском или Семеновском полку, то она поручила его брату Евгению. Поистине пути Сергея на службе были добросовестно им оберегаемы, да и влиять Евгений мог на легкомысленного Сережу, так как был гораздо его старше. И все шло хорошо, когда однажды Кашкин вздумал подшутить над одним из старших офицеров в их полку, и тот вызвал его на дуэль. Брат узнал об этом, отправился к обиженному и сказал ему, что этой дуэли он не допустит, что Сергей мальчишка, у которого только очень злой язык, что, по его мнению, не должно бы кровь проливать и лучше отложить в сторону самолюбие, однако если уже нельзя уладить это дело миролюбиво, то он, Евгений, будет с ним драться вместо Сергея. Брат в то время имел главной целью спасти Кашкина. Сергей был единственным сыном тетушки Анны Гавриловны. Понятно чувство Евгения в этом деле. Но дуэль последовала, и брат имел несчастие убить противника. С той поры Евгений очень изменился, это подействовало даже на состояние его здоровья. Духом он был неспокоен, угрызения совести терзали его; часто среди веселой беседы он менялся в лице, сначала оно вспыхивало яркой краской, затем бледнело до цвета белого полотна. Мы видели его душевную тревогу, и нам он поведал это свое тайное горе и просил нас молиться за него. Но мы тогда не знали, что он в то время уже вступил в масонскую ложу, а может быть, принадлежал уже и к тайному обществу. Он говорил нам тоже, что жаждет крестов, чтобы омыть себя от греха человекоубийцы".

   1825 год Оболенские встретили особенно весело. У Кашкиных был bal-revefflon (Рождественский бал (фр.)) под новый год, особенно удачный и оживленный.

   Много было прелести в патриархальном порядке тогдашних московских нравов, в этой поддержке родственных связей, в этом этикете, который ставил каждого на свое место. Старики держали себя степенно и наблюдательно, молодые учтиво группировались вокруг них и стояли перед ними стройной вереницей во всей прелести своей молодой жизни, своих грядущих надежд.

   В этот канун нового года княжнам Вареньке и Наташе Оболенским было особенно весело у Кашкиных; они были со многими, кто был им дорог: тут были их братья-гвардейцы, Евгений и Константин, и cousin Serge Кашкин, сын хозяина дома, дяди Николая Евгеньевича. Были на этом вечере их сердечные друзья Пашенька Бартенева, Полина Боборыкина, Анюта Скуратова и много блестящей московской молодежи, которая носилась в вихре вальсов и котильонов под звуки бальной музыки в зале кашкинского дома в Москве на Садовой улице. Казалось, что все они жили одним настоящим моментом своего бытия, так он был им важен в то время и имел такой знаменательный вес перед их духовными очами. В этом интимном кругу молодежи каждый знал про себя и про другого, что было кому особенно важно в сердечных делах и кто в кого влюблен; все поздравляли друг друга с новым годом, с верным знанием почвы в этом смысле, не ошибаясь в предположениях, - одним словом, прелестный и веселый был тот вечер у Кашкиных в 1825 году.

   Тетушка фрейлина сидела, окруженная тоже своими друзьями, на большом диване, который составлял этаблисман для почетных старушек в одном из углов бальной залы. Тут были и Варвара Николаевна Перская, и графиня Васильева, Огарева, Настасья Николаевна Хитрова, княжна Марья Алексеевна Хованская, княжна Екатерина Николаевна Оболенская и сама хозяйка дома, Анна Гавриловна Кашкина. Тут было общество интимное, и разговор касался текущих светских интересов, предстоящих балов у Апраксиных и Кутайсовых, потом разбирались туалеты девиц и барынь, затем тетушкам Кашкиным замечали, что племянницы их, княжны Варенька и Наташа Оболенские, производят в свете очень хорошее впечатление и что их успехи на балах могут вполне удовлетворять самые взыскательные ожидания. Тетушки точно что могли любоваться племянницами в этот вечер. Вареньку все называли Грезовой головкой, и, конечно, трудно было найти что-нибудь грациознее и прелестнее этого существа, она была невысокая, ясная, как заря, белокурая девушка с пепельными волосами, с выразительным личиком. Наташа была высока и стройна, с задумчивым лицом чернокудрых русских девушек. О ней Пушкин, вероятно, вспоминал, когда образ Татьяны носился в воображении поэта.

   И все шло стройно и удачно в этот вечер у Кашкиных. Тетушки могли любоваться племянницами, вероятно, мечтали для них о блестящих партиях. Но как тщетны бывают всегда мечты, как эфемерны людские соображения! Никто в тот веселый вечер у Кашкиных при вступлении в 1825 год, никто, конечно, не знал, как тяжело кончится этот год для Кашкиных и Оболенских.

   Зима 1825 года продолжала свое течение в беспрерывных балах и светских удовольствиях. Под Новинским в доме князя Петра Николаевича молодежь безоблачно предавалась волнениям и впечатлениям театра, костюмированных балов, литературных и музыкальных утр; визиты, приглашения, представления, старые и новые знакомства - все это имело свое место и свой смысл на ярмарке московской суеты того времени и того общества.

   На фрейлинской половине, в гардеробной, работа кипела, кроили атлас и бархат, резали газ и креп, под наблюдением самой тетушки фрейлины, которая была далеко не равнодушна к туалетам Вареньки и Наташи и придавала им большое значение. Она увлекалась платьями своих племянниц гораздо более, чем сами выезжавшие девицы. Фрейлинская главная горничная, Дуняша, была особенно расположена угождать своей госпоже, она гордилась княжнами и была внутренно убеждена, что вот-вот она предчувствует тот момент, когда ей прикажут кроить приданое. Судьба (т.е. жених) предвиделась фрейлинскими девушками, Настасьей и Дуняшей, а может быть, и самой тетушкой, не только для княжон, но и для Оленьки, ибо Иван Семенович Веселовский, весьма солидный профессор, начал ездить в дом князя, как говорили, с намерениями. Молодым девицам приходилось иногда слушать эти соображения и предположения о их судьбе, но они мало придавали тому значения. Часто случалось, что их личные склонности не согласовались с планами родителей, однако их это не раздражало - таков был дух, таковы были нравы той эпохи. Очень может быть, что каждая молодая девица имела свою сердечную тайну, которую берегла в душе и надеялась... а дальше судьба рассудит, и Бог определит. Страсти жили тогда под пеплом романтизма, на них был брошен покров известной сентиментальности и абстрактности, которые смягчали их порывы. Анализ чувств не вступил еще тогда в свои права, как впоследствии, и в девушках было больше веры в свои силы и в свою звезду на пути своего сердечного романа.