Мадам Стадлер и Леонтьевы

XIII. Мадам Стадлер и Леонтьевы

   Почтенную воспитательницу моей матери, madame Stadler, лучше всего обрисуют те рассказы, которые моя матушка часто в детстве про нее мне передавала; она и нас старалась приучать к труду и независимости от внешнего мира, т.е. не любила баловать нас в смысле зависимости от горничных и их услуг.

   Рано утром мы просыпались под звуки голоса m-me Stadler, которая кликала Парашу (горничную); затем говорила: "Enfants, levez-vous!"( Дети, вставайте! (фр.)) Как не хотелось иной раз покидать постель! - однако надо вставать, одеваться; в половине восьмого мы пьем чай, в 8 часов сидим за уроками. Monsieur Stadler (Г-н Стадлер (фр.)) занимается с нашими братьями, Митей и Сережей; они были моложе нас и едва читали по складам.

   Madame Stadler очень строга, взыскательна, даже резка. Бедная сестра Наташа! - она была болезненна, и ей трудно было учиться, Оленька была очень дика сначала, и у нее была плохая память, я же училась бойко и легко. M-me Stadler поручала мне часто повторять уроки с сестрой или Оленькой; это развило во мне на всю жизнь способность заниматься успешно и охотно с детьми, а для учениц моих было очень полезно: мы все сделали скоро быстрые успехи.

   Обыкновенно гувернантки любят принимать участие в светской и суетной жизни своих патронов, но m-me Stadler, напротив того, избегала гостиной и неохотно отпускала нас на фрейлинскую половину. Она говорила: "Je n'aime pas quand les enfants baque-naudent" (Я не люблю, когда дети занимаются пустяками (фр.)). По ее мнению, дети должны иметь вокруг себя спокойную атмосферу и не мешаться с большими. Она не любит водить нас в Александровский сад или на Тверской бульвар. "Там дети выставляются напоказ, - говорила она, - в них возбуждается тщеславие - это совсем лишнее. Je suis bonne marcheuse! (Я хороший ходок (фр.)) Идем лучше подальше от городского шума". И мы, весной или осенью, в хорошую погоду, ходили с ней или под Девичье поле, или даже на Ваганьковское кладбище. Там мы могли бегать, сколько хотели, нам позволяли снимать шляпы, там мы были свободны от городских требований. Летом мы жили в Рождествене[1], и там жизнь текла для нас очень правильно: уроки, прогулки в лес и поля - это отлично было для нашего здоровья.

   Мои старшие сестры были очень болезненны; они были уже большие девицы и выезжали в свет, когда m-me Stadler поступила в наш дом, так что она не могла иметь на них влияния, но она основательно говорила, что их слабому здоровью была отчасти причиной многочисленная прислуга, которая окружала их в детстве. Мои старшие сестры не умели сами обуваться, пили утренний чай в постелях и прежде второго часа не выходили из своих комнат. И какие дикие предрассудки были им привиты мамушками и нянюшками! - ворожба, гаданья, боязнь дурного глаза - все это сильно расстроило их нервы. Сестра Катенька отрешилась вполне от этих нелепостей по разуму; она была такая умная и образованная девушка, но следы впечатлений детства остались на ней: у нее бывали истерики, она боялась грома, пауков и лягушек.

   Дорогая сестра Сашенька, та никогда не могла выйти из сферы гаданий, толкований снов и разных предчувствий. Она была с детства очень слабого здоровья: ее так берегли и нежили. Она вела всегда очень праздную жизнь; я ее, право, иначе и не помню, как или в бальном платье, такой прелестной с ее классической красотой, или же в постели. Понятно, что ее страсть - гадать, мечтать и предчувствовать - была потребностью для того, чтобы сокращать время. Мы все ее очень любили. M-me Stadler, как только вошла в наш дом, потребовала удаления от нас лишней прислуги и оставила при нас нашу старую няню Денисовну, за которой зорко следила, чтоб она оставила нас в покое от лишних попечений. Конечно, дело обошлось не без борьбы, но я ей весьма благодарна за ту пользу, которую приносят хорошие привычки: я могу всегда обойтись без горничной.

   Еще одна черта в характере m-me Stadler была мне всегда сочувственна - это ее прямота и правдивость. Она была тверда в своих убеждениях, никогда никому не льстила и к себе тоже была строга. Приведу для примера следующее.

   Когда мы подросли и перешли в возраст сознания того, что вокруг нас делается, то стали замечать между супругами Стадлерами частые ссоры, не раз слыхали между ними не совсем миролюбивые разговоры. После всякой такой сцены мы видели, что m-me Stadler огорчена, но она была так добросовестна, что признавалась нам, как сильно порицала себя за то, что при нас не умела сдержать своего раздражения и гнева, и кончала свою исповедь словами: "Mes enfants, faites ce que je dis, mais ne faites pas ce que je fais" (Дети, делайте так, как я вам говорю, но не делайте так, как я это делаю (фр.)).

   M-me Stadler долго прожила у нас в доме, до той поры, когда мы кончили наше воспитание. Расстаться с нею было для нас истинным горем.

   Княжна Екатерина Николаевна Оболенская, сестра дедушки, князя Петра Николаевича, была милая, добрейшая старушка. Она жила в Москве своим домом, часто кушала у брата, и он аккуратно ее навещал. Дедушка окружал ее лаской и вниманием и помогал ей по управлению ее имением. Она была его единственная сестра незамужняя и осталась до конца дней своих совершенной институткой. Она была воспитанницей Смольного монастыря 1-го выпуска. Вот что матушка про нее рассказывала: "Раз как-то стояла я у окна нашего московского дома со стороны сада. Был великолепный майский вечер, сирень в саду начинала цвести, аллея акаций по одной стороне сада, густая уже от свежих листьев, бросала от себя длинную тень, а на полянке, что против окон, яблони были в полном цвету. Луна взошла, ярко светила на небе и серебрила своим матовым отблеском эти цветущие деревья. Я залюбовалась и задумалась. Я была одна в комнате; вдруг кто-то тронул меня легонько за плечо. Я даже вздрогнула. Гляжу!., стоит подле меня наша добрая старушечка, тетушка княжна Екатерина Николаевна.

   - Варенька, - говорит она, - отойди от окна, милый друг, не гляди на луну.

   - Отчего же, тетушка? Посмотрите, как хорош вечер!

   - Не годится, мой друг, девице глядеть на луну: подумают, что ты влюблена.

   Я никак не могла понять это отношение луны к состоянию влюбленности, но поцеловала у тетушки руку и обещала не глядеть на луну".

   Тетушку Марью Петровну Леонтьеву, сестру моей матушки, я очень хорошо помню. В семье деда она и супруг ее Сергей Борисович пользовались большим уважением. Марья Петровна была гораздо старше моей матери, она была старшая дочь моего деда от первой его супруги. Она была замечательная женщина по уму и образованию.

   Имение Леонтьевых, сельцо Корытня[2], было недалеко от имения моего батюшки, и мы часто там гостили.

   Марья Петровна Леонтьева была маленькая, худенькая женщина, уже пожилая. Туалет ее отличался квакерской простотой, отсутствием всякой моды или тщеславия. В будни она сидит всегда за пяльцами в ситцевом капоте; белоснежный воротничок вокруг шеи, белые рукавчики аккуратно отложены над кистями ее маленьких ручек, которые так ловко вышивают гладью по батисту самые изящные узоры с решетками или насыпью. Вообще, все ее работы были чисто художественные произведения. На голове она всегда носила черный тафтяный сборничек, очень плотно придерживающий гладко зачесанные седые волосы на висках.

   Лицо у нее маленькое, черты неправильные, глаза какие-то лучистые, но часто строгие, выражение лица всегда внимательное и заботливое. К ней лучше всего можно было приложить пословицу: мал золотник, да дорог.

   Супруг ее, Сергей Борисович Леонтьев, был высокий плотный мужчина; его характерная большая голова с высоким лбом бросалась в глаза крупными, неправильными чертами лица; выражение флегматической серьезности этого лица скрывало с первого взгляда добродушие его физиономии, которое замечалось только впоследствии. Он имел недостаток - быть рассеянным; но когда обнаруживались его ошибки в этом смысле, он так искренно смеялся сам над собою, что присутствующие чувствовали себя ближе к нему, и он привлекал этим к себе сочувствие. Он выигрывал при ближайшем с ним знакомстве; отсутствие мелких движений самолюбия, простота его обращения утверждали за ним полное доверие и уважение при дальнейших с ним отношениях.

   Леонтьевы с самого начала их женитьбы жили в этом имении своем, сельце Корытне. Соседи считали их большими чудаками, потому что ни муж, ни жена в карты не играли, избегали праздников, именин, частого соседского сообщения не любили, хотя со всеми были знакомы, не то чтобы чуждались людей. Сергея Борисовича осуждали за то, что он перебаловал свою дворню, отпустил много мужиков на оброк; дескать, не справится и расстроит имение. Некоторые прибавляли, что удивляться тут нечему, потому что Леонтьев пороху не выдумает. Но дело было в том, что он именно ничего не выдумывал и действовал в жизни, руководясь своими внутренними убеждениями, не совсем согласными с житейской мудростью.

   Он не имел в виду, отпуская мужиков на оброк, опережать свое время с тенденциями либерализма, а дать льготы мужику было просто ему сочувственно.

   Сергей Борисович не увлекался тоже желанием копить, собирать, приобретать, а жили они, и муж, и жена, душа в душу между собой, смирнехонько в своем уголке, прославляя Имя Божие и стараясь служить чему-то высшему, чем бренным и тленным сокровищам мира сего. И правда, что крепостные у них в доме жили привольно, точно так же, как у князя дедушки. У Леонтьевых в семье была тишь да гладь да Божья благодать. Трудно себе представить, как жили Леонтьевы в 1820-х годах в их калужском имении Корытне. Несомненно, что они не сходились с соседями; на них был особенный отпечаток мирной жизни и душевного спокойствия. Они тоже неусыпно трудились в кругу их домашнего обихода, и их дом был точно рей, в котором работа кипела с раннего утра. Марья Петровна была отличная хозяйка, хотя она, правда, не вносила по этому предмету той щепетильной возни в смысле проверки провизии и т.д., столь излюбленной барынями, но у нее в доме все шло ровно, точно в такт. Ни у кого не пекли такого вкусного домашнего печенья к чаю, как у нее: что за вкусные булочки и заварные крендельки, и как нарядно и опрятно лежали эти булочки и крендельки на большом подносе, когда экономка Наталья, с ее степенным лицом, ставила этот поднос в столовой на стол каждое утро перед барыней, которая всегда сама разливала чай. Семья собиралась вокруг этого стола, и было столько гармонии и патриархальной простоты в этом доме. Детей у Леонтьевых было очень много, и их воспитание составляло цель жизни их родителей.

   Как свободна была тетушка Марья Петровна от увлечений французскими и чужеземными вообще гувернерами и гувернантками для своих детей! Как осторожно выбирала воспитателей! - Правда что, владея тремя иностранными языками, она часто сама занималась уроками со своими детьми. Я знаю, что одна гувернантка, жившая в их доме, говорила, что у них она отвыкла справляться со словарями, потому что хозяйка дома была сама живой лексикон.

   И как мало были сходны понятия Леонтьевых о воспитании детей с понятиями, преобладавшими тогда в дворянских семьях. Двадцатые года ознаменовались у нас поездками наших дворян за границу, увлечением французскими модами и гувернерским воспитанием, которое наделало столько вреда. Мало было тогда удивляться слепоте родителей, должно было негодовать за это гнусное направление. Кому только не доверяли тогда русских детей, лишь бы нашелся иностранец!

   Какой позор для России!., и сколько вреда наделали в нашем отечестве эти бродяги, оставшиеся на нашей территории от наполеоновских полчищ.

   Ничего подобного такому направлению у Леонтьевых не было, да и быть не могло. Марья Петровна, отлично знакомая с иностранной литературой, не искала там, однако, авторитет, читала также творения наших отцов церкви и умела извлекать из них более для себя света и пользы. И она воспитала детей своих в духе нашей православной церкви: без педантства или ханжества, но с теплым упованием на милосердие Божие. Несмотря на свою ученость, она была проста, смиренна, исполнена какого-то особенного благодушия. Несмотря на свое слабое здоровье, она всегда постилась, согласно правилам нашей церкви: сама она кушала великим постом щи с грибами без масла, для гостей у нее был скоромный обед, и она им радушно угощала; вообще, порицать ближнего она не любила, и всякий находил в ней участие и самую снисходительную оценку.

   Ее отношение к простому люду было трогательное; деревенские бабы несли в Корытню в барские хоромы своих больных; она собственноручно обмывала раны, купала золотушных детей. Она ввела оспопрививание между своими крестьянами и сама умела производить эту операцию без помощи фельдшера.

   Какие тоже цветы росли в рабатках перед балконом корытнинского дома, взлелеянные рукою хозяйки или ее дочери Сашеньки[3]! Сад у Леонтьевых был густой и тенистый, без претензий на иностранные затеи. Их Корытня не отличалась тоже живописностью местоположения, рощи даже были далеко от усадьбы. Когда нам надоедало гулять в саду, то мы отправлялись вдоль Калужского большого тракта; там по обеим сторонам его возвышаются курганы, оставшиеся, говорят, от нашествия монголов. По этим курганам мы собирали спелую землянику и клубнику и приносили домой. В Корытне столько варили всегда варенья! Помнится мне, что там в доме летом пахло мятой и малиной. Помнится тоже, что в угольной комнате на белых простынях сушились листья розы или березовой почки и смородины.