Братья Кашкины: Сенатор Николай Евгеньевич и генерал-майор Дмитрий Евгеньевич

XII. Братья Кашкины: Сенатор Николай Евгеньевич и генерал-майор Дмитрий Евгеньевич

   Много родовитых магнатов жило в Москве в двадцатых годах текущего столетия. Русское вельможество внушало еще тогда всем и каждому какое-то обаяние, которое исчезло совершенно в наши дни. Обществом руководили аристократы с громкими именами своих предков: Голицыны, Долгорукие, Апраксины, Шепелевы, Шереметевы - вот какие имена стояли в то время в челе московских дворянских кругов.

   Дом сенатора Николая Евгеньевича Кашкина, где бывало высшее общество Москвы, славился в те времена радушием его хозяйки Анны Гавриловны и умением хозяина веселить общество, сохраняя в своем доме полный порядок этикета и утонченного тона придворных сфер.

   Николай Евгеньевич Кашкин, родной брат фрейлины А.Е. Кашкиной, принадлежал к интеллигенции екатерининских времен. Нельзя сомневаться, что люди того времени по образованию далеко опередили своих предков, но между тем сохранили много деспотических инстинктов и, пропитавшись цинизмом Вольтера, были весьма сухи сердцем и не совсем удобны в семейной жизни.

   Николай Евгеньевич Кашкин был человек весьма гордый и надменный, все способности своего ума и сердца он, казалось, употребил на то, чтоб поддерживать блестящим образом свое светское положение, свое имя и достоинство пресловутого рода Кашкиных. Предки их, три брата, выехали в 1473 году к великому князю Иоанну Васильевичу III из Рима; будучи греческими (византийскими) дворянами, они носили фамилию Кашкини. Потомки их служили государям московским стольниками и воеводами.

   Николай Евгеньевич Кашкин играл в Москве очень удачно роль просвещенного магната, умел окружить себя обаянием вельможи, и его дом в Москве уступал немногим другим домам в этом отношении. У него были балы, литературные вечера, музыкальные утра, charades en action (движущиеся шарады (фр.)) и живые картины, в которых принимали участие княжны Щербатовы и Урусовы, красавицы самого высшего круга. У него была отличная библиотека, и вся обстановка его дома отличалась вкусом почтенного старинного барского покроя.

   Художники, поэты, литераторы, знаменитые актеры могли всегда надеяться на его покровительство. Но блеск ума Николая Евгеньевича и уменье играть роль магната не могли бы упрочить за домом Кашкиных того почтенного положения, которым он пользовался в московском обществе; душою этого приятного настроения в их доме была хозяйка его Анна Гавриловна, супруга сенатора. На ее долю выпала не только трудная задача смягчать пустоту и декоративность нрава ее супруга и умалять его надменность, но и уменье одушевлять и осчастливить своими качествами все, что ее окружало. В ней именно лежала та сила, которая всех привлекала в их доме. Она была очень дружна со своей золовкой фрейлиной, деда моего она почитала и ценила по его достоинствам; между этими двумя семьями, Кашкиных и Оболенских, отношения были вполне родственные и близкие.

   Семейная жизнь Анны Гавриловны была тяжела, туг ее пути не всегда были усыпаны розами. Ее супруг не ладил с их сыном, к дочери был равнодушен[1].

   Дмитрия Евгеньевича Кашкина, брата сенатора Николая Евгеньевича и бабушки фрейлины Александры Евгеньевны, я очень хорошо помню в моем детстве, т.е. в 1837 - 1838 годах. Он бывал часто в доме дедушки князя Петра Николаевича Оболенского.

   Служебная карьера обоих братьев Кашкиных устроилась блестящим образом под влиянием высокого положения их отца генерал-аншефа Кашкина, который был наместником в Тре при императрице Екатерине II. Оба брата были очень богаты, но Николай Евгеньевич оставался на службе до конца своей жизни, тогда как младший брат его, Дмитрий Евгеньевич, женатый на Воейковой, вышел в отставку, достигнув чина генерал-майора, и жил в своем богатом тульском имении с. Бурмосове. Там он потешал весь уезд разными праздниками, барскими затеями и потехами. В его имении был театр, где крепостные актеры разыгрывали комедии и мелодрамы его сочинения; он сам даже играл роли олимпийских богов на сцене домашнего театра. Уездное общество щедро воскуривало ему фимиам под влиянием его обедов и угощений, а он таким образом проживал свое крупное состояние.

   Он был хорошо образован, знал очень хорошо иностранные языки, был знаком с иностранной литературой; у него в его деревенском доме была отличная библиотека, и я помню, что все удивлялись его отличной памяти: он безошибочно читал на память целые сцены из трагедий Вольтера, Корнеля и Расина, знал наизусть всю вольтеровскую "Генриаду". Но опять-таки этот запас познаний не освещает в нем ничего человеческого или отрадного для души. Самообожание и надменность перешли у него всякие границы; в семье его почитали за человека ненормального и говорили, что он помешанный.

   Я помню дедушку Дмитрия Евгеньевича Кашкина, когда он под Новинским в доме дедушки князя Петра Николаевича Оболенского угощал нас своим музыкальным талантом. Он привозил с собою им самим выдуманный инструмент, что-то вроде гигантской гитары; он давал ей название димитары по созвучию с его именем.

   Дмитрий Евгеньевич собирал вокруг себя всех, кто жил в доме, и давал концерт на этом диковинном инструменте. Трудно себе представить старика в генеральском мундире, при орденах, с лентой через плечо, сидящего среди залы и играющего на этой нелепой димитаре пьесы своего сочинения. То были диковинные аккорды и звуки!.. Он, бедный, не понимал комизма своего положения и даже не сознавал, что публика, как только заметит, что он увлекся игрой, так сейчас же удаляется потихоньку из залы. Оставались его слушателями только дети, нянюшки и старушки-приживалки. Когда мы были детьми, то оставались до конца этих концертов, даже любили эти представления с дедушкой, музыкантом-генералом.