Чем только не занимались подростки в годы оккупации. Тогда было модным слово «шакалить». Это слово обозначало любую деятельность, от попрошайничества до воровства. Шакалили все, невзирая на возраст. Кто у немецких кухонь и складов, кто по чужим огородам, кто по пустующим ночами домам. Тащили всё, что попадалось под руку, на что можно было выменять жратву. Но у немцев не воровали – было опасно. Впрочем, не все боялись – мой приятель и наставник организовывал иногда и сомнительные вылазки, но только так, чтобы ни одна душа не знала.Шарили в квартирах уехавших за город офицеров, забирались и в солдатские казармы.Брали явно забытое, следов не оставляли.И старались "шакалить" подальше от дома.
Единственно чем мы не занимались – это работа «лошадками».
Многие подростки изготовили одноколёсные тачки и болтались по городу, перевозя мелкую поклажу немецких солдат. Были это или посылки, или ранцы отпускников. У вокзала, где была и почта, а так же на многих центральных перекрёстках всегда можно было встретить этих «лошадок», дежурящих в ожидании «седока». Спрос был. Особенно у выходящих из госпиталей. Госпиталей в городе было несколько; после лечения солдатам полагался отпуск.
Однажды на моих глазах с одним из «лошадок» произошла трагедия. От смыкания двух дуг «кольца» начинается Брянское шоссе, здесь же отходит булыжная дорога к пакгаузам станции и грунтовый съезд с шоссе на Лабырёвку. Вот на этом перекрёстке и свела судьба подростка с грузовиком. Поздно заметив выскочившую из-за поворота машину, паренёк с тачкой бросился на грунтовый съезд. Туда же избегая наезда, вывернул и солдат – водитель грузовика.
Когда мы подбежали, парень лежал без сознания – из ушей, носа и рта сочилась кровь. Рядом стояли солдаты из машины, а владелец груза, отвязав от разбитой тачки повреждённую посылку, пытался прибить булыжником оторвавшиеся планки. Парня солдаты не бросили – погрузили в кузов и, развернув машину, поехали назад. Из их разговора мы поняли, что парня увозят в госпиталь. Мы же поспешили смыться – солдат мог заставить тащить его шмотки на станцию. Парня мы не знали, поэтому его дальнейшей судьбой и не интересовались – много было в те времена разных происшествий.
С грубой силой солдата я столкнулся всего один раз, когда нечаянно разбил лобовое стекло у «Опеля». Из рогатки шариком стрелял по своим врагам – ребятам чистеньким, ухоженным, развалившимся на сиденьях открытой штабной машины. Были они из семей русских чиновников, служивших у немцев, и потому пользовались благосклонностью у офицеров. Дети служащих управы и полиции. Не помню, как зародилась наша вражда, но она была непримирима. Помню, однажды двое из них гнались за мной с самыми настоящими кортиками в руках. Появиться на улице с оружием могли только ребята, уверенные в полной безнаказанности.
Так вот, стреляя по ним, я даже не сообразил, что стальной шарик может попасть в машину. Ошарашенный нелепостью случившегося – разбил стекло штабной машины, я бросился по проулку, но был сбит с ног и пойман за ухо солдатом – поваром. Был он в белом колпаке и халате с засученными по локоть рукавами. Я пытался вырваться, а он тащил меня за ухо, награждая подзатыльниками и пинками. Отбили меня, вернее, уговорили немца отпустить, выскочившие из соседнего дома женщины. Они меня знали – я часто бывал в этом доме у Васьки Дежкова. Женщины завели меня в дом и через чёрный ход выпустили в огород, чтобы шёл домой. Страшно болела голова, а опухоль уха, щеки и шеи держалась несколько дней. Попа не в счёт – она терпеливая.
Счастье моё, что стрелял я из-за дерева и в проулок шмыгнул вовремя, так что виновник покушения на «Опель» был замечен только поваром. Скорее всего, разбитое лобовое стекло было отнесено на возившихся в машине «сыночков» – сломали по неосторожности.
Рогатку я продолжал носить в кармане до окончания войны, а может и дольше. Прежде всего, из-за безопасности, так как все взрослые, и немцы, и наши бойцы считали рогатку детской забавой, никак не оружием. При обыске могли её сломать и выбросить, а шпану наградить пинком или подзатыльником. Но шпана знала силу этого метательного устройства. Пущенный из хорошей рогатки шарик или ролик подшипника, да и просто гайка или круглая галька, могли уложить «противника» метров с 20-ти – 30-ти и тем сорвать атаку или преследование.
К концу войны у многих подростков было настоящее оружие, огнестрельное и холодное. В сшибках между враждующими группировками оно служило как бы отрезвляющим доводом, но не применялось. Вот рогатка – пожалуйста, на дальних подступах. А в ближнем бою – кастет, который мы называли «перчаткой». Ножи для решения проблем стали применять вернувшиеся из эвакуации. Видимо, жизнь в глубоком тылу направила их психику по отличному от нашего пути. Многие и взрыва бомб не видали, не говоря об убитых или разорванных. Не видали настоящей крови, а вот ножом могли ткнуть не задумываясь. И делали это исподтишка, в свалке, чтобы не знали, кто пырнул.
Свободное копирование
