Из детских лет. Война - 2

    А потом появилось ещё слово: эвакуация. В неё уезжали те, чьи родители работали на ВРЗ, в депо и других организациях, названия которых я не совсем понимал: комиссариат, исполком, райсовет.

    Потом и мы эвакуировались, но не на поезде в Москву, Тулу или Киров (ст. Фаянсовая), куда отправлялись, по слухам, все эшелоны, а на  полуторке, в деревню к тёте, сестре и братьям, Анатолию и Виктору. Дядя Иван был уже мобилизован.

    Из поездки на грузовичке запомнился момент, когда проезжали мимо посёлка Сеща и видели вблизи взлетевший аэроплан, большой, двух или даже четырёхмоторный. До этого я видел только маленьких тупоносых «ястребков».

    До деревни Селиловичи мы добирались пешком, мама уехала назад, в Рославль.

    Понять, почему мы должны остаться одни я не мог, объяснения бабушки мне были непонятны, как и объяснения мамы при расставании. Видимо поэтому я объяснений и не запомнил.

    Понял только, что нас эвакуировали с бабушкой, а мама уже служит в госпитале. Даже в деревне я ссорился с двоюродными братьями и другой ребятнёй из-за того, что у них мобилизовали только отцов, а у меня и маму, считал это неправильным.

    Впрочем, эта обида забывалась в играх и работе. Больше в работе – начала поспевать рожь на полях, и жители её убирали. Взрослые жали серпами, дети уносили снопы на свои дворы. На дворах снопы сушили и обмолачивали цепами на земле, застланной половиками.

    Маленьких в этой работе не было – все принимали посильное участие. Мне бестолковому городскому «барчуку» поручали самое простое – вытрясать обмолоченные снопы или сметать мусор после провеевания зерна.

    Обмолоченные снопы складывали в углу колхозной риги – запасались для перестилки крыши над избой. Крыша протекала и, по словам тети, заменить солому надо было уже пару лет назад, но не было снопов – последние годы рожь и ячмень убирали лобогрейками.

    Я и серпами-то  жатву видел впервые, как мне было понять, почему  у этих самых  лобогреек не получались снопы.

    Но слово мне запомнилось: лобогрейки – это почти что телогрейки и должны согревать лоб, одеваться на голову. А тут какая-то машина.

    Хотел посмотреть, но в деревне машин не было, все жатки и косилки приезжали на жатву из МТС. Как я понял, возили их лошади.

    Многое я не понимал в сельской жизни, хотя и гостил здесь у тёти каждое лето, начиная с трёх лет. Но те приезды были короткие, на время отпуска мамы. Да и сталкиваться мне с деревенскими работами и заботами не приходилось.

    Я ничего делать не умел, поэтому в глазах моих одногодков  выглядел сейчас бестолочью.

    И жать и косить  и даже метать копны и скирды я научусь в послевоенные годы – нужда заставит. Но об этом после.

    Здесь я чуть было не утонул при первом же купании в реке Габья. Берег был песчаный и пологий, по плечи в воду можно было заходить безбоязненно. Но дальше дно круто уходило в глубину.

    Мои ровесники и ребята постарше плавать ещё не умели и, зайдя по плечи, поворачивались и барахтались к берегу, пытаясь плыть.

    Я подражал им, но в какой-то момент оказался на глубине больше моего роста. Дальше уже только старался оттолкнуться от дна, чтобы схватить воздух, но с каждым отталкиванием уходил всё глубже.

    Помню зеленоватую бурлящую воду перед глазами и ощущение беспомощности. У меня уже не хватало сил оттолкнуться так, чтобы голова и рот оказались над водой, но в этот момент двоюродная сестра увидела мой, показавшийся из воды чубчик, подхватила и вытащила на берег.

    Видимо, она наблюдала за не умеющей плавать детворой, а может только за мной, городским. Она была на несколько лет старше нас и знала, что такое вода.

    Я не успел не только вдохнуть воды, но даже перепугаться. Но то, что  тону, я понял, ещё борясь с уходящим из-под ног дном.

    Решено было ни кому не рассказывать, но кто-то проговорился и бабушка  пообещали порку ивовой вицей. Порки не было – бабушка нас любила, хотя иногда и шлёпала.

    Плавать я научился в следующем году и этому поспособствовали, как не покажется странным, немецкие зенитчики.

    На излучине Остра был небольшой пригорок с обрывающимся в реку крутым глинистым берегом. На этом бугре немцы разместили зенитные орудия.

    С насыпи железной дороги, через которую мы ходили на реку, хорошо просматривались круглые окопы с брустверами. Внутри этих круглых выемок стояли зенитки и многоствольные пулемёты.

    Были различимы и блиндажи для укрытия обслуги. Сами зенитчики размещались в окраинных домах по другую сторону железной дороги.

    Днём у зениток гансов было мало, зато у реки было полно и купающихся и загорающих.

    Для купания они соорудили несколько мостков-трамплинов, уходящих по мелководью к глубине. Разогнавшись по мостку, они ныряли с конца трамплина.

    Мы обычно купались поодаль от немецкой купальни, но осмелев, подбирались и к их мосткам. Не помню, чтобы нас прогоняли, да мы и осмеливались взойти на мостки, когда немчура была на обеде.

    С концов мостков мы ныряли в воду, но не в глубину, а вдоль берега, чтобы вынырнуть уже на мелководье. Под водой плыли по-лягушачьи или разгребали руками, толкаясь о дно ногами. Когда спирало дыхание, выныривали, набирали свежего воздуха и снова погружались ближе ко дну.

    В какой-то момент я понял, что самое трудное – это удержаться под водой, она тебя всё время выталкивает вверх. И нырнув, я уже не стремился плыть или идти у дна, а перемещался на поверхности, опустив лицо в воду. Периодически поднимал голову для выдоха. А потом осмелился таким образом переныривать на другой берег.

    Следующим шагом было уже умение держать лицо над водой, дышать чаще. И только тогда я понял, что плаваю, а не ныряю.

    Среди моих сверстников плавать ни кто не умел, показать, как это делается, было некому, научились сами, соревнуясь на дальность заныривания.

    Не знаю, как долго бы я не умел плавать, если бы ни  мостки зенитчиков. К осени я уже плавал, как говорится, до посинения.

    Короткое пребывание в деревне описано ниже, в разделе «На Брянщине».

    Позор! События помню, а имена забыл! Не помню даже имени двоюродной сестры, спасшей меня! Тётю звали Нюра, полное имя не знаю, вероятно, Аня.

Нет, Нюрой звали как раз сестру, а тётю мы называли "тётей Фимой", а взрослые, по отчеству - Леоновной.

    Как горько вспоминать на склоне лет потерянные родовые связи. Как я начинаю уважать людей, не растерявших своих родственников! И сохраняющих связь и общение даже с дальними родственниками. Я, видимо, не принадлежу к таковым.

    Но что поделаешь, если я растерял контакты с родственниками ещё в юности и за всю жизнь  не нашёл время для их восстановления?

    А сейчас тех родственников уже нет, а их незнакомые дети и внуки разъехались по всей стране. Как их разыщешь?