Рославль – город, в котором я родился и вырос – тоже моя малая Родина. Город, названный по имени смоленского князя Ростислава, был выстроен как центр его личных владений на пути из Смоленска в Чернигов и играл роль заставы-крепости на юго-западных рубежах Смоленского княжества. Ростиславль был позднее заменён на Рославль.
Крепость с земляным валом, деревянным частоколом и башнями была возведена на Бурцевой горе, возвышавшейся над поймой реки Становки. Скорее всего, это даже не гора, а выступ надпойменной возвышенности, отрезанный от неё полукруглым широким и глубоким рвом, земля из которого пошла на отсыпку вала по периметру образовавшейся горы.
Неукреплённый посад города располагался за рвом на месте сегодняшнего центра и был на одной высоте с княжескими постройками на горе-детинце, возвышавшейся над посадом только за счёт насыпного вала и стен крепости.
Археологи определили территории расселения древнеславянских племён и утверждают, что в районе города проходила граница двух племён: севернее – кривичи, южнее – радимичи.
Вот и гадай, от кого произошли мои предки, откуда ждать наследство?
Я помню город и праздничным довоенным и холодно-голодным в военные годы и безмятежным в послевоенном юношестве. Безмятежным – в моём ощущении бескрайней и, возможно, интересной и удивительной жизни впереди.
По-моему, город детства и юности всегда остаётся бесконечно дорогим, как бы ни рвался человек в большую жизнь, в большие города.
В произведениях многих писателей подчёркивается тяга посетить места своего детства и юности, особенно в зрелом возрасте и к старости. У меня же эта тяга с возрастом ослабла, особенно после смерти матери, когда в Рославле не осталось ни кого из близких; двоюродные сёстры не в счет – с ними и отношений никаких не было.
Но всё-таки навестить город детства и юности я был бы не против, просто возможности такой нет и, кажется, не будет.
Из друзей и близких знакомых тоже никого не осталось, или я о них ничего не знаю – связи давно утеряны. И остановиться не у кого и встречаться не с кем.
В раннем детстве город представлялся громадным; его непознанные холмистые дали с улицами и крышами домов, просматриваемые с горки, безудержно манили меня.
Насколько себя помню, всегда готов был куда-то идти, открывать новые улочки, переулки, интересные дома и строения. Чем и занимался, когда исчезал из-под контроля взрослых и вездесущей сестры.
Вначале я узнал дорогу в детский садик: по тропе на улицу Тельмана, по ней вниз к Смоленскому шоссе и, обогнув болото – заросшее круглое озерко, по шоссе стекольного завода до проулка, упирающегося прямо в двухэтажное здание садика. Ходили в садик мы вдвоём с сестрой, обратный путь выбирала она, как старшая. Так я изучил улицы, примыкающие к обычному маршруту.
Когда же сестра пошла в первый класс я был предоставлен сам себе и возвращался домой по таким кольцевым маршрутам, что изучил весь центр города, исключая только окраины.
Город, на поверку, оказался не таким уж и большим, но других я не видел и для меня он был громадным, в сравнении с деревнями, куда мама возила нас каждое лето к родне.
К 6-ти годам я уже хорошо ориентировался в районах стеклозавода и шпагатной фабрики, привокзальном, «Лабырёвки», Юрьевой горы, Бахаревки, Центра, расположенного между двумя речушками, Становкой и Глазомойкой, притоками р. Остёр.
Но особенно хорошо изучил я свой город в годы войны в 41 - 43-х годах. Особенно его окраинные районы с частными домами и примыкающие к городу посёлки и деревни – бродили по ним с бабушкой, прося милостыню.
Война очень изменила облик города; порой я не могу достоверно утверждать, какими были этот дом, улица, квартал перед войной, сожжены и разрушены они в 41-м или же в 43-м.
Поздней осенью 43-го город представлял собой груды развалин, коробки выгоревших кирпичных зданий и пустыри с торчащими в небо трубами русских печей в местах частного, деревянного сектора.
Городские картинки довоенного детства перемешались с военными и послевоенными; порой видишь какое-то здание школьной поры и вдруг вспоминаешь выгоревшую коробку с зияющими глазницами окон – так оно выглядело зимой 43-44-го, а ещё раньше, до войны, оно было со вторым, деревянным этажом.
Многие городские кварталы сохранились в воспоминаниях времён юношества. Как они выглядели во времена моего раннего детства – из памяти выпало.
Помню, как с сестрой бродили по улицам центра города, восхищаясь его двух и даже трёхэтажными кирпичными домами, выбеленными извёсткой, завидуя их жителям.
Наверное, мы считали себя обездоленными, живущими вдали от этой красоты в старом, похожем на барак доме. Хотя, что такое барак мы узнали только после войны, когда их в массовом порядке стали строить вблизи промышленных предприятий для возвращавшихся эвакуированных и хлынувших в город из сожженных деревень колхозников.
Все кварталы центра были сожжены в сентябре 43-го. От некоторых кирпичных домов сохранились крепкие стены ещё дореволюционной кладки – эти дома после войны были восстановлены.
Большая часть кирпичных строений при пожаре разрушилась или была взорвана – целые кварталы превратились в развалины. На их местах, после расчистки, были построены частные дома.
Свободное копирование
