Довоенное детство - 1

Довоенное детство

        Воспоминания раннего детства очень смутны и сопровождаются картинками двора, дома и комнаты, в которую меня принесли из роддома. В этой комнате я прожил свои первые семь лет. 
        Комната была большая с высоким  потолком, двумя окнами и русской печью с лежанкой, у противоположной  от окон стены.  От печи к межоконному простенку была встроена фанерная перегородка с дверным проёмом, завешенным занавеской. Вверху перегородка с полметра не доходила до потолка.
        Упорно считалось, что комнат две и жильё называлось квартирой.
   
        Сколько я помню, никогда в этих «комнатах» не жило менее двух семей. То мамин брат Фёдор с женой, тётей Марусей, то брат Николай с тётей Ксенией.
        Обзаведясь детьми, Валей и Валерием соответственно, они переезжали в выделенные им комнаты посёлка стеклозавода.
        Накануне войны появился самый младший мамин брат - по крещению Фрол, но все его звали Фёдором, как и старшего. Он прошел и «финскую компанию» и «воссоединение Бессарабии». Был холост, хотя и пытался уже после демобилизации жениться на гуцулке, но не слюбилось с родителями любимой.
 
        Все дяди и тёти работали посменно, и  теснота не ощущалась, или родственники старались её не замечать.
        Отца я в этой комнате не помню,  видимо он ушёл, когда я ещё ничего не понимал. А вот живших с нами дядей и тётей помню хорошо. Но путаю очерёдность их проживания в этой квартире.
 
        Дом кирпичный, одноэтажный, на  восемь квартир,  имел центральный подъезд, в который выходили двери четырёх квартир; у четырех угловых квартир были отдельные входы. Ко всем входам были досчатые пристройки с сенями и кладовками.
        До революции в нём помещались какие-то мастерские, владел которыми некто Фунтик. Рядом находился  внешне такой же дом, но уже жилой, в четыре комнаты. 
        После революции мастерские перестроили в жилой дом, а соседний в две квартиры.
        Третий дом – ровесник первым двум, фасадом выходил на улицу Тельмана. Восстановленный после войны он был перепрофилирован в детский садик и отделён  от наших домов забором.
        С довоенных времён и на долгие годы этот комплекс сохранил название: «фунтиков дом».
 
        Я помню дом ещё с предвоенной поры; красные кирпичные стены, некрутая, крашеная железная крыша, с двумя чердачными полукруглыми окнами, узкие цветники под окнами, огороженные штакетником.
        За домом стоял длинный сарай, разделённый на десять секций, за сараем была тропинка на соседнюю улицу; основной же подъезд к домам вёл снизу от Смоленского шоссе. 
        Дома и площадь перед ними располагались на небольшой возвышенности, «горке», как говорили на  ближних улицах.

        Комплекс домов стал почти городской достопримечательностью, как один из немногих уцелевших от бомбёжек и пожара в сентябре 43-го, пожара, спалившего деревянные дома на всех прилегающих улицах, а каменные – по всему городу.
        Правда, одна небольшая бомба  попадала в угол дома – пробила крышу, разворотила стропила и сделала метровую дыру в потолке.

        Перед домом была задернованная площадь размером с футбольное поле; суживаясь к югу, она коротким проулком выходила на шоссе. По сторонам площади были заборы частных участков, с домами выходящими фасадом  на соседние улицы.

        «Дворня», - так называли жители соседних улиц место, где стояли наши дома, сами дома, их жильцов и жителей всех прилегающих к площади домов.
        «Где был? – На дворне», «Во, дворня пришла!», «За дворней занял  (очередь)»,  такое можно было услышать в любой части города.
        Произошло это прозвище от слова двор  или здесь действительно жила когда-то дворня помещика Фунтика? – никто не знал, да этим и не интересовался,  дворня так дворня!  Да и Фунтик, скорее всего, был купцом, а не помещиком и, следовательно, дворовых иметь не мог.
        А «дворня» – это моя малая Родина.
               
        Планировка дворни с годами менялась: площадь распахивалась под огороды, частично застраивалась,    менялись  подходы и сообщения с соседними улицами.
        Память не сохранила точной хронологии этих изменений, как и многих других событий.
        Ещё в первую зиму оккупации немцы пустили на дрова все заборы с частных участков, отделявших дворню от соседних улиц; сразу же появились тропы во всех направлениях.
 
        В домах, на въезде со Смоленского шоссе разместилась немецкая часть  с многочисленной дорожной техникой; въезд на площадь оказался перекрытым, осталась только тропка через огороды.
        Заняв каменный и три деревянных двухэтажных дома под штаб и казармы, немцы возвели ещё гаражи-навесы для транспорта, столовую с кухней и ряд других построек, неизвестного для меня назначения.

        Всё это выгорело в страшном  пожаре сентября сорок третьего, кроме каменного дома, занятого после войны дорожным управлением.
        С «горки» был сделан выезд на соседнюю улицу, и наша дворня стала переулком Клары Цеткин. А раньше наши дома относились к улице Интернациональной, как и всё Смоленское шоссе.
 
        Чуть позже от площади была отрезана треть и возведён особняк на два семейства – директора и главного инженера дорожного управления, естественно, с глухим забором и сторожевым псом. Коттедж, правда, одноэтажный, многоэтажность ещё не была в моде.
        Потом дворня обросла многоквартирным, «жактовским» домом и полудюжиной частных домов, и когда-то большая площадь сжалась до размеров обычного двора между домами.