1794 - 1

ПИСЬМО 291-е

   Любезный приятель! Приступая к описанию происшествий, случившихся со мною в течение 1794 года, в который продолжался 56-й год моей жизни, скажу вам сперва вообще об оном, что оный преисполнен был для меня многими удовольствиями и в сем отношении почти наиприятнейший из всех прежних лет, в Богородицке препровожденных; но за то был почти последним для полезного моего и безмятежного в сем месте пребывания; однако нельзя сказать, чтоб и в продолжение оного не имел я некоторых неприятностей. И самое начало оного ознаменовалось тем, что я был не совсем здоров, но начинал чувствовать боль в костреце, происходящую от геморроя, и каковой боли до того я никогда еще не чувствовал, да и не почитал ее в сие время еще таковою. Сверх того, обеспокоивал меня в сие время кашель. Впрочем, по случаю приближения дня, назначенного для бракосочетания моей дочери, заняты мы все были премножеством хлопот и сует, с сборами и приготовлениями сопряженных, а я, кроме того, обременен был другими еще заботами. Наставал день, назначенный для переторжки и переоброчки отдаточных в наймы волостных земель, и многие начинали уже для сего съезжаться к нам в город. Из сих приезжих все дворяне и особливо знакомые явились тотчас ко мне, и мне надлежало их у себя принимать и угощать; а потому, в оба первые дни сего года перебывало у меня множество гостей. Но во второй обрадованы мы в особливости были приездом к нам обе их моих племянницы Травины, Надежды и Любви Андревны из Твери, с которыми мы давно уж не видались и коих тогдашний приезд к нам при тогдашних обстоятельствах был очень кстати.

   Непосредственно за сим началась у нас переторжка земли. Народу съехалось премногое множество, и я, по сделанной мне доверенности, старался производить сие дело по всей справедливости и без малейшего пристрастия; чем хотя некоторые из дворян были не очень довольны, но я того не уважил, а делал, что должно, и на силу на силу в два дни сие многотрудное и хлопотливое дело кончил, и чрез приумножение знатным количеством дохода заслужил себе от начальства своего доброе слово.

   Едва мы сие дело только кончили, как встревожен я был неожиданным повелением, чтобы мне ехать в Тулу и привезть с собою книгу: Бенгелев о "Истолкование апокалипсиса", которую весьма желательно было наместнику видеть. Писал ко мне о сем г. Юшков, и я легко мог заключить, что ни кто иной, как он рассказал об ней наместнику. Теперь, не ходя далее, не за излишнее почитаю рассказать здесь достопамятную историю о сей книге. Еще лет за тридцать до сего времени, во время пребывания моего в прусской древней столице Кёнигсберге, когда занимался я беспрерывным чтением немецких книг и собиранием себе библиотеки, расхвалили мне ее оба мол тогдашние немцы-канцеляристы, сказывая мне, что она была тогда во всей Германии в превеликой славе и сочинена одним славным немецким ученым человеком, трудившимся 30 лет над открытием ключа к сему таинственному писанию апостола Иоанна Богослова или узнания, как оное и все писанное в ней выразуметь совершенно, и по найдении оного ключа, истолковавшего весь апокалипсис так ясно и хорошо, что все тому довольно надивиться не могут и почитают толкование сие наилучшим изо всех бывших до того и книгу сию весьма важною. Таковые похвалы побудили меня тогда же побежать в книжную лавку и тотчас ее купить и отдать в переплет. Но что же случилось? Не успел еще я, получив ее от переплетчика, прочесть оной и четвертой доли, как приходит к нам в канцелярию один русский купец, привозивший на галиотах к нам провиант из Петербурга, и спрашивает у меня, не имею ли я надобности что-нибудь отправить в Петербург на его возвращавшихся туда порожними галиотах, уверяя меня, что все отправленное от меня верно туда доставлено к кому приважу, отдано будет. Как у меня в сие время накуплено было отчасти в лавках, а более в книжных аукционах уже великое и такое множество книг, что я, как служащий в армии офицер, не звал бы куда с ними и деваться, если бы вытурили меня в поход, то, обрадуясь сему случаю, и просил я его об отвозе всей моей библиотеки в Петербург и о доставлении оной к одному живущему в Петербурге моему знакомцу, приятелю и соседу зятя моего г. Неклюдова. Поелику купец охотно на сие согласился и просил только меня, чтоб я скорее уклал их в сундуки и уконопатил как надобно, то побежал я того ж момента к столярам, заказал им скорее делать сундуки, а по изготовлении оных, и уклад в них все имевшиеся тогда у меня книги, кроме весьма немногих и нужнейших, оставленных при себе, а в том числе положил и помянутую Бенгелеву книгу, непрочитанную еще и до половины. Книги сии благополучно довезены были до Петербурга, а оттуда доставлены к зятю моему во псковские его деревни, где и праздновали они до моего к ним приезда из службы по получении отставки, и тогда уже я их все привез с собою в свою деревню. Но так случилось, что я, за множеством иных дел и книг, как-то не удосужился сей книги прочесть до конца, и она в библиотеке моей стояла без чтения целых тридцать лет до самого того времени, как воспоследовала во Франции революция и простояла может быть и долее недочитанною, если б помянутая революция не подала повод мне об ней вспомнить и в ночь сначала и до конца прочесть с особливым вниманием. Ибо как тогдашние необыкновенные и странные в свете происшествия обратили на себя всеобщее внимание и все, находясь в великом недоумении, не знали чего ожидать в предбудущее время, то вспомнив о сей книге, возлюбопытствовал я узнать, нет ли чего в ней о таких великих переменах и происшествиях в свете упоминаемого. Из немногого того, что успел я в ней прочесть в Кёнигсберге, памятно мне то было очень, что г. Бенгель объяснялся в начале оной, что он сперва истолкует в апокалипсисе все то, что писано в оном о прошедшем и уже доныне совершившимся, а потом заметит самой тот пункт времени, в который мы тогда по апокалипсису жили, и наконец обещал говорить о имеющем воспоследовать еще впредь и несовершившемся. И как все истолкование его относительно до прошедшего и совершившегося было очень сходно, то посему и любопытен я был узнать, что он говорил о тогдашнем времени, как мы жили, и о предбудущем. Но каким неописанным удивлением я поразился, когда, дочитав до наших тогдашних времен, увидел предсказания его, совершившиеся во всей точности. Он, дошед до тогдашнего времени и означа оное в апокалипсисе, говорил: что мы жили тогда на краю такого времени, которое преисполнено будет великими, необыкновенными и страшными происшествиями; что во всей Европе произойдут смятения и возмущения; что злые и дурные люди ополчатся против добрых; что произойдут и между самыми обладателями земель разные вражды и несогласия; бранившиеся между собою примирятся, а небывалые никогда в ссоре -- рассорятся; что во многих землях возмутятся народы, а в одной возмущение будет общее и восстание зла против добра; что все добрые люди прииуждены будут бежать и удаляться из своего отечества, и оставшиеся восстанут против правительства, опровергнут оного и даже умертвят своего государя, и так далее. Словом, вся французская революция была почти наияснейшим образом предварительно предсказана и описана. Но всего более удивило и поразило нас то, что он предсказал все вышеупомянутое, присовокупляя, что помянутые происшествия не далее от нас удалены, как на тридцать лет, и что многие из живущих тогда до того доживут, и оные перемены увидят. А как все сие предсказание действительно чрез 30 лет совершилось, то я истинно не поверил бы тому, если б книга сия не была у самого меня уже 30 лет, а почел бы оную задним числом означенною, если б она мне тогда, а не за 30 лет до того попалась в руки.

   Открытие такового удивительного предсказания натурально побудило меня всем тем знакомцам и приятелям о том рассказывать и вместе с ними оному дивиться. А как между прочими случилось мне рассказать о том во время пребывания моего в Туле и г. Юшкову, то сему вздумалось пересказать слова мои и нашему наместнику, а сей, будучи ученым и в немецкой литературе очень сведущий человек, и восхотел с великим любопытством книгу сию видеть, и меня с нею к себе в Тулу для поговорки выписать.

   Призыв сей был для нас по двум обстоятельствам весьма неблаговременен: с одной стороны назначен был у нас около сего времени день нашей свадьбы, а с другой -- озабочивала нас чрезвычайно беременность старшей моей дочери, бывшей тогда на сносях, так что мы всякий день ожидали родин ее, а по всему тому и принуждены были свадьбу нашу отсрочить еще на неделю, а с отъездом в Тулу сколько-нибудь еще помедлить. Но нам не для чего было долго медлить, ибо на другой же день и разрешилась дочь моя от своего бремени, родив мальчика, которого назвала Павлом. Мы обрадованы были сим происшествием, а я более всех потому, что мне можно было в тот же еще день отправиться в Тулу, дабы как можно скорее отделаться от наместника. Я, пустившись в путь и переночевав в Дедилове, и поспел в Тулу 7 числа, еще до света, и остановился опять по приглашению у господина Юшкова.

   Мы хотели было в тот же еще день побывать у наместника, но не успели. Г. Юшкова захватили нужды и дела в казенной палате, куда мы с ним наперед поехали, и между тем наместник сам приехал туда в рекрутской департамент, и нам не можно было к нему ехать, а потому и прошел у нас сей день праздно, и мы большую часть оного и весь вечер провели дома с разными приезжавшими к г. Юшкову гостьми и гостившею у него в сие время его тещею Марьею Григорьевною Буниною.