Сергей Прокофьев. Дневник - 1795

25   июля

«Как хорошо было в деревне!»

Кончаю оркестровку увертюры к балету Романова.

26   июля

Переложил увертюру для фортепиано.

27   июля

Ещё раз в Париж. Выехал в семь утра, вернулся в одиннадцать ночи. Побывал в издательстве и, так как до Дягилева ещё оставалось время, зашёл к Сувчинскому, которого застал вылезающим из постели. Я рассказывал ему про ход дел с балетом, он отвечал: «И всё-таки я не вижу, как можно создать такой балет». Затем он рассказывал, как Вера Гучкова, которая приходится Рахманинову родственницей, на днях была у последнего. Рахманинов выдал дочку за светлейшего князя Волконского и так как князь учится живописи в Париже, то решил провести лето в ненавистной Франции, ненавистной потому, что здесь над его музыкой смеются. Рахманинов снял великолепный замок близ Версаля; подле него в скромной даче поселился Метнер. Оба часто встречаются. Когда приехала Гучкова и затем явился Метнер, Рахманинов, смеясь, сказал: «Вот, Николай Карлович, я заранее наслаждаюсь, как вы сцепитесь: Вера Александровна - поклонница Стравинского и Прокофьева, а ты их терпеть не можешь». Метнер рассердился: «Тебе хочется веселиться и устраивать из этого представление, а я вот ночей не сплю, стараясь разрешить эту загадку!» Бедный Метнер!

Я отправился к Дягилеву. Дягилев повидал Эренбурга, но у меня создалось впечатление, что во время этого свидания не Дягилев высосал Эренбурга, а Эренбург слопал Дягилева. Дягилев говорит, что он всячески старался объяснить Эренбургу, что он нужен нам не как ответственный либреттист, а как советчик. Дягилев: «Я даже говорил ему, что Прокофьев всегда пишет на своё либретто, что он пренеприятный человек и не любит никакого сотрудничества», но Эренбург на это ответил твёрдо, что как консультант он участвовать не желает, но если ему закажут либретто, то он может взяться за него. Тогда первую картину он, конечно, сделал бы не на рынке, а на вокзале, так как вокзал в первом периоде большевизма сделался чрезвычайно характерным местом для толкучки и меновой торговли между мешочниками и голодными горожанами. Дягилев склонялся заказать либретто Эренбургу. Последний вскоре явился. Дягилев удалился с ним в соседнюю комнату для переговоров об условиях и вышел оттуда сердитым. Эренбург вскоре ушёл, причём Дягилев сказал ему, что напишет на днях. После же ухода Эренбурга сердито воскликнул: «Вот! То у человека нет штанов, а то, когда предложишь вместе работать, с вас лупят пять миллионов!» Выяснилось, что Эренбург запросил с Дягилева пять тысяч франков, и при этом дал понять, что, хотя он и согласен сделать либретто, этот вопрос его особенно не интересует. Кажется, последнее особенно рассердило Дягилева. Тогда я решил, что время выступить. Я сказал: «Сергей Павлович, мне кажется, что из расплывчатых речей Якулова вы вывели, что у него мало материала, между тем в прошлый раз, когда я с ним ехал в такси на вокзал, я из него выудил массу любопытных вещей и черточек: передо мною прямо развернулась картина и большевистской Москвы, и нашего балета. У Якулова не хватает только организующего начала, чтобы привести весь этот материал в стройный порядок, но зато это начало есть у меня. У вас сейчас размолвка с Эренбургом, - очень хорошо. Пусть завтра Якулов приедет ко мне в деревню и мы в один день смастерим либретто. Если вы его одобрите - вопрос будет решён; если нет, Эренбург никуда не уйдёт в эти два дня». В ответ на эту тираду Дягилев проявил больше готовности, чем я ожидал: уж очень ему, видно, насолил Эренбург. Решено было, что Якулов через день приедет в Marlotte, а затем мы соберёмся опять. В этот же день был подписан мой контракт с Дягилевым; Дягилев немного подгонял, так как слышал о моих переговорах с Красиным и предстоящих с Экскузовичем. Подписанию контракта предшествовала яростная торговля, главным образом из-за сроков (предоставления партитуры, владения Дягилевым этим балетом и прочее). В большинстве случаев уступал я; Дягилев уступил только несколько мелочей.

Затем я отправился на квартиру Сигети - к Красину. Сигети мелькнул и исчез. Я беседовал с Красиным и молодым евреем (его фамилия Тутельман). Они предложили мне десять концертов: по симфоническому в Москве и Ленинграде, и по два клавирабенда в Москве, Ленинграде, Харькове и Ростове. Они спросили о цене. Так как я считал, что в данном случае хорошее отношение важнее лишней сотни долларов, да кроме того, мне и в самом деле не хотелось обдирать уж и без того ободранную Россию, то я сказал: «Я на вас наживаться не хочу, скажите сами, сколько вы находите удобным для данного случая». Кажется, это произвело чрезвычайно благоприятное впечатление. Они даже немного смутились и стали советоваться. Наконец Тутельман предложил два варианта: или мне платят по двести долларов за концерт, или же сто пятьдесят + 25% (кажется) с чистого сбора. Последнее, по их словам, было бы более справедливо, и, в случае успеха, в котором они не сомневаются, было бы для меня, разумеется, более выгодным. Я сказал, что главным для меня является получение гарантии на свободный выезд обратно заграницу, что о цене мы ещё поговорим, так как едва ли я смогу приехать в предстоящий сезон, который у меня весь расписан, и что, вероятно, я соберусь осенью через год. Красин спросил : «Но мы можем считать, что ваше отношение к этой поездке благоприятное, и можем сделать в прессе заметки, что вы собираетесь приехать?» Я: «О, конечно». Тутельман, который был вначале холодно-самомнителен, теперь смягчился и похлопал меня по коленке.

Между прочим, они были у Метнера, который сказал, что сейчас он на целый год снял дом под Парижем и намерен этот год проработать, а затем с удовольствием вернётся в Россию и не на время, а насовсем. Они пытались увидеть Рахманинова, но Рахманинов уклонился от встречи, сказав: «Я знаю, они будут звать меня в Россию, но я дал зарок, что не поеду, поэтому нам не о чём разговаривать». Затем Красин дал мне телефон Экскузовича, который очень хотел меня видеть, и вручил мне ту бумажку, которую он в прошлое свидание не выпускал из рук, прося дать на неё письменный ответ, чтобы он мог его предъявить по возвращении в Москву. На этом мы расстались.