Непогода и стужа продолжалась во всю ночь, но к утрему утихла. Небо прояснилось. Соделался день красный, но мороз еще вдвое сильнее и жесточе; так что не было почти терпения. А как хоромцы мои и без того были не очень теплы, то сие и гораздо меня беспокоило. Дровишки скверные, нигде и ничего не уконопачено и везде несло. Однако, думаю ж говорю себе: "как быть! я немногие дня как-нибудь пробьюся".
Вставши и обогревшись чаем, первым делом моим было послать проведать об Андрее Михайловиче; но его не было еще дома, и ни кто не знал куда он уехал. Посланный мой привел ко мне его стряпчего и всех злых дел наставника Федю. Но с бездельником что можно было говорить? Немного погодя, смотрю, поп ко мне на двор. Сего я давно уже дожидался, и тем паче, что хотелось мне от него точнее у знать о летах моего племянничка, поелику он его крестил. Но -- хвать! лет сих не знает точно и его благословение, а говорит только наугад, что ни у отца его и ни у него нигде не было о том записано. Но как знать о том необходимо было нужно, то думать мы с попом и гадать как быть? Вспомнил, наконец, поп, что крестил он его в самый тот день, как освящаема была Савинская церковь, и что он приезжал крестить его оттуда. И как то число, в которое сие освящение было, подписано в той церкви на кресте, то взялся поп нарочно туда съездить и списать со креста. Рад я тому, что случился крестником его столь достопамятный монумент. "Ради Бога, батюшка, съезди, говорю я попу, и разреши мое сумнение, и буде подлинно уже немного времени остается быть ему в опеке, то что и входить в пустые хлопоты". Поп мой дрожит от стужи; я обогреваю его водкою и протуриваю в Савинское. Сам же сажусь за прежнее свое упражнение, за считание старосты и прикащика, и за чтение книг. Скука такая, не читаются и книги. Послал прикащика на завод закупать рыбы. Жду судей из Алексина, но судьи не едут, да и быть им скоро не можно. Сижу у печки, топлю ее сам, дровишки нарублены слишком долгими, все не ладится. Насилу-насилу истопили в обогрелись. Об Андрее Михайловиче все еще не было слуху. Иные говорили, что поехал он в Котово к приятелю своему прикащику тамошнему, с которым была у него дружба; иные видели его за Котовым; но ни кто подлинно не ведал. Наконец, приезжает и поп мой пьяным-пьянёхонек, насилу говорит. Никогда я его таким не видывал. Но как бы то ни было, но, по крайней мере, подает мне записку, списанную с креста. "Подай-ка, подай, батюшка, посмотрим". Но что ж? Глядь, ан -- в самом деле родился он в 1775 году и окрещен 20-го октября. Я считать сколько ему тогда было уже лет и нахожу, что, не смотря на весь его малый рост, шел ему тогда действительно семнадцатый год, и что оставалось только восемь или девять месяцев до срока того, когда он должен вступить сам в управление имением своим. "Вот диковинка! говорю; к чему же входить в хлопоты и стоит ли уже того, чтоб сим пакостным опекунством и заниматься". Поп пьяненький меня уговаривает, чтоб я его хоть на короткое время к себе взял и его повоздержал несколько; но я думаю совсем тому противное. Да и в самом деле, что можно было мне из него, такого развращенного и испорченного мальчишки, в течении восьми месяцев сделать? Могло ль выйтить из того что-нибудь хорошее, кроме одних скучных хлопот, крайних досад и беспокойств, а без всякой пользы. "Не наживу ли я тем думал и говорил я тогда сам себе, от него только вечной вражды, да и только всего? Дела же никакого не сделаю, и не выйдет ли, по пословице говоря, что синица море зажигала, моря не зажгла, а славы наделала".
Отпустя попа, обогревши его пуншем, думать я и гадать, как быть и что делать. Говорю и советую с своим Василием, но тот столько же знает. Уже хочется мне как-нибудь отбиться от опекунства; уже я и рад, что племянничек мой ушел в уехал; уже бы я и желал, чтоб суд не мог без него войтить в опись, и мне бы можно было как-нибудь с честью отделаться; уже сажусь я и пишу черное доношение в опеку; но все дело как-то не клеилось. Бросаю опять все, хватаю книжку, сажусь спиною к печке и провожу весь вечер в уединении и скуке. Судьи мои не бывали и не было об них ни слуху, ни духу, ни послушания, никто не звал, когда они будут. И весь последующий день прошел в тщетном ожидании судей. Не было ни о ком ни малейшего слуха, а и об Андрее Михайловиче столько же. Только стали говорить, что видели его в Похвисневе, в Тарусской его деревне. Впрочем, был у меня в этот день поп и дьякон, но посидели не долго. От скуки, досады и от стечения всех прочих обстоятельств, решился я долее в деревне своей не жить, но в последующий день отправиться в Богородицк, а оставить тут своего стряпчего, ибо видно было по всему, что ничему и ни какому делу не бывать.
Приняв намерение сие, написал я Василию своему верующие письма, также для московских наших описание и стал собираться в путь. Итак, едва последующий день настал, как, снабдив Василия нужными наставлениями и приказав ехать в Алексин, отправился сам в путь довольно еще рано, так что приехал еще в 10 часов в Федешово к г. Кислинскому, к которому положил заехать. Хозяева мне были очень рады и не отпустили без обеда. Но за сим обедом промедлил я до 3-го часа, так что в Тулу приехал уже ночью, и становлюсь опять у Пастухова.
В последующий день, сколько мне ни хотелось поспешить и ранее ехать домой, но необходимо надлежало побывать у Юницкого и явиться. Метель превеликая! Но что делать? Принужден был ехать опять в санках и зябнуть дорогою, а того более у него, в холодном зале. Дожидался, дожидался его вставания, да и стал. Наконец, изволил выйти. Говорит, говорит, я спешу от него, а он велит еще посидеть, авось-де еще что вспомню. А чего вспомнить? Ничего! Досадно мне, но пособить не чем. Завел я речь о электрической машине, и попах, спасибо, на струну говорить. Разговор начался прелюбопытнейший, и я так много насказал ему о машине и лечении, что он заслушался, и так ею прельстился, что, имея сам у себя машину, но незнающий, что с нею делать, просил меня неведомо как о сообщении ему моего перевода и о написании книжки о электрицизме. Слава Богу, дружба такая! Я даю обещание. Но, пора ехать. Откланиваюсь, спешу, приезжаю к хозяину, расчитываюсь с ним в деньгах, которыми он мне был должен, обедаю, сажусь в возочек свой и отъезжаю.
В Дедилов приехали мы уже перед вечером. Однако, я напился только чаю и, покормив с час лошадей, пустился далее в свой путь. Ехать было очень дурно и не скоро. Снега навалило пропасть, месится, ухаб на ухабе, обмеркаю в Крутом, еду уже ночью и бреду бредком. Наконец, приезжаю и нахожу дома своих всех здоровыми. А тем день сей и кончился, и я путешествие свое окончил, которое было совсем пустое и наведшее мне только множество скуки, а никакого дела из того не вышло, и опека моя так и осталась, чему я и рад был.
Но сим дозвольте мне и сие письмо кончить и сказать вам, что я есмь ваш, и прочая.
Свободное копирование
