Теперь, возвращаясь к прерванной нити моего повествования, скажу, что не успела дочь моя в конце сего месяца оправиться совершенно от своей болезни, как захотелось мужу ее вместе с нею съездить в Москву и там познакомит ее с своими знатными родственниками. Я одобрял сие намерение и нет, ибо ведал, что нет им никакой существительной нужды быть в Москве, а предусматривал только, что подаст она им случай к новым и знатным убыткам, а зятю моему повод к мотовству, к которому был он, к общему нашему сожалению, слишком наклонен. И как до сведения моего дошло, что он, для снабдения себя на езду сию деньгами, тайком от меня продал еще одного человека в рекруты, то не преминул я за то его потазать, не смотря что ему было сие не любо, и он на меня за сие досадовал. Со всем тем, сколько ни старался я обоих их от езды сей отклонить, но не только не мог получить в том успеха, но имел чувствительную досаду узнать, что они и жену мою уговорили съездить также в Москву и пожить там с ними. А сия отдыха не давала и мне, чтоб ехать вместе, и убеждениями своими довела наконец до того, что и я, сколько ни отговаривался неимением в Москве никакой дальней нужды и сколько ни говорил, что езда сия доставит нам только множество трудов, беспокойств и убытков, пользы же никакой не принесет, -- но принужден был на то согласиться. Но как надлежало на то выпросить дозволение у моего командира, о котором слух носился, что хотел он к нам около того времени в товариществе со псовыми охотниками приехать, то и отложили сие до его к вам приезда.
Но как приезд его к вам позамешкался, по причине, что около сего времени ждали в Тулу князя Потемкина, а иные и нашего наместника, и мы наверное не звали, приедет ли к нам Юницкий или нет, (нетерпеливый же зятик мой в Москву уже наперед, для приуготовления своего дома, ускакал), -- то убедили меня домашние мои просьбою, чтоб попроситься у директора чрез письмо; на что я и принужден был согласиться.
Между тем, как письмо мое в Тулу возили, случились у меня разные хлопотишки по волости, и я имел вновь превеликую досаду на моего Варсобина, за которым открылись новые бездельничества и клеветы и помутки не только на меня, но и на нашего исправника, и я принужден был его за то гораздо потазать. А другую досаду причинил мне племянник мой, Андрей Михайлович, пустыми и неутешными своими слезами. Молодцу сему что-то не полюбилось у нас жить и не хотелось заниматься науками и трудами. И как около самого сего времени приехал прикащик из Тамбовской его деревни и ехал с обозом в Дворяниново, то восхотелось и ему с нами домой съехать. И как мы не хотели было его отпускать, то и ударился он в слезы. Мне досадно сие было очень, и я ни как бы на то не посмотрел; но предстоящая нам отлучка и езда в Москву убедила меня, наконец, дозволить ему с прикащиком домой съехать и пожить там, покуда мы в Москву съездим. Вскоре за сим получил я и ответ на мое письмо, и дозволение отправиться на несколько дней в Москву. И тогда не стали и мы долее медлить, а, распорядив все нужное на время моего отсутствия и собравшись в путь, встаем 7 числа февраля очень рано и, распрощавшись с матушкою, моею тещею, остававшеюся дома одна с одною только моею новорожденною внукою, привезенною уже за несколько дней к нам,-- пускаемся в путь на самом еще рассвете.
Ехать нам было хотя тепло, но очень дурно, но причине сделавшейся около сего времени превеликой оттепели, угрожавшей почти половодью; ибо вода текла со всех бугров ручьями. Видя сие, я было уже и трухнул, опасаясь, чтоб распутица сия не сделала нам в езде нашей остановки; однако, мы, покормив в Дедилове лошадей, доехали в сумерки благополучно до Тулы и остановились в сей раз, для лучшей свободы, ночевать у знакомца нашего Пастухова. Обрадовавшись, что ночью опять подморозило и дорога поисправилась, встаем мы задолго еще до света и, продолжая путь, заезжаем обедать в Хвошню, к Егору Михайловичу Крюкову, зятю моего зятя Шишкова. Хозяин был нам рад, а хозяйка и того больше, и оба старались нас угостить. Я имел случай видеть тогда у Крюкова его библиотеку и говорить с ним о многом. К вечеру ж доехали мы до завода Ведминского, где, съехавшись с своим обозом, расположились и ночевать, ибо в деревню свою, за дурнотой дороги, заезжать нам не хотелось, а посылали только туда за санями и кормом и за Андреем Михайловичем, с которым мне хотелось видеться, ехал я в сей раз опять в своем любезном возочке, в товариществе с меньшею дочерью моею, Катериною, досадившею мне неведомо как разбитием одного стекла в оном, ворочаньем и вознею своею. Переночевав кое-как на заводе и встав опять до света, продолжали мы по голой и дурной обледеневшей дороге свой путь и приехали в Серпухов еще довольно рано. Тут находим и видим мы везде сделанные приуготовления для встречи ожидаемого с часу на час князя Потемкина. Лошади, приуготовленные под него, стояли фрунтом; судьи же, все вместе, с самим московским губернатором, прискакавшим для сретения оного, были все распудрены и в тяжких нарядах. Мы хотели было пристать у родственника нашего г. Арцыбышева; но как он был у губернатора, то остановились у знакомца и должника моего Квасникова и пообедав успели в тот же еще день доехать ночевать до Лопасны.
Мы нашли и тут великие приуготовления к проезду княжему и видели расставленные повсюду дегтярные бочки, для освещения в ночное время пути сему вельможе. Словом, везде готовились принимать его как бы самого царя. А он, по тогдашнему своему полновластию, и был немногим ниже оного. Переночевав тут, продолжали мы свой путь далее. Едучи по дурной и тяжкой дороге, которая, чем ближе подавались мы к Москве, тем становилась хуже; но я, за чтением во всю дорогу любопытного английского госпожи Бюрней романа "Цецилии", ни мало оной не чувствовал, а весь сей путь провел в удовольствии. Мы обедали в сей день в Подольске, а в сумерки наконец доехали и до Москвы самой.
Но сим и окончу я сие письмо, сказав вам, что я есмь ваш, и прочее.
Свободное копирование
