1791 - 5

   Сим образом в несколько дней нечувствительно объездил я обе волости и, вместо досады, которую г. Юницкому хотелось мне причинить, имел тысячу удовольствий. Дела же такого, для которого нужно б было объезжать сим образом волость, нигде не нашел ни малейшего, и потому внутренно только смеялся умничанию господина директора, ибо везде было все хорошо и все в надлежащем порядке. Одни только кабаки наводили мне некоторое сомнение, ибо узнав, что господа откупщики производили новые мытарства, и услышав, что, по просьбе их, Юницким из Бобриковской волости без ведома моего призваны были в Тулу все старосты, и заключая из того, что и г. Юницкому хотелось от них поживиться, не знал я, как поступить мне в сем случае. Однако, подумав-погадав, рассудил за лучшее не входить в дрязги, а посмотреть на сие дело сквозь пальцы и дать волю г. директору достичь до своего корыстолюбивого намерения. А всходствие того, по возвращении своем в Богородицк, вместо строгого ответа на его глупый ордер, не рассудил подливать масла в огонь, а отписать к нему о объезде моем так, чтоб он досады моей на него и не почувствовал. А сие после и послужило мне в пользу.

   Во время сего путешествия моего приехал ко мне, по приказанию моему, малолетний сын покойного брата моего и нынешний мой сосед, Андрей Михайлович. Он был тогда уже изрядный мальчик, но воспитание его у беспутного отца было так худо, что я без жалости на него смотреть не мог. И расположившись дать ему дальнейшее воспитание у себя, намерен был взять формально его к себе в опеку и употребить все возможное к научению его чему-нибудь и к образованию его ума и сердца. Всходствие чего и вступил в полное управление его деревнями и имуществом и имел довольно хлопот при приведении всего в надлежащий порядок.

   Между тем, при всех моих хлопотах, разъездах и переездах, не оставлял я и своих литературных упражнений, и все праздные и остающиеся от дел часы посвящал оным. На меня прийди около сего времени охота писать критику на все те книги, которые мне прочитывать случалось, и критику особого рода, а не такую, какая иными пишется, но полезнейшую. Но дело сие было прямо на безделье и совершенно пустое. Книги, написанные мною по сему предмету, стоят с того времени но сие никем печатаемые в моей библиотеке и занимают только собою место; пользы же никому не производят, и едва ли когда-нибудь произведут, поелику я не с тем намерением их и писал, чтоб могли они когда-нибудь быть напечатаны и обнародованы, и потому труд, употребленный на них, потерян по-пустому.

   Кроме сего, памятно мне, что в течение сего месяца была у нас раза два такая необыкновенная стужа с ветрами и метелями преужасными, что дом мой каков ни был тёпел в иное время, но в сие не находили мы во всем оном нигде почти места, и я не один раз принужден был с письменным столом своим из одной комнаты перебираться в другую и, наконец, доходило до того, что нигде не находили сколько-нибудь удобнейшего места для сидения -- как подле печки, в детской; в кабинете же моем и носа показать было не можно.

   Посреди сих происшествий, с нетерпеливостью дожидался я из Петербурга, ответа на мое большое письмо, отправленное в конце прошедшего года к г. Нартову. Мне весьма хотелось видеть как примет он мою задирку и изъявит ли любопытство узнать и слышать все то, о чем я с ним чрез письма говорить хотел. Сего ответа и не было мне нужды долго дожидаться: г. Нартов не успел получить мое письмо и посланное при оном тогда сочинение о спарже, как в первых числах генваря уже на оное и ответствовал, и я получил оное 26 числа сего месяца. Не могу изобразить, с каким смущением духа распечатывал и развертывал я письмо сие, а особливо увидев, что целые пол листа было вокруг исписано. Я не сомневался, что есть в нем что-нибудь в ответ на мою задирку. Но сколь сильно поразился я, когда, пробежав оное жадными очами, не нашел ни одного словечка, упомянутого о том деле, о котором я всего более желал слышать, а увидел, все письмо, наполненное такими околичностями, какие мне давно самому были известны, и которые составляли относительно до меня сущее пустословие. Но сего было еще не довольно. Но он бомбардировал меня опять убеждениями к соответствованию на заданные ими вопросы; и чтоб сделать их действительнейшими, то старался как малого ребенка прельстить надеждою к получению медали, награждения, для меня столь маловажного, что могло оно всего меньше меня трогать. Имея у себя уже несколько медалей, были они мне нимало уже не в диковинку, и тем менее прельстительны, что от них, как от и козла, не было ни шерсти, ни молока, то есть, что не могли они ни на волос прибавить мне ни чести, ни славы, ни дохода. Наконец, не преминул он меня помазать по губам одобрением моего сочинения о спарже, в чем я и без того ни мало не сомневался. Словом, письмом сим был я не весьма доволен. Оно было следующего содержания:

   "Государь мой, Андрей Тимофеевич! Последнее письмо ваше я получил, и приложенное сочинение о спарже собранию Экономического Общества представил, которое поручило комитету рассмотреть, и комитет уже одобрил оное к печатанию. Я именем Экономического Общества благодарю вас за труды. Пред сим послал я чрез почту к вам от собрания напечатанное объявление задач и "Начертание о наместничествах", желая усердно, чтоб послужило вам поводом к сочинению ответа на какое-либо наместничество, будучи уверен, что знание и способность в писании подадут вам способ удовлетворить Обществу, а вам доставить случай приобресть медаль, к чести и похвале вашей! Сколько сил есть стараюсь я обнаруживать труды соотчичей моих и желал бы, чтоб Общество Экономическое приобрело несколько таких трудолюбивых и знанием земледелия и домостроительства украшенных членов, которые уподоблялись бы вам. Но, к сожалению, еще не вижу, кроме г. Лихонина, жительствующего близ Вологды, который, возымев охоту, начал сообщать некоторые известия, за которые сделан он нашим корреспондентом. Ужли в пространной России не достает господ помещиков, имеющих знание земледелия? Сему ни как верить не можно! Были они издревле, есть они и ныне, и гораздо просвещеннее прежних, да и могли б участниками быть в трудах Экономического Общества, установленного премудрою Екатериною императрицею и благотворящею матерью отечества нашего, к пользе нынешних обитателей и их потомков. Но что препятствует и присылать в Общество свои наблюдения, примечания или изобретения сельские -- того не знаю. Кажется, честь, слава, польза и врожденная любовь к отечеству, по приверженности к толу, долженствовали б побудителями быть к таким подвигам, коим земные владыки и римские вельможи не только не гнушались, но и сами земледелию были примером! Не требуется в слоге красноречия: земледельческая и хозяйственная наука предлагается без прикрас, просто, ясно. Чего ж стыдиться писать полезное дело и просвещать оным других? Загадка для меня нерешимая! Я все ласкаю еще себя надеждою, что вскоре и мы увидим своих Мильсонов, Юнгов, Миллеров. Начало только трудно; возымеют охоту, будут трудиться и писать. Россияне в разуме, в остроумии и помысле не уступят ни какому народу. Я ожидаю с нетерпеливостью ящиков с песками и прошу извинить меня, если я утрудил сею комиссиею. Наконец, уверяя вас, что Экономическое Общество почитает вас достойным сотрудником своим, а я вкупе другом своим, пребываю с особливым почтением ваш, государя моего, покорный и верный слуга Андрей Нартов. 10 генваря 1791 года".

   Как письмо сие содержало в себе хотя весьма лестные для меня выражения, но не было в нем ни словом упомянуто о той материи, о которой от меня было писано, и сие наияснейшим образом доказывало мне, что г. Нартов никак не намерен был входить со мною в поверенную дружескую и такую переписку, от которой могла бы проистечь существительная польза, а оставался при одних политических пустословиях, и нарочно старался меня заглушить похвалами и пустыми метафорами, дабы чрез то уклониться учтивым образом от того, о чем я его спрашивал, -- то все сие не только привело меня в некоторое огорчение и досаду, но и простудило опять всю возобновившуюся во мне охоту к дальнейшей переписке с Экономическим Обществом. Ибо, видя, что о деле говорить и слушать не хотят, а отягощают одними только пустяками, предусматривал, что сколько б мне не трудиться, но из всего того ничего не выйдет, кроме только убытков и пустяков, и потому не имел охоты по пустякам подвергаться многим трудам и беспокойствам. Словом, негодование мое было так велико, что я тогда же решился не только отнюдь не входить в решение пустых их и с делом несообразных запросов и над пустяками ломать у себя голову; но и на самое сие письмо, буде совсем не соответствовать, так, по крайней мере, не спешить оным. Сие и было причиною, что я во весь февраль, март, апрель и май месяцы пребывал в совершенном молчании и всего меньше помышлял о Экономическом Обществе и о происшествиях в оном. Молчание сие продолжилось бы и далее, если б в мае месяце не побужден я был прервать оное, как о том упомянется в своем месте.