Как в наступивший после того день родильнице нашей хотя получшело, но ребенок был очень слаб, то спешили оного окрестить, и зять мой поскакал звать кумовьёв, которые и не преминули к последующему дню съехаться, в который и окрестили мою внучку, и у нас был в сей день порядочный крестинный пир. Ибо как, против всякого чаяния, и гостей съехалось довольно, то мужчины таки и подгуляли, а молодежь затеяла ввечеру танцы и разные другие увеселения, в которых и я брал соучастие.
В Богородицк возвратились мы не прежде, как на другой день после сего и чуть было на дороге не претерпели великого несчастия: упади как-то одна из лошадей наших, а прочие все взбесились и понесли нашу карету, так что едва было ее не опрокинули и нас не перебили; насилу-насилу их кое-как остановили и успокоили. Сей случай настращал всех нас чрезвычайно, а в Богородицке дожидались меня другие досады и неудовольствия: бездельница бабка, подслуживаясь директору, налгала неведомо что об нас и подала повод к тому, что он, легкомысленно поверив ей, писал ко мне с некоторою и глупою колкостью, и чрез то подал повод к досаде на себя и к дурным о характере его заключениям. Кроме сего, предписываемо мне было отправить, как можно скорей, откупленного для забрания своего багажа капельмейстера в Тулу, и сей немчура надоел мне, как горькая редька, своими сборами, каляканьем и неповоротливостью, и я насилу-насилу сжил его с своих рук и отправил совсем на житье в Тулу.
Между тем, как я занимался сим делом и исправлением других комиссий, возложенных на меня директором (для чего я собственно и приезжал из Ламок в Богородицк), получил я от Ридигера из Москвы целую партию новых и разных французских книг, доставивших мне и сыну моему, по охоте нашей к ним, неизъяснимое удовольствие. И сколько было у нас радостей при пересматривании и разбирании оных! Мы не могли устать, занимаясь оными. И как надлежало нам опять ехать в Ламки и там пробыть несколько дней, то взяли и множайшие из них даже с собою, дабы и там читать и ими заниматься; и они мне как тогда, так и в последующие за сим дни очень кстати притомились.
Как здоровье дочери моей, при случае сих ее родов, не только весьма медленно, но и худо восстановлялось, и она, ровно как на подряд, нас то радовала, то огорчала, и мы во все течение генваря месяца не могли, в рассуждении оного, совершенно успокоиться, -- то сие и подавало нам повод к частым переездам то из Ламок в город, то из оного опять в Ламки, и к пребыванию там иногда по нескольку дней сряду. А потому и время свое провождали мы иногда довольно весело, а временем и с беспокойным и смущенным духом. К сему последнему подавал много повод и мой новый командир г. Юницкий своим против меня странным поведением и такими притязаниями, которые почти самыми притеснениями почитать можно было. Словом, и сему-то весьма средненького ума человеку удалось надо мною помудрствовать и доставить мне не одну, а многие досадные и прискорбные часы и минуты. А всему тому причиною было с одной стороны зависть и недоброхотство, а с другой -- гнездящееся в сердце его такое корыстолюбие и досада, что нельзя ему было оное удовлетворить по желанию. Во всем полагал я ему беспрестанным своим правлением и честным поведением преграды и помешательства. И как ему ни за что не можно было въявь ко мне придраться, то производил он все свои шиканства {Шиканить -- притеснять, вредить.} сокровенным образом; и на сие было в нем довольно ума и разума. Но надобно заметить, что имел он в своих злоумышлениях против меня в князе городничем нашем и секретаре моем Варсобине двух добрых у себя помощников. Оба сии тайные мои завистники и недоброжелатели не преминули и к сему моему новому начальнику тайными и кривыми путями подбиваться в милость и в доверчивость. И как ни каким прямым делом им понять, и повредить меня было не можно, то избрали они обыкновенное свое прибежище ко всяким лжам, наговорам и самым бесстыдным и бессовестным оклеветаниям, и возмущали тем дух г. Юницкого и приводили его нередко до самых глупостей и к таким против меня поступкам, которых он сам стыдиться после был должен.
Все сие узнал я уже после, и не столько досадовал на князя, сколько на глупца своего секретаря Варсобина. Тот, будучи хитрый и лукавый человек, ковал все оные тайные ковы из зависти к моему месту и, домогаясь как-нибудь меня из оного вытеснить и самому занять оное; и потому было ему то некоторым образом и простительно. А сей вредил мне, сам истинно не зная за что и для чего; ибо ему на моем месте быть ни как льститься было не можно; злобу же на меня иметь -- не имел он ни малейшей причины, ибо я ничего ему, кроме благоприятства и доброжелательства, не оказывал. А что всего досаднее было, то творил он мне разные пакости не столько с умыслом, сколько совсем неумышленно, а по единой глупой привычке своей к болтанью всякого вздора и пересуживанию всего производимого и делаемого мною и всеми другими людьми на свете. Ибо, при всей короткости и тесноте ума его, имел он наиглупейшую привычку критиковать все и все на свете, и по его мыслям всё шло и делалось не так, как бы ему хотелось.
Я не прежде стал догадываться и подозревать, что есть на меня какие-нибудь новому командиру моему тайные и злодейские наветы, как при получении от него неожидаемого ордера, с предписанием наистрожайшим, чтоб я объездил сам лично все селения в волостях до единого и во всяком бы старался узнавать, не имеет ли кто каких неудовольствий, все ли происходит порядочно; а особливо обращал бы внимание свое на выставки и кабаки и дела, к ним относящиеся, и прочая и прочая. Не могу изобразить, как поразился и удивился я такому неожиданному предписанию, которое было для меня совершенною загадкою. Я не понимал, что б сие значило, ибо знал и совершенно уверен был в том, что в волостях у меня все шло своим чередом и не было ничего беспорядочного, и поэтому не усматривал ни малейшей надобности к таковому повсеместному объезду и осматривании" всего и всего в волостях, а особливо в тогдашнее зимнее время.
Но как приказания нельзя было не выполнить, то хотя с досадою и нехотением, а принужден я был, оставив все свои обыкновенные занятия, велеть запрягать свой покойный и теплый возочек и пустился в нем в сие скучное путешествие. И как оному, по обширности волостей, по отдаленности селений друг от друга и по обстоятельству, что в каждом надлежало собирать всех жителей и с ними по нескольку часов тананакать, не инако надлежало как несколько дней сряду продолжиться (и я предвидел, что в некоторых из них надобно мне будет и ночевать),-- то, для сделания путешествия сего колико можно для себя сноснейшим, запасся я не только всею нужною к тому провизиею и другими вещами, но и помянутыми вновь присланными ко мне любопытными французскими книгами, которые и помогли мне переезды сии производить не только без малейшей скуки, но еще с приятностью, и превратить все путешествие сие в совершенную и с удовольствиями сопряженную прогулку. Ибо, лежучи в своем спокойном и теплом возочке и занимаясь чтением веселой и занимательной книжки, и не чувствовал я как переезжал великие иногда расстояния. А по приезде в селения, по предварительному извещению, находил я всех жителей уже в собрании и (как я всеми ими был любим) с удовольствием меня встречающих и приветствующих. В тех же селениях, где, по расположению моему, доводилось мне обедать, находил я всегда приготовленный отправляемым наперед поваром сытный и вкусный дорожный обед, а где приходилось ночевать -- готовый уже для обогревания себя чай и потом добрый ужин. Итак, нужно мне было только в каждом селении часа по два с мужичками обо всем и обо всем поговорить и поразобрать небольшие их между собою ссоришки и потом, раскланявшись с ними, распустить их по прежнему покоиться в домах своих, а cамому либо продолжать свой путь, либо на ночлегах, напившись с трубочкою досыта чаю, заняться на весь вечер приятным чтением своих книжек. И так далее.
Свободное копирование
