В Петроград я вернулся седьмого, а девятого приехала Полина, в распоряжение которой я отдал свою комнату. Я встал в семь часов утра, чтобы её встретить, но поезд опоздал и она приехала в десять.
Полина была очень мила и уже снискала расположение мамы, которая втайне враждебна ко всем женским лицам, появляющимся в моей жизни. Однако я не мог не заметить, что в столице её облик чуть-чуть грустнее, чем надобно. Всё её пребывание - пять дней - мы провели почти не расставаясь, перебывали во всех театрах, в Исаакиевском соборе, на Островах, у «Медведя». Накануне её отъезда я играл у Добычиной, там же читал Горький. Мы очень мило провели время: она, я, мама и приехавший Скворцов. Полина воочию увидела знаменитого Максима, а Максим за «Сарказмы» так расхвалил меня, что я уже давно не слышал таких похвал.
- Пишите, пишите, работайте как можно больше, - говорил он, тряся мне руку.
А про «Скерцо для четырёх фаготов» сказал, что ему представляются какие-то четыре отставных полковника, которые смеются, собравшись вместе.
Проводив тринадцатого Полину, я решил первое время дать себе отпуск от собственных дел и подарить себе досуг. Ибо сочинять для того, чтобы сделаться прислужником своих собственных сочинений, я не хотел. А между тем, последнее время я прямо замотался со своею музыкой. Итак, я решил сделаться на некоторое время свободным человеком - ничего не сочинять, ничего не учить и ни о чём не заботиться. Кстати и Коутс уехал дирижировать в Финляндию, а Мейерхольд ещё возился с постановкой «Маскарада», следовательно, и «Игрок» временно затих сам собой.
Я был у Бориса Николаевича, почитывал астрономическую книжку (меня всегда влёк этот предмет), догнал дневник, заходил на выставки, спал, гулял. Конечно, без музыки я обходиться не мог, и вскоре начал понемножечку, но с большим успехом, подвигаться в Скрипичном концерте, набрасывал по ранее имевшимся эскизам скерцо (которое будет всем скерцам скерцо) и кое-что из финала. В первой части экспозиция была готова ещё с предыдущего года.
Параллельно с этим наклюнулось с полдюжины «собачек» к Ор.22 и подвинулась переделка старинной а-moll`ной сонаты, которую я всё ещё не знал, как озаглавить: №3 или «Соната- фантазия». Op.l-bis. Таким образом, несмотря на принцип ничегонеделания, неожиданно кой-что подсочинилось. Бывал я ещё у Сувчинского. У него и Игоря Глебова разрыв с А.Римским-Корсаковым на тему об отношении к новым композиторам, главным образом, ко мне, Стравинскому и Рахманинову. Сначала хотел уйти от редактирования Римский-Корсаков, но потом еврейские сотрудники во главе с Вейсберг и Штейнберг уцепились за него. Тогда вышли Сувчинский, Игорь Глебов и Беляев с тем, чтобы издавать новый журнал. Вейсберг заносисто сказала:
- И ваш новый журнал будет называться «Пркфв».
Как ни так, но когда Каратыгин, примкнувший к Римскому-Корсакову, от лиц старого журнала предложил выступить в ближайший их концерт с романсами на Ахматову, то я отказался под наиблаговиднейшим предлогом. Зато в будущем сезоне будет у Зилоти новый камерный вечер и там все вещи опять в первый раз.
Это много для композитора - давать каждый год камерный вечер из новых сочинений! Итак, всё протекло мирно и тихо, мы с Борисом Вериным почитывали Шопенгауэра, наслаждаясь им, и только глухо бродили слухи о забастовках и движении среди рабочих петроградских заводов. Наша прислуга прибегала и, выпучив глаза, рассказывала страшные сплетни, да Mme Яблоньская, прозванная мною за сенсационные, но неверные сведения агентством Вольфа, часто и взволнованно звонила мне по телефону. Делались таинственные лица и что-то шепталось на ухо. Я искренне возмущался.
Свободное копирование
