18 декабря
Вчера я, по выражению Бориса Верина, объявил себя здоровым и вышел на улицу. Имел право, ибо два дня температура нормальная. Борису Верину тоже лучше, но он был болен серьёзнее меня и до сих пор ещё полёживает.
Вчера разнёсся слух об убийстве Распутина (имя его войдёт и в историю, и в литературу, а может и в музыку - сюжет для оперы?!! ), все поздравляли друг друга, вечером на концерте Зилоти потребовали гимн. Газеты молчали, а в публике шептались, что убил граф Сумароков-Эльстон по жребию, брошенному между гвардейскими офицерами.
С «Игроком» дело движется. По крайней мере, каждый день репетиция и спевка, на которые я по болезни не мог ходить. Сидел дома и инструментовал антракт. Никак он мне не давался, пока я, наконец, не догадался написать сначала эскиз партитуры, строчек на восемь. Тут я сочинял пассажи, переделывал, перечёркивал, вписывал то, что решено, и оставлял пустые места для затруднительного, и, в конце концов, в какие-нибудь три дня эскиз партитуры был готов, да такой подробный, что в настоящую партитуру пришлось только переписывать. Сегодня я начал последнюю картину. Скоро её кончу и буду рад, в перспективе: 3-й Концерт, Скрипичный концерт и «Классическая» симфония.
Паршивая театральная библиотека всё отлитографировала. Я получил заказанные ей десять экземпляров и один уже поехал в Москву с Держановским (который воскрес со своей «Музыкой») для того, чтобы, если можно выразиться собачьим языком, снюхиваться с Купером и Большим театром. Я же буду в Москве пятого февраля, и тогда произойдут официальные разговоры. Тринадцатого я, в ещё не совсем выздоровевшем виде, с завязанным ртом и в закрытой карете, выезжал на благотворительный концерт, устраиваемый Ольгой Борисовной, нашей консерваторской субинспектрисой. Я имел большой успех, а три южных девы, особенно одна, ученица Жеребцовой-Андреевой по имени Элли, прилетели ко мне в артистическую и задыхались от восторга. Рыжая Элли, грузинка, уроженка дикой Сванетии, теперь звонит мне через день и мы довольно мило с ней разговариваем.