Письмо 255.
Любезный приятель! Помянутое седьмое письмо к моему сыну начал я писать, по возвращении своем из Тулы в Богородицк, ноября 24-го дня ввечеру, и оно было следующего содержания:
"Ах, Павлушка! Обстоятельство, что не было и с другою московскою почтою от тебя писем меня поразило. Приехавши в Тулу в среду к ночи, наутрие посылал я Фильгсу на почтовый двор, чтоб взять свои письма. Я надеялся бессомненно, что принесет он ко мне от тебя письмецо и потому дожидался его с нетерпеливостью. Но как увидел только пакет с газетами и услышал, что других писем ни каких нет, то затрепетало мое сердце и власно как на вершок опустилось ниже. Сомнение о тебе овладело всеми моими мыслями, и я не инако уже считал, ты либо занемог, либо дорогою что-нибудь с тобою сделалось, или уже тебя нет на свете. И ты можешь сам себе вообразить, какова приятна для меня долженствовала быть мысль таковая! Словом, руки мои опустились, и я, погрузивишись в уныние, не знал что о тебе думать и пригадать. Истинно не помню, что когда-нибудь читал я газеты с столь малым любопытством и вниманием, как в сие время. Мысли лезли совсем не те в голову и производили то, что я не разумел сам что читал. И я не знаю, долго ль бы продлилось таковое мое расстроенное душевное состояние, если б хозяин мой, Пастухов, услышав о моем горе, меня не ободрил тем, что сею почтою не к одному ко мне, но и ко всем Тульским нет петербургских писем, и что по многим таким его знакомым нет их, которые еженедельно получали. Итак, не иное что оставалось заключать, что Петербургская почта, за распутицею, не пришла в Москву к тому времени, как надобно отходить сюда Московской. Сие мнение ободрило меня несколько и возобновило вновь надежду, что с будущею почтою авось-либо от тебя будут письма. Но что-то скажет завтрашнее утро: завтра ей надобно прийти сюда. Беды! ежели и с сею почтою от тебя ничего не будет: уже не буду истинно знать, что о тебе подумать, а и мать и всех прочих чем будет утешать -- не понимаю.
"В Тулу съездил я благополучно, ибо лихорадка моя, кажется, уже поотстала, и я начинаю оправляться; однако, все еще ем скоромное и наблюдаю диэту. Волосков моих осталось разве десятая доля, однако, пробиваюсь все еще без парика; может быть, и не будет в нем нужды. В Тулу г. Веницеев звал и добивался меня за самою безделицею,-- взять только для хранения сюда планы и именные указы и расписаться в них. Из доброй воли ни для чего бы не поехал; дороги ничего нет, а голая земля: бывшая на сих днях страшная метель снесла весь снег с полей и с дорог в леса и в вершины: колоть такая, что ужасть, а мороз со встречным ветром столь презельной, что я и в возочке своем не мог найтить места, и в самой муфте мерзли у меня руки, а люди раз по пяти оттирали у себя рыло! Одно только утешение имел я то, что несколько часов любовался разноцветными огненными столпами, бывшими по обеим сторонам солнца и такими, каких я отроду моего не видывал. Можно по справедливости сказать, что зрелище было пышное и великолепное, и я тужил, что не было со мною моего любезного Павлунушки; повеселился бы он вместе со мною оным. В Туле на другой день -- такой же жестокий мороз! По счастию, поспела наша карета, и я мог в ней к Веницееву съездить. Веницеев мой -- ни лой, ни масло: заочно -- Господи помилуй! а в глаза -- в душу вьется. Он него спешу на квартиру обедать и посылать на почту. А как она меня смутила, то никуда далее не поехал, а просидел уже дома, и весь вечер проговорил с г. Сокольниковым о разных материях и приятно проводил время.
"Потужи, Павлушка, о нашем Петре Алексеевиче Верещагине, или посмейся. Недавно четыре тысяч пробухал, а накануне моего приезда при Сокольникове целых девять тысяч с рук еще спустил. Но кому же? Афанасию Ивановичу Золотухину и верными деньгами. Вот до чего доводит игра,-- ищущих нажиться от карт проклятых! Умница ты, Павлушка, что ты сей игре не учился! Не учись и впредь сей проклятой, но оставляй другим забавляться ею...."
В воскресенье поутру еще до света, ноября 26 дня, продолжал я писать следующее:
"Ну, вот и воскресенье! Что-то скажет сегодняшний день, и радоваться ли я буду, или печалиться в оном? Сомнение о тебе так велико, что мне даже хочется и не хочется посылать на почту из опасения, чтоб солдат не пришел с пустыми руками и не поразил меня печалью. Никогда еще того не бывало со мною! Вот как мне ты мил и как много тебя люблю, мошенник!...
"Но как теперь еще не рассвело и посылать на почту рано, то расскажу тебе достальное о своем тульском вояже. Вчера помешал мне далее писать Иван Тимофеевич Алабин; он просидел у меня долго и выпросил прочесть все твоя письма, которых он еще не видал, и читал с великим удовольствием. Скажу тебе об нем, что он сделался нынче хлебным торгашем: скупает хлеб и ставит к Власову на винокурню из барыша, что для него весьма и не дурно: несколько десятков перевалится, так и слава Богу! Это лучше нежели играть и мотать.
"В Туле пробыл я не долго и, за стужею, нигде не был и никого не видал. В пятницу поутру ездил я опять к Веницееву; и как он меня отпустил, то давай Бог ноги домой в Богородицк! И я успел еще в тот же день доехать ночевать до Дедилова. Ах, Павлушка! во время сего обратного путешествия, я тебя опять напоминал и несколько раз утирал слезы, катящиеся из глаз. Слова: "где-то теперь, мой Павлушка голубчик? что-то с ним теперь, бедняжкою, происходит? не лежит ли где-нибудь болен?" и так далее -- извлекали из очей моих оные, а натура подала к тому повод. Она равно как в замен претерпеваемой мною стужи нарочно произвела тогда на небе такое великолепное вечернее зрелище и такое величественное и преузорочное захождение солнца, какова я от роду моего не видывал и на которое более часа смотрел и не мог никак налюбоваться довольно. Словом, великолепие и красота зрелища сего были неописанная! А cамое сие и привело мне тебя на память. Эх! нет по сю пору моего Павлушки, говорил я: в прах бы он задивился красоте и великолепию сему! Но, увы, продолжал я: где-то еще он? И что-то с ним происходит? и так далее...
"В сих отчасти смутных и печальных, отчасти увеселительных помышлениях препроводил я все время ездил моей от Калмык до Дедилова. И сей случай явственно доказал мне, какая великая разность чувствовать и веселиться красотами естества одному и в сотовариществе с другим таких же чувствований человеком: одному все власно как не достает чего-нибудь.
"Ночевав в Дедилове у старика знакомца нашего Юлы и отогревшись у него на печи, встал я так рано, что застал в Ламках всех еще спящих. Я нашел тут и мать, и Настасью, а хозяйку -- больною от горла, но выздоравливающуюся. Первый их вопрос был, "если письма?"... Что было иначе сказать на сие, как нету, и поспешать скорее ободрять их. Пообедавши с ними, поехал я домой один и захватил еще Катюшкиных имянин кончик, а они хотели приехать сегодня... Ну, пошли уже на почту... Дух мой истинно теперь не на своем месте. Но ба! вот уже и летит.-- Что-то? что-то? "Ну, слава, слава Богу!" закричал я и перекрестился, увидев письмо твое в руках у Фильки, подающего мне оное. "Насилу-насилу дождался! и верно из Петербурга?" так!.. Ну, слава Богу: давай читать".
Письмо сие было, писанное поутру 7 числа ноября, следующего содержания:
"Хотя и отправляю сегодня нашего извощика обратно с кибиткою домой и пишу к вам, м. г. батюшка, письма, но, зная, что езда его долее продолжится и письмо гораздо позднее придет, нежели пущенное отсюда с отходящею завтра в Москву почтою, то я за непременное счел писать к вам и по почте, чтобы вы изволили скорее обо мне получить известие. Для сего разделю я материю и, чтоб не отяготить слишком почту, напишу теперь к вам что понужнее, а уже обо всем уже пространнее.
"Итак, прежде всего, донесу вам, что мы 4-го числа сего месяца поздно ввечеру достигли благополучно сюда в Петербург. Вы, я думаю, догадываетесь уже из неполучаемых от брата Михаила Васильевича ни каких известий, что его конечно здесь, в Петербурге, нет. Так! вы в том и не ошиблись. Я, к неизреченному огорчению своему и прискорбию, здесь его не нашел, и не только его одного здесь нет, но и все дети и со всем домом они уехали еще прошлою зимою в Псковскую деревню. Вы легко можете вообразить, как меня сей случаи обескуражил. Я не знал, что мне в скорости делать и что начать? По некотором рассуждении, решились мы наконец, не смотря на отсутствие брата и всех его домашних, расположиться здесь в его доме. И для сего занял я две довольно спокойных комнаты, которые находились праздны. Я бы не знал, что мне с скуки делать и за что приняться для образования совсем для меня неожидаемого рода жизни, ежели бы в сем случае не оказал мне опять дружбы мой товарищ г. Арефьев. Он, несмотря на то, что ходить очень далеко к преображенскому полку, но чтоб и ему, и мне не так было скучно жить по уединениям розно, то согласился стоять на одной квартире и жить со мною вместе. К тому ж, общими советами и с Васильем, придумываем, как нам всем заводиться и может быть Бог пошлет Свою помощь, и мы как обострожимся, то не так будет казаться дико, как казалось нам сначала наше положение. В рассуждении производства дела моего, также может быть знакомые не оставят советами и неоставлениями. Следовательно, не извольте слишком заботиться и печалиться обо мне. Я надеюсь более всего на милость и покровительство Божеское. Ему ежели угодно будет, то все будет благополучно и счастливо окончится.
"Теперь вам донесу, что письмо ваше ко мне. м. г., пришло сюда почти в одно время с моим приездом. Ах, батюшка! я не знаю, какими словами изобразить вам мое чувствительное благодарение за оное. Не слова, а одно мое чувствование в состоянии только принесть вам оное. Я прочитывал уже раз семь все ваши драгоценные строки, и как ни воображал, но никак не думал, чтоб они мне столь много принесли радости и утешения. Получил же сие писание ваше в ту же почти минуту, когда огорчен был, узнавши, что Михаила Васильевича здесь нет. Следственно, вдруг -- печаль и радость! Признаюсь, что, начавши читать его, не мог удержать стремления слез, увидев из него первое, что вы мучаетесь еще своею лихорадкою; во-вторых, что вы, по милости своей ко мне, столь много меня помните и сожалеете обо мне, и наконец, что вы меня так часто вспоминаете и желаете знать обо мне и прочее... ...И теперь, когда я пишу сии строки, то текут они у меня в изобилии, но сии слезы суть не иное что, как чувствия достодолжной благодарности, которую я ощущаю во всем совершенстве за ваши ко мне родительские милости.... Так! благодарю еще раз вас, батюшка, за ваше многое ко мне писание и заочно тысячу раз целую ваши ручки. Я льщу себя лестною надеждою, что каждое воскресенье будете приносить мне неизреченное удовольствие читать ваши строки. Я с моей стороны постараюсь также неленостно и также образом журнала описывать вам все со мною происходящее. Заочное беседование с ваши приносит также и мне некоторую отраду и равно как будто с вами повидаешься и поговоришь заочно. Но обращусь опять к своим делам.
"При случившейся вчера отсюда оказии с мужиками Михаила Васильевича, я к нему писал письмо, уведомлял о своем сюда приезде, и что я расположился в его доме. Я послал к нему также ваши письма, также и письмо от Надежды Андреевны, о котором она мне приказывала: ежели я его здесь не вайду, то послать к нему его неотменно. Посмотрите, ежели Михаил Васильевич, получивши мое письмо и при оном и ваше и Надежды Андреевны, то верно прискачет сюда сам; я, правду сказать, сего весьма бы и желал; может быть, он помог бы мне много чрез своих знакомых в моем деле.
"Впрочем, скажу вам, батюшка, что я еще ни к кому не ходил; вчера и третьего дня пробыли дома для отдохновения с дороги и только ходили с Петром Федоровичем по городу и на гостиный двор. Сегодня же еще день положил на отдохновение; заводимся всем нужным и я расположился сегодняшний день писать к вам письма и по почте, и с извощиком, также и в Тверь к сестрам.
"Итак, на сей раз прекращу мое писание; ужо гораздо более буду писать, потому что свободнее, а теперь, при изъявлении вам глубочайшего моего высокопочитания, желаю усердно, чтоб оставила вас лихорадка и возвратилось ваше здравие; целую мысленно ваши ручки и остаюсь... и прочее".
-----
В ответ на сие письмо и, продолжая прежде начатое, написал я ввечеру того же дня следующее:
"Ах, Павлушка! как обрадовал ты меня своим письмом. Весь сегодняшний день был я весел и власно, как превеликую находку нашедши. Возможно ли! Почта -- ни много, ни мало -- целых 17 дней оное ко мне везла; но я простил уже ее давно за удовольствие, привезенное с собою сегодня ко мне. Самое досадное обстоятельство, что не застал ты Михаила Васильевича, было мне не таково чувствительно, за радостию, что узнал, по крайней мере, о тебе, что ты жив и здоров. А мать, приехавшая только недавно и с хозяевами из Ламок, и радуется, и плачет о тебе, Все ей попалось: как-то тебе там жить одному? как-то быть? Уж мы бранили, бранили, да и стали! Однако, и они все не меньше обрадовались, как и я, услышав, что от тебя есть письмо, в особливости же Настасья. Словом, у всех у нас теперь только и разговоры о тебе.
"Но "говори, говори, да молви", а обстоятельства, что нет Михаила Васильевича и со всем домом в Петербурге и самому мне прискорбно и огорчительно. Изо всего худшего, воображаемого мною, не совершилось только того, что дом не отдан в наймы, и что ты не принужден нанимать себе квартиру. Но что делать уже, Павлушка? мы положились однажды на Провидение и Промысел Божеский и на Его святую волю, так надобно всем и довольным быть, что ни угодно будет Ему сделать и распорядить; Он знает лучше нашего все, что нам в пользу и что во вред служить может. Ни чем ты меня так много не утешил, как изъявлениями упования своего на Бога и надежды на Его вспоможение. Я расцеловал бы тебя за это! Напоминай и впредь почаще Бога и возлагай на Него свое упование и наивеличайшую надежду. Надежда сия никогда тебя не обманет, и ты, мой друг, не раскаешься в ней никогда. Бог требует сам того от нас. Призови меня, говорит он, в день скорби твоей и изму тя, и прославиши мя. Речения, достойные по истине того, чтоб их начертать на нашем сердце, и я в жизнь мою множество примеров виденному, что они не ложны.
"Душевное состояние, в каком ты находишься в первые часы пребывания твоего вт, Петербурге, представлял я себе живо и сочувствовал во всех твоих чувствованиях; не дай Бог, чтоб последующие затем дни были тебе не таковы досадны, грустны и печальны, но чем-нибудь тебя повеселили и порадовали. Что одному жить и всем заводишься, это не великая еще беда? Что делать, хоть и нуждицы прихватишь, так и быть, мой друг! Мы сами служивали и нужду несли. Не все дома, не все в покое и не все в довольствии и изобилии во всем. Надобно учиться и нужду терпеть и привыкать ко всему в свете. Впрочем, почему еще знать, может быть для тебя еще и лучше то, что ты теперь один. Обо всем должно судить уже по последствиям.
"Я жду теперь с превеличайшею нетерпеливостию будущей почты, с нею, надеюсь я, услышать что-нибудь от тебя более. Признаюсь, что готовлюсь уже предварительно читать, между прочим, и еще что-нибудь неприятное и какие-нибудь досадные и тебе, и мне огорчительные происшествия. Не все-то письма по желанию удадутся и успех иметь будут вожделенный. Может быть, иное тебе и досаду только навлечет. Желал бы я, чтоб ничего тому подобного не было и чтоб, вопреки тому, слышал я все радостное и хорошее. Но что делать, если что и не так случится, как бы нам хотелось. В свете не может иттить все по желаниям нашим, и потому, если что и не удастся и ты в какой-нибудь надежде обманешься, то советую тебе, мой друг, тем никак не огорчаться; но чем меньше будет надежды на постороннюю помощь, тем более надобно надеяться на Бога. Сие Великое Существо иногда нарочно лишает вас всей надежды на человеков, дабы Ему Единому осталось нам помогать, и чтоб мы за все Единому Ему были обязаны. И сему примеры видел я в жизнь мою не однажды, а потому и говорю тебе сие. "Поелику ты теперь живешь один ж сам с собою, то хотя и много я надеюсь на тебя, Павлушка мой друг, и думаю, что ты не позабудешь сам себя и не похочешь поведением своим огорчить и родителей, и всех родных твоих, толико тебя любящих и о тебе жалеющих и которым всем был ты до сего времени утехою и семейству их украшением. Однако, неизлишним будет, если я еще тебе напомню, чтоб ты колико можно более бдил сам за собою и за всеми своими делами и поступками и наивозможнейшим образом остерегался, чтоб тебе не войтить во что-нибудь худое и не сделать чего такого, что могло б служить нам и огорчение и тебе в истинный вред и о чем ты после сам тужить и раскаяваться будешь. Между прочим, напоминаю еще раз: берегись входить в тесную и поверенную связь и дружбу с незнакомыми людьми, а особливо молодыми. Свет нынче обманчив, и не увидишь, как заведут в сети и во всё глупое и дурное. Ежели не куда иттить, то сидя лучше дома и в чем-нибудь упражняйся. Хоть бы и скучненько несколько было, но как быть: лучше претерпеть несколько скуки, чем съякшаться с мотами, игроками и шалунами и в сообществах их заражаться всяким ядом и терять время. К тому ж, ты и не затем в Петербург приехал, чтоб служить долго, следовательно, и в дальних знакомствах с своею братьею-молодёжем нет никакой нужды, а блого -- ты стоишь далеко от полку. Живет, мой друг, умеренно и на ненадобное не теряй денег, не равно -- понадобятся, где ты тогда их возьмешь? Однако, сам себя, для Бога, не мори, а чтоб был ты у меня не голоден. Для одного или для двух много ли всего надобно? Береги пуще всего свое здоровье, которое мне всего дороже; не изнуряйся слишком ходьбою пешком, можно иногда нанимать и извощиков. На все сие денег несколько изойтить может, и мне их не жаль для сохранения твоего здоровья. Относительно ж до твоего дела, то если не будет никакой верной надежды получить капитанский чин и выттить к штатским делам, то, не много думая, просись в отставку, чтоб отставили гвардии офицером, и то бы весьма хорошо. Не позабудь побывать у Ивана Григорьевича Нестерова и у Варвары Стратоновны. Они одни у тебя люди знакомые в Петербурге, также отыскать и Александра Ивановича Писемского. Распроведай также и об Нартове -- в живых ли он обретается, или в мертвых; узнать об нем можно в монетной канцелярии.
"Радуюсь, что первое мое письмо дошло к тебе верно и в свое время, ибо я так и располагал, чтоб оно к твоему приезду поспело, и доволен тем, что оно тебя сколько-нибудь утешило. От тебя мы все получили и, кажется, что и ты наши получать будешь. Мы со всякою почтою к тебе писали и писать станем. Не пропускай и ты, для Бога, ни одной, чтоб мы о тебе знали, отпиши, как кто тебя примет и кто более всех будет к тебе благосклонен. Теперь ждем вскоре извощика твоего и с ним твоих писем. Жаль, что ты не примолвил, один ли он, или с седоками поедет. Прости, мой друг; сегодня полно.... зовут ужинать...."
*
Чрез двое сутки после сего, и именно ввечеру 27-го ноября, продолжал я писать к нему следующее:
"Вот опять начинаю к тебе писать, мой Павлушка, и опять заочно с тобою беседовать. И как я в сей раз положил, чтоб в письме моем было более лота, то написать еще кое-что можно. Это в награду за твою прилежность; однако, и то правда, что сколько ни охотник я писать, но к тебе писать мне всего приятнее.
"Я начну опять рассказыванием о себе. Оба сии дни провели мы благополучно. Вчера был у нас в городе пир во весь мир. Был наш господин градоначальник именинником. Еще не успело рассвенуть, как явился ко мне Костик с докладом: "князь-де прислал и требует казенной посуды, блюд, столов и прочего". Ну, думаем мы: конечно, собрался всех звать и сделать наконец хоть один обед, пора надуматься, столько лет живем вместе, а никогда его хлеба-соли не видали. Итак, говорю Костику: "пожалуй, пожалуй, отпускай все, что надобно". Немного погодя сказывают мне, что человек де от князя пришел. "Ну, вот, думаю, я и зватый". Но не тут-то было: хорошохонько и в сей раз обманулся я в своем мнении: "князь-де приказал просить рыбы", -- и только всего. Досадно мне, но нечего делать. У самих нет почти рыбы, а ему изволь давать, как оброчный крестьянин, кормить Киреева! Хотел было отказать, но посовестился. Так и быть.... Посылаем к нему поздравлять, а Елизавета дарит и манжетами. После обеда, ну-ка боярыни и барышни наши собираться, завиваться и пудриться. Хлопот-то, хлопот! беганья и суеченья, почти до самого вечера проубирались. Наконец, едем к нему и думаем найтить у него толпу народа. Суетимся заранее, что будет душно и как бы после не простудиться. Но что ж? Вместо того находим князя одного, лежащего на канапе, а княгиню на других (sic); спальню же -- наполненную поющими женщинами и детей пляшущих. Что за диковинка, думаем. Диковинка та, что Киреевы не бывали, и его сиятельство изволил кушать с одними купцами в тулупах и Варсобиным и подгулять. Я еще в первый раз вижу его подгулявшим. Садимся. Сидим час, сидим другой. Князь говорит: "Ну, что? хотел было позвать обедать, но счелся, что человек с двадцать своих будет, так посадить негде, за тем и раздумал". Изрядно! мы не в претензии, спасибо и за намерение. Думаем, но крайней мере, не отпустит нас без ужина, и сидим еще час и больше. Слушаем только шпынские и ругательские повествования о старике капельмейстере и сыне его Романе. Нелегкая догадала их без меня на Катеринин день приттить поздравлять его с музыкою. С какой стати? Но были притом столь глупы, что не приметили, что князю было то не угодно, а сочли, что эта честь, оказываемая ими, была ему крайне приятна, и потому ну-ка вчера опять, и один Роман уж с духовою музыкою. Но досталось же им от князя на лапу! В прах разругал и разцыганил обоих простаков. Но им и ништо!.... Не суйся в воду, не спросившись броду! Жаль только, что не в глаза, а при нас только. Нам хотя и сторона было дело, однако, досадно неведомо как, но так и быть. Продолжаем сидеть, хозяева молчат, -- собираемся ехать и никто ни одного словечка. Итак, благополучно принуждены мы были отправиться и, вместо обеда или ужина, довольствоваться парочкою чашечек чайку.
"Что касается до моих в сии дни упражнений, то я продолжал прежнее дело и писал третью часть моей истории и спешу до возвращения твоего написать поболее, чтоб тебе было что почитать. Петр Герасимович с Елизаветою еще здесь, и теперь мы с целый час про тебя с ними разговаривали. Он не с меньшим любопытством воскресенья дожидается, как и я. Завтря., как свет, едут они домой, собираются понемногу ехать в Тверь и везут с собою Настасью; дожидаются только пути. Нам без них будет скучно. У нас все старое по старому, а вновь ничего особливого нет. О Свечине действительно представлено. Человека сего все не хвалят, а жену его еще того больше. С маленького твоего крестника сыпь все еще не сходит.
"Вот наше все пересказал. Теперь опять возвращусь к тебе. Как-то ты, мой друг, поживаешь в Петербурге? Теперь уже слишком три недели, как ты уже там. Надобно уже в сие время тебе везде побывать и многих узнать, а может быть учинил уже ты и начало своему делу. Кого-то отыщет Бог в твои помощники? И к кому-то ты всех чаще ходишь, и в чем наиболее препровождаешь свое время? Тепла ль твоя квартера? Не терпишь ли ты холоду и голоду? Купил ли ты сундук на платье? Неотменно б надобно с замком крепким. Присоветовали ль тебе явиться к волку, и не явился ли уже ты, и не несешь ли службы? Всего то сего мы еще не знаем и всё любопытны узнать. Петр Герасимович говорит, что там будто нет обыкновения ходить с человеком. Это превеликая комиссия: легко можно потерять и шубу, и муфту; все нанимать надобно стеречь. Весьма любопытен я узнать, к кому-то ты прежде адресовался? Николай Степанович Тютчев всех к тебе ближе. Думаем не к нему ли? Хорошо, что стал с тобою Петр Федорович, не так тебе скучно, да и людей больше. Я думаю, скрипки у вас не будут гулять. А у нас Ольга распевает все, играя на фортепианах песенки. Стала б петь изрядно, когда б более упражнялась. Небось ты, Павлушка, в сие время весь Петербург высмотрел и многим на любовался? Но жаль, что годовое время не такое, чтоб с удовольствием везде ходить и все рассматривать дозволяло. Стужа у вас, небось, больше нашей, а у нас зима по сие время ни то еще, ни се; снегу очень мало. Великий тебе и всем нам сделает долг Михаил Васильевич, если он приедет. Я никак сего не уповаю. Если ж нарочно для тебя, то я не буду знать, как его за то благодарить: столь много одолжит он меня в сем случае! На досуге постарайся побывать в Академиях и в Адмиралитетстве, и посмотри как корабли строят. Чрез Д. С. Сонина можно тебе сие последнее сделать. А в Академию можешь сходить в книжную академическую лавку, для взятья каталога, и там расспросишь о средствах, как бы можно побывать в Кунсткамере. Любопытен я очень знать, найдешь ли ты Малиновского, и как он тебя примет? И ежели хорошо, то посмотри, не можно ли тебе чрез его побывать в Эрмитаже. Это бы весьма не худо, и ежели удосужишься, то побывай и в Петропавловском соборе. Я воображаю себе то удовольствие, какое ты иметь будешь при узрении многих тобою невиданных вещей. Ну, теперь полно и в сей день!"
*
На другой день ввечеру приписал я еще следующее:
"Вот, как не знаешь ли ничего наперед верно, что делать станем? Письмо сие с тем писано, чтоб посылать его по почте, но сегодня заезжал к нам Александр Герасимович Шишков и сказывал, что он после завтрего едет на почтовых в Петербург. Итак, мы рассудили послать оное с ним; однако, чтоб ты без письма и по почте не остался, то завтра хоть коротенькое к тебе отпишу, а между тем, пожелав тебе всех благ, остаюсь, и прочее".
-----
Сие письмо действительно отправили мы с братом зятя моего; но оно шло гораздо долее, нежели то короткое, которое я в следующий день отправил по почте и которое было уже 8-е по порядку. В оном уведомив сына моего о послании моего большого 7-го письма с А. Г. Шишковым, вместе к нему с посылочкою от матери, потом вкратце о чем мы писали в оном, присовокупил я следующее:
"......Далее скажу тебе, что вчера ездил я в канцелярию для осматривания с обоими секретарями своими сундуков, бывших на руках у Дмитрия Товалова и свидетельствования денежной казны, запечатанной мною. И какое было на меня горе, как мы нигде не нашли одной особой хлебной суммы, простирающейся до 675 рублей. Все прочие деньги были тут, а ей не было. "Господи помилуй! говорим: куда ж он ее девал?" Пред отъездом своим в Тулу сказывал сам он мне, что она у него в целости, а нигде ей не было. Не оставалось иного средства, как иттить в собственный его сундук и посмотреть, не положили ли он туда сих денег. Перебираем и пересматриваем мы и тот; находим золото, серебро, медь, ассигнации и векселя и всего более нежели на 1,000 рублей. Однако, деньги не те, а его собственные, а о тех нигде ни слова, ни записочки нет, а во всем прочем видим, что был он наиаккуратнейший человек. "Господи помилуй! думаем опять, где же те подевались?" Однако, на сердце у нас уже гораздо повеселее; думаем, каково не меряй, и если не отыщутся нигде, то есть из чего заменить! Итак, ну-ка мы все опечатывать, переписывать и крепить. А как пришло нам в голову, не отдал ли он их Ломакину, как хлебные, то ну-ка и Ломакина сундук припечатывать и, сделав все сие, так было и оставили, и я пошел перебирать остальных рекрут. Наконец, и часа чрез два после того промолвился какой-то солдат, что покойник хаживал иногда и в третий большой сундук зачем-то! Давай смотреть и тот.
Поглядим, ан тут они и лежат, как живые, и все до полушечки с обстоятельною надписью, что они те. Рады мы все неведомо как были и даже перекрестились, что Бог нас от хлопот избавил.
"Еще потужи, Павлушка, о нашем переплетчике Банниере; бедняка обокрали, но кто ж бы? один мальчишка из казенных шишльников. Он, будучи лекарским учеником, прислуживал ему и метал (sic) горницу; но, прибирая позабываемые им иногда ключи при отхаживании к лекарю пить чай, повадился ходит к нему в сундук и в разные времена перетаскал у него более 15 рублей серебром и медью, а тот и не встрянется! Наконец, как-то он 40 копеек встрянулся, возымел на мальчика подозрение и употребил превеликую хитрость к пойманию его и убеждению, что он во всем том признался и повинился. Только эдакого каналии, прожженного вора я отроду не видывал и будет истинно совершенный разбойник, как вырастет! В краже призвался во всем, но не можем никак добиться, куда он их дел. Замучил нас, сказывая, то на того, то на другого, кому отдал. Смотри, так-то и ты, Павлушка, чтоб кто и у тебя твоих денег не подтибрил, и напомни совет мой, какой давал я: тебе относительно до сего пункта.
"Ну, вот сколько я в сей раз к тебе написал. Никогда я так много к тебе не писывал, как в сию неделю. Но теперь -- полно! и я окончу, сказав, что желаю тебе всех благ и чтоб ты был умён, здоров и возвратился бы благополучно к родным, весьма много тебя любящим, и к отцу, целующему тебя тысячу раз заочно и полагающему в тебе наилучшее свое утешение и отраду".
-----
Письмо сие отправил я по почте, а в последующий за сим последний день ноября, с светом вдруг я обрадованы мы были возвращением возившего сына моего в Петербург извощика, привезшего ко мне того большего письма, под No 6, о котором он упоминал. Оно было от 8 ноября и следующего содержания:
"Вчерась писал я к вам, м. г. батюшка, по почте и уведомлял о благополучном своем приезде в Петербург, а теперь пишу еще к вам с отъезжающим домой нашим извощиком. Я думал, что он вчерась еще поедет, однако он отложил до сегодняшнего дня. На почте я для того мало писал, что спешил, думая, что почта отходит к вам сегодня поутру, однако, отправляется она сегодня уже ввечеру или в полночь. Теперь хочу писать к вам уже попространнее, как о нашем достальном путешествии, так и о приезде сюда и о нашем расположении. Заочный разговор с вами, батюшка, приносит мне также много удовольствия и утешения; теперь пишу -- блого при случае и время также свободно.
"Итак, если дошло до вас письмо мое, посланноё из Крестец, то вы изволите знать, что мы 31 числа октября брали в сем городе роздых, до половины дня; после обеда же, продолжая путь, приехали на другой день к вечеру в Новгород, а отсюда, так как мы думали, приехали на третий день обедать в Царское Село, а к ночи в Петербург. В переезд сей от Новгорода, претерпели мы нужды гораздо более, нежели во всю дорогу. Хотя стужа и не очень была велика, но беспокоил нас дождь, а иногда снег, и мы принуждены были по большей части сидеть с товарищем моим в кибитке закрывшись. Потом мучили нас колеса: задние у кибитки очень крепки и Бог знает куда могут еще сослужить; а в рассуждении передних, конюху Алексею вздумалось, чтой-то пожалеть хороших; дали нам какие-то зеленые, которые конечно из-под старых дрожек, чего мы не приметили, потому что замараны были грязью. Не поверите, батюшка, сколько мы с ними нахлопотались: сначала ломались на них шипы, то перековывали и сваривали их, то клали на них рвани, наконец, за 9 верст не доезжая до Царского села, храп! и одно колесо изломалось вдребезги. Что было делать? Хорошо, что приключилось сие при выезде из селения и мы хоть с великим трудом, но могли отыскать нанять съехать до Петербурга. Хоть колесишико, ничего не стоющее, однако за один прокат до Петербурга взяли полтину и большой залог деньгами.
"Как от Новгорода пошла все почти мостовая каменная (и такая прекрасная, что я согласился бы лучше ехать по большим зимним ухабам), а местами и грязь, то поспешить было никак нельзя. Для сей причины выезжали мы с квартир уже гораздо ранее. Дорогою же позабыть надобно было обо сне: истинно всю душу вытрясло и так растрясло, что все косточки болели! Словом, дорога была уже так беспокойна, что я нетерпеливо желал добраться скорей до шеста и думал, что, приехав сюда, долго я не могу тронуться своими костьми. Однако, как скоро доехали до места, то и кости перестали болеть.
"В Петербург приехали мы уже ввечеру поздно, не хотевши ночевать еще ночь на дороге. Думая, чтоб не обеспокоить Михаила Васильевича поздним своим приездом, расположились мы остановиться ночевать на постоялом дворе, чтоб назавтра поутру, отыскав его дом, приехать уже к нему. Итак, поутру ранёхонько откомандировал я для сего Василья. Он долго чтой-то не шел, и сие наводило на меня смущение и дурное предвещание. Наконец он пришел, и нетерпеливость моя была велика узнать, какие он мне принес вести. Но сии вести были для меня не очень радостны. Хотя я и приуготовлял себя, что не найду может быть здесь Михаила Васильевича, однако, не ожидал, чтоб не было здесь никого из его дома, и чтоб и дети все с учителем и мадамою в деревне были. Я не знал, что мне делать и к чему приступить. Тысяча мыслей толпилась в моей голове, и я не знал за которую ухватиться. Я бы впал в великое размышление о своем положении, если бы не прервались они поданием Васильем вашего письма, и хотя оно извлекло у меня слезы, вспомня вас всех моих родных и для чего я не с вами вместе, однако, положившись на волю и покровительство нашего Небесного Отца, вскоре увидел действие сей надежды. Хоть огорчен был до крайности, но, после возложения на Бога печали своей, твердость моего духа опять возвратилась и вторичное и третичное перечитывание ваших драгоценных строк принесли мне великое утешение. Я благодарю чувствительно еще вас, батюшка, за ваше ко мне писание.
"Между тем переехали мы в дом Михаила Васильевича, расположившись здесь квартировать, ибо он осердился бы, ежели бы я нанял другую квартиру. Приехав сюда, тотчас множество забот нам представилось. Я попросил, чтоб сварили чаю, но мне отвечали, что не на чем сварить, для того что купить надобно еще дров. И в других подобных случаях мы должны были взять терпение, покуда купим. Нет ни горшочка, ни кушинчика (sic) и ни какой посуды, нужной для домашнего употребления. Все сие, против чаяния своего должны были мы покупать. Сии три дни прошли в том, что мы заводились всем нужным, и располагалися о предстоящей нам жизни. В самом деле, сих домашних хлопот весьма много. Надобно покупать и дрова, и свечи, и пищу для себя и для людей. Всем сим начали заводиться и думаем, что как обживемся, но сия жизнь покажется не так дика. Изволили бы вы посмотреть, как мы, сошедшись вместе, трактуем и делаем консилиум, что надобно делать и что всего нужнее купить. Но что делать! В таковом нужном случае я, признаться, никогда еще не имел на себе столько заботы. Съестные припасы здесь очень дороги. Теперь деньги будут нужны и мне их очень надобно поберегать. Спасибо, оставленный дома одна из людей Михаила Васильевича отворил вам кладовую с мебелями и не допустил нас до убытка покупать шкап, столики и проч., и проч.
"Теперь должен я вам, батюшка, учинить описание нашего дома и вашей квартиры. Дом каменный и довольно велик и окружает почти весь двор одною связью. Он соединен с старым деревянным и так разделен, что можно стоять многим постояльцам. Изволите ли знать, кто с нами теперь живет в одном доме? Иван Варфоломеевич Якоби, губернатор сибирский. Сей товарищ наш хотя ни в чем не мешает, но приезд к нему всегда очень велик. Ежедневно двор наш наполнен каретами. Их бывает всегда по десяти и более. Сие последнее нас обеспокоивает несколько, для того что ночью иногда не дают спать ямщики криками своими и стуком. Мы занимаем в третьем этаже две комнаты. Они довольно велики и окнами на двор. Из окон наших в одну только сторону, вид простирается довольно далеко. Я, сидючи с столом своим под окошечком, смотрю часто в вашу сторону и говорю с своим товарищем, что в этой-то сторонушке теперь наши. Несколько соломенных стульцев украшают наши комнаты, а что всего лучше, то прекрасная беленькая кафельная печка и при ней лежаночка, которая для зимы очень будет нужна и пригодна. В сенях же у нас кухонька и очажок. Словом, мы квартиркою своею довольны. За день только до нас очистилась она от постояльцев. Вчера съезжал также из-под нас гвардии офицер. Мне советовали перейтить в те две комнаты; где они стояли, но я положил остаться лучше здесь, хотя те и посветлее. Но у нас будет потеплее зимою, потому что комнаты ниже, да и есть к тому же лежаночка.
"Я рад, что со мною мой товарищ не разлучен. По крайней мере, не так скучно. Мы говорим кой о чем, а иногда со скуки и на скрипочке с ним поигрываем. Первые сии дни, как хотелось еще поосмотреться и отдохнуть с дороги, то ходили с ним смотреть знаменитых здесь мест и на гостиный двор, для закупки кой-чего лучшего для нашего житья. По прибитому у нас на стенке плану видим мы тотчас, сколь далеко до какого места. Сегодня только был мой первый выезд к Волынским, о успехе которого уведомлю вас в первом письме по почте, а посланное сегодня, надеюсь, получите вы верно. Я сам отвозил его на почту и просил о верном доставлении писем.
"О Петербурге скажу вам, батюшка, что я нашел его точно таковым, как его себе воображал, зная его план. Хорошо выстроенными строениями сия столица очень богата; оных строится беспрестанно множество вновь. Строение Исакиевской церкви продолжается. Мы видели оную. Когда достроится, то будет сие здание в Петербурге весьма знаменитая редкость. Видели мы также монумент Петра Великого и многия на реке пришедшие суда. Адмиралтейство только показалось мне весьма нехорошим, кроме башни со шпилем золотым. Я воображал себе его зданием огромным каменным, а вышло совсем противное. Дворец также -- громада и фигура очень старенька. Ежели бы летом, то можно бы всюду выходить. Я видел здесь многие виды, стоящие картин. Здесь всякий день дожди и грязь по улицам превеликая. Как-то в вашей стороне? дай Бог, чтоб зима стала поскорее.
"Еще извещу вас, батюшка, о том удовольствии, которое я имел, едучи чрез Царское Село. Вы легко отгадаете, что оное состояло в том, что мне удалось видеть сей славный и первый почти сад в государстве. И в самом деле, не смотря на краткость времени, покуда запрягали наших лошадей, но я с товарищем своим успел обегать много сего сада и получить об нем довольное понятие. Спасибо, что на это время погода была тихая и теплая. Теперь скажу вам о сем саде, что в рассуждении украшений, богатств и великолепии оного, есть прямо что посмотреть, а особливо увеселяют оные человека, никогда не видавшего их. Не пощажено тут в изобилии ни различных драгоценных мраморов и других украшений и все сделано прямо государскою рукою. О вкусе же, с каким расположен оный, я, так как не совершенный знаток в садах, не осмеливаюсь судить. Только кажется, что он делан в подражание знаменитым в Европе садам, как-то: Кевскому, Штовенсколиу, Монсо и прочим, переделанным из старых садов. Есть тут множество зданий во вкусе готическом, китайском и греческом, а более Чамберсов вкус. Англо-шиноа владычествовал во всех новейших украшениях сего сада. Деревья в оной уже все очень велики и к иному месту слишком стары. Сделано множество также увеселительных игр, как-то: качели, горы, карусели, кегли и проч. Словом, множество вещей, которые бросаются скоро в глаза. Для меня любопытнее всего показалось искусство, с каким поделаны руины. Только г. Гиршфельд, по приведении его в сей сад, нашел бы многое несходным с его вкусом, как-то единообразные повсюду укатываемые луга, твердо убитые, кривые дорожки и прочее... может быть, все сие сделано в нынешнем английском вкусе..."
-----
Сим окончил сын мой тогда почти свое длинное письмо, ибо конец оного содержал в себе побочные и такие вещи, кои не стоят упоминания, почему я, и минуя оные, поспешу и сам сие мое письмо кончить, сказав вам, что я есмь ваш и прочее.
Свободное копирование
