Письмо 256.
Любезный приятель! Как в заочных разговорах с отсутственным сыном своим находил я действительно великое себе удовольствие, то, по получении предследовавшего письма, не стал я долго медлить, но на другой же день ввечеру, то есть в 1-й день декабря, начал писать к нему свое 9-е письмо и написал в сей вечер следующее:
"Вчерашний день был у нас опять праздник, и мы целый день всем домом были веселы. Причиною тому было то, что поутру в сей день приехал извощик твой Алексей и привез к нам твои письма и посылку. О, Павлушка! Как мы были все тобою довольны и сколько раз хвалили и благодарили тебя, наперерыв друг перед другом, за твой труд и прилежность в писании и за самый слог твоих писем. Но никого так много не удовольствовал ты, как меня, обстоятельным своим всего и всего описанием. А расцеловал бы тебя я в прах за твое любопытство и старание всё и всё видеть и обо всём меня извещать. Но ни чему так много не мог я надивиться, как удивительному согласию наших мыслей. Не успел я третьего дня только подумать и сам себе сказать: "ну, если б Павлушка мой так умен был и догадался б срисовать и прислать мне план с дома Михаила Васильевича, куда б я тем был доволен", -- как погляжу, ан! план тут уже и родился и в лучшем еще совершенстве, нежели как какого желал я {План дому, и действительно, был приложен к письму моего сына.}. Куда как мы все им довольны и как благодарны тебе за оный. Теперь имеем мы о житье-бытье твоем несравненно яснейшее понятие, нежели прежде. Теперь знаем и как наяву видим, где ты сидишь пишешь, где сидишь, и что у вас в горнице, и где ты со двора входишь, и выходишь, и так далее. Ей, ей! спасибо тебе, что ты это сделал, и я посылаю тебе за то особливый поцелуй по воздуху, а еще больше расцелую, если на досуге довершишь начатое и срисуешь мне фасад сего дома и все это зрелище, которое вдаль у тебя из окон видно, ибо сего только теперь не достает, а то бы мы знали, что и зрению твоему при смотрении в окно представляется. Письма твои мы не можем устать читаючи. Последнее я более уже шести раз читал и сам для себя, и для матери, и для Петра Герасимовича, а сегодня и для Аграфены Михайловны. Сия не хочет никак более твоих писем слушать, ибо в прах расплакалась от удовольствия при слушании оного и приписывает тебе тысячу похвал за твою прилежность и за склад твоих писем. Ты, и в самом деле, пишешь так, что я очень доволен.
"Из посылок твоих одну к вам привезли, а другую позабыли в Дворянинове, но и привезенная вся перемерзла и измята. Однако, мы вчера после обеда с удовольствием все ели и, тебя благодаря, говорили, что теперь мы власно как в Петербурге и вместе с тобою поедали заморские яблочки. Они и мерзлые очень еще вкусны.
"Переписка наша становится мне час от часу приятнее, и мы хорошо сделали, что положили сим образом переписываться. Посредством оной мы знаем все о тебе и все почти следы видим, а ты все знаешь об нас и власно как видишь, что с нами происходить, а все сие приносит и тебе и нам взаимную отраду и утешение. Посмотрел бы ты, как растет мое сердце и как прыгает от удовольствия всякий раз, когда я слышу от посторонних похвалы тебе, твоему слогу и прилежностию в писании. У многих ли других есть такой мальчишка, мыслю я нередко и говорю сам с собою, как у меня? Малый, право, добрый, только дай Бог, чтоб был жив здоров и не испортился, а то, может, быть, стыда мне не сделает!
"Неупущением видеть Царскосельский сад и всеми замечаниями твоими об нем я чрезвычайно доволен и хвалю тебя беспристрастно за твое любопытство и примечательность. Таковые замечания делают тебе истинную честь и не стыдно их прочесть всякому. Сообщай, мой друг, мне и о других виденных тобою предметах и вещах таковые ж; а особливо, когда досужно и писать о прочем будет нечего. Ты сам тем больше будешь практиковаться в описаниях таковых, а здесь не только мне, но и многим принесут они великое удовольствие.
"О заботах и суетах твоих мы сожалеем, однако, не столько о том, как о недостатках во всех надобных вещах из провизии и съестного. Ей, ей! ты будешь у меня там голоден. Как поедет Алешка опять, то пошлем к тебе что-нибудь с ним, а между тем как-нибудь, мой друг, уже пробавляйся. Как быть! век изжить, не поле перейтить! надобно и нужду уметь терпеть. Обстоятельство, что ты сам теперь видишь, что денежки тебе поберегать надобно, мне приятно и подает надежду, что ты по-пустому их не много растеряешь. Разум твой ручается мне в том.
"Чтож касается до слов, изъявляющих упование твое на Бога, то строки сии мне всего приятнее; я читаю их всегда с отменным удовольствием, и желал бы, чтоб ты чаще напоминал сие Всеблагое и Бесконечное Существо и, воображая себе живо Его близкое присутствие, во всех нужных случаях брал к Нему свое прибежище и просил о вспоможении и верил, что Оно тебе оное и окажет.
"О беспокойствах твоих дорогою сожалеем; но, слава Богу, что они миновали благополучно. Зимою может быть уже поспокойнее тебе будет ехать назад, а особливо, если б Бог сделал и ты поехал бы с радостным сердцем. Но как-то тебе, бедняжке, зимою по Петербургу ходит и ездить будет, у меня сердце замирает от одного помышления о том, чтоб ты не мог простудиться и занемочь. И вздохи об отвращении сего воссылаю я то и дело к Небесам. Для Бога, только не пренебрегай болезненных припадков, если по несчастию случатся какие и захватывай их поранее, чтоб не могли усилиться и произвести худых следствий; обстоятельство, что у тебя щека было распухла, о чем ты упоминаешь в письме к сестре, нам очень неприятно.
"Мы все сии дни с отправления к тебе писем по почте и с А. Г. Шишковым находились благополучно и у нас ничего особливого не произошло. Петр Геpасимович затевает скакать в Москву по почте один на короткое время. Родня его, Бибиков, сказывают, при смерти болен. Едет, чтоб убедить его с ним поразделаться сколько-нибудь в рассуждении своей претензии, но не знаю, поедет ли подлинно, а в успехе дела его сомневаюсь: как ни богат Бибиков, но не думаю, чтоб отдал он ему деревню, на которую наш Петр имеет некоторое право. Не так люди бывают ныне совестны! Аграфена Михайловна Челищева к нам приехала сегодня поутру, и едучи в легком платье, озябла, как кочерыжка, и теперь лежит в превеликом жару и тоске. Боимся, чтоб не слегла. У нас в сии два дни стала совершенная зима и снега навалило множество. Многие из твоих сверстников и знакомых собираются теперь ехать в Питер. Александр Андреевич Хомяков и Албычевы все едут. Большой хочет в отставку, а Василий и другой в выпуск.
"Я, слава Богу, теперь здоров и продолжаю свое прежнее дело, то есть пишу свою историю, и уже третьей части более половины написал. Теперь идет история моей военной службы, и не менее любопытна, как и первая. Матушка и Настасья охотно их читают. В завтрашнее утро мы ждем опять твоих милых писем, которые час от часу становятся для нас любопытнее. Что-то ты нам в них отпишешь. Не один, думаю, Волынский, но кто-нибудь и иной упомянут в них будет. Куда как досадна неизвестность, что с тобою в самые сии минуты происходит. Полетел бы, если б можно, и посмотрел. Может быть, мы оба теперь друг к другу пишем, но весьма разное... но, полно теперь! надобно оставить что-нибудь и к завтрему, а между тем целую тебя мысленно и желаю покойной ночи....
В воскресение, поутру, декабря 2.
"По принесении благодарности моему Богу, первую мысль обращаю я к тебе и желаю, чтоб ты, мой друг, был здоров и также бы в сию минуту писал к тому, кто тебя очень много любит и вспоминает очень часто, и писал бы, имея веселое и непечальное сердце...
"Как теперь, покуда придет почта, писать мне к тебе почти нечего, то скажу, по крайней мере, что гостья наша была вчера так больна, что мы все перепугались: бред превеликий, несет чепуху, такой жар ужасный, колотье в боках и тоска. Ну-ка, мы ее лечить! Знаешь ли? ныне я здесь почитаюсь полудоктором. Всяк, кому лекарские лекарства не помогают, адресуется ко мне и требует помощи. Произвел сие ненарочный случай. У нас около сего времени больна была при смерти славная наша бабка Васильевна, ездила к Хрущевым повивать, и ее привезли больную из Тулы, и болезнь странная и удивительная. Лекарь наш лечил ее, но пользы не было. Во всей ужасный лом, руки и ноги отнялись почти совсем и страдала ужасно. Наконец подхватило ее колотье! Смерть, да и только всего! Не думали, что она и ночь переживет. В сей крайности прибегают сюда и просят помощи. Нам ее очень жаль. Я хватаю "Экономический Магазин", ищу в нем от колотья, нахожу одно лекарство. Составляем, посылаем. Она принимает и ей от него полегчало очень. Батюшка мой! как это вдруг разнеслось и какое возымели все о моем искусстве мнение. Захотелось уже и всякому, чтоб я помогал. Но я смеюсь только и говорю: "да подите вы от меня прочь! что я за доктор?..." Со всем тем, и Аграфену Михайловну мы вылечили. Она теперь встает и ей гораздо легче... Ну! чтоб еще написать?... Да, Петр Алексеевич Верещагин упросил всякими неправдами Золотухина и помирились на 3,000 рублях, и то изрядный кусок... Ну, теперь покуда полно. Начинает рассветать... подожду почты".
*
Почта в сей раз меня не обманула и привезла мне следующее седьмое письмо от моего сына:
Санктпетербург, 10 ноября 1789, в субботу, ввечеру.
"На сих днях только писал я к вам, м. г. батюшка, по почте и с отправляющимся домой с кибиткою Алешкою. Но теперь начинаю опять к вам писать, исполняя свое обещание, чтоб заранее заготовлять к вам письмом на почту. Сие для меня гораздо будет способнее для случая недосуга, а к тому ж, буду и то иметь удовольствие, что стану чаще с вами заочно разговаривать и рассказывать о своем бытье-житье. Итак, пользуясь теперь свободным временем, донесу вам, имею ли я хотя малейший успех по своему здесь делу и в хлопотах по оному? Приехав сюда, первые три дни я никуда не ходил, отдыхая дома или, лучше сказать, осматриваясь в новой во всем для меня здесь жизни. Ежели б я приехал несколько поранее, то сие учинил бы еще долее; но время, не ждущее моих отдыхов и при важных хождений по городу, понудило и меня начинать свое дело схождением к кому-нибудь из знакомых с письмами. Я тотчас был в недоумении, с кого мне сие начать и к кому прежде обратиться. Но скоро решился, пользуясь близостью от Измайловского полку, сходить с письмом Петра Герасимовича к Николаю Степановичу Тютчеву, оного полка капитану и к Волывским, из коих один брат в сем полку секретарем, другой -- офицером, а третий, который короче мне знаком, еще сержантом. Я полагал на них довольно надежды, судя по их прежнему знакомству с нами в Москве,-- а во вторых -- по письму сестры Надежды Андреевны к Дмитрию Михайловичу и по некоторому от нее ему одолжению, к тому же, по близкому родству их графу Салтыкову. Сей последний, будучи секретарем, не только силен в своем полку, но действует и по другим полкам. Сии причины ласкали меня надеждою, что они меня не оставят своими наставлениями и советами, а может быть и помогут.
"Итак, третьего дня я, вставши рано и одевшись, поехал в Измайловский полк. Я скоро сыскал дом г. Тютчева, но не удалось застать его дома. Я был у него после и еще в другой раз, но также без успеху. У них инспекторский смотр и беспрестанные ученья и осмотры в роте. Итак, не застав его, иду я к Волынским. Их дом чрез один только двор от Тютчева. Но я имел и тут неудачу и прихожу к ним в ту почти минуту, когда они только что съехали со двора к майору и во дворец. Я нахожу одного только меньшого брата дома. Но, точно как будто для меня, вдруг смотрим -- большой брат, секретарь, возвратился домой, забыв чтой-то тут. Я отдаю ему Надежды Андреевны письмо. Он прочитывает его, обещает мне помочь, чем может. Извиняется, что ему нет время, и обещает, ежели я приду в другое время, то он, взявши меня, свезет с собою к нашему майору и обо мне попросит. Сие мне подало надежду; однако все сие без дальнего основания сказано, а мне нужны советы и наставления, как приступить к своему делу.
"В тот день не у кого было больше мне быть. Я ездил сам на почтовый двор, для отдания своего письма, чтоб к вам поверней дошло. Вечер же занялся писанием к вам писем с извощиком.
"Вчерась опять поутру пошел я к г. Тютчеву. Хотя его и застаю, но застаю его уже на пороге. Он опять спешит в свою роту. Но, по подании моего письма, он возвращается на минуту назад со мною, рекомендуется, обласкивает, просит ходить почаще и в чем будет нужда, то во всем адресовался бы я к нему, и что он будет стараться мне во всем помочь. Словом, хотя обещаниями его и был я доволен, но все сие нерешительно; а мне надобны наставления, как мне начинать свое дело: разместили письма рекомендационные, или прежде явиться к полку. Но и то не знал, надобно ли явиться и не обойдется ли дело и без того, для того что мне не хотелось бы очень, что явившись посылали меня на караул и чтоб все я прочие служебные тягости в такое дурное нынешнее холодное время я при столь слабом моем здоровье. С Николаем Степановичем обо всех сих подробностях, за краткостию времени, мне переговорить было некогда, и я возвратился домой ни с чем и в неизвестности, что мне начинать и что делать, опасаясь притом, что со всяким днем уходит время и чтоб мне не опоздать.
"Я вздумал, наконец, попробовать поехать в свой Преображенский полк, не отыщу ль там кого из унтер-офицеров своих знакомых, которые бы мне подробнее дали бы обо всем наставление или совет. Итак, поехал я туда с своим камерадом, надеясь, авось-либо, Бог даст, найдем кого-нибудь знакомых, к кому бы прицепиться с советами. Но, приехав туда, ходим по ротам и по съезжим, шатаемся по грязи, расспрашиваем о своих знакомых, но никого не находим. Мы возвращаемся с досадою домой, заезжаем на часок на гостиный двор для нужных покупок, ан уж и весь день прошел! Я попытался еще вечерком сходить к Волынским, но не застаю опять их дома; опять дома один меньшой, который, по ветренности своей, ничего не может мне сказать порядочно, а огорчает только меня твержением о беспокойствах службы в нынешнее время и какою покорностию и подчиненностию обязаны все наши братья унтер-офицеры своим офицерам, даже на улицах. Все соединилось к огорчению и озабочению меня. Дни здесь чрезвычайно коротки. Не успеешь оглянуться, как и прошел день, а с ним и время. Грязь ужасная; пешком ходить очень неприятно, а ездить на извощиках не наездишься во все углы, для того что чересчур дороги; зимою гораздо дешевле. И спросить совету и в подробность узнать покороче обо всем не у кого и не только не с кем посоветовать о приступании к моему делу, но и о самых безделицах, как например: годится ли мой старый мундир и, по дурноте его, можно ли в нем ходить, хотя покуда-нибудь для разнесения писем, для того что Волынский натвердил мне, что в наместническом мундире показаться мне сержанту здесь очень неловко, а во фраке к кому познатнее, то и того еще хуже, что и совершенная правда. Словом, все сие совокупно не в состоянии только поколебнуть в твердости человека очень философических, либо совсем беспечных расположений; а я нынче не могу похвастать, чтоб я был таковым. Я раскаявался несколько раз, зачем я сюда поехал. Не заставши здесь брата Михаила Васильевича, на кого была вся надежда, в рассуждения советов и наставлений, я считал себя здесь сиротою на чужой стороне. Я мыслил сам в себе: лучше бы я сидел еще забившись за печкою дома, и был бы покуда все еще спокоен, нежели поехал сюда на такие хлопоты, заботы и беспокойства. Признаюсь, что я, в таком критическом положении находясь, потерял несколько твердости, и вы легко можете вообразить, что оно привело меня в недоумение, что мне: начать и что делать. Одного только Зинякова, солдата знакомого в нашем полку, отыскали мы по желанию своему. Он к нам пришел ввечеру. Мы отдали ему от отца письмо; он мне обещал достать нынешнюю протупею (sic) с бляхою, совсем отменною, какие бывали у нас в полку прежде, без которой безделицы также нельзя мне было обойтиться. Я и сему был несколько рад. Василий также хотя мне и сказывал вчера ввечеру, что от Михаила Васильевича к здешнему его человеку прислано об чем-то нужное письмо, но я сего не уважал, и все сие не ободряло еще унылость моего духа. Напала на меня какая-то нерешимость. Я задумывался, находился в глубоких размышлениях, хотя и не звал сам, о чем я мыслил и о чем думал, и не ведал, каким манером и чем учинить мне приступ к своему ненавидимому уже мною делу. Признаюсь, что всходила в голову иногда мысль, что все мои хлопоты состоят в достании капитанства; подам-ка, думал я, челобитную в отставку прапорщиком и уеду как-нибудь домой к своим родным! При сих обстоятельствах один только Бог Покровитель безпокровным был Тот, Которого призывал я внутренно и устами своими на помощь себе в таковой крайней нужде. Уже и ночи-то для меня стали тягостны. Сон далеко иногда уходил от глаз и место его заступали только толпами скопившиеся о положении моем мысли. В сегодняшний уже день воссиял луч надежды, который меня утешил и столь укрепил и ободрил меня, что я сам в себе чувствую, что уже дух мой гораздо беззаботнее и что спать уже сегодня буду гораздо спокойнее. Сам Бог, конечно, услышал мою молитву и подал мне таковую надежду.
"Вставши сегодня опять очень рано, думаю я: поеду я теперь одевшись к Николаю Степановичу, авось-либо его застану дома и тогда приступлю к нему уже с просьбою, как он хочет, а чтоб он надоумил меня, по обещанию своему; как мне приступить к своему делу. Я постарался одеться как можно поранее, и как скоро рассвело, то туда и черк! Я прихожу к нему в то время, когда он еще спит. Подождав довольно времени, покуда он не вставал, ходил я еще к Волынским. Но им опять не до меня время и набит полон двор народа, который ходит за разными просьбами к Дмитрию Михайловичу, так как к своему секретарю. Итак, я, намереваясь лучше побывать с какою-нибудь пользою у г. Тютчева, побежал опять к нему! Теперь нахожу уже я его вставшим. Он меня обласкивает и разговаривает со мною обо многом; узнает цель и вину моего приезда. Увидев же мой пашпорт, и что я добиваюсь в капитаны, тотчас обнадёживает своею милостию, и обещал свозить меня к майору и о том его просить, что он легко, по его словам, для его сделает. А ежели наш майор и положил, чтоб не делать капитанами неслуживших в полку на лицо, но это только для того, что уже начали отставлять 10 и 12 летних. Николай Степанович также говорить, что ежели так пойдет дело, то совсем не нужно являться к полку порядком, только должен неотменно сделать порядочный мундир, который также можно, Бог даст, переделать в офицерский. Словом, он меня обрадовал очень своими обещаниями, и у меня как гора с плеч свалилась. Ко, всему тому он присовокупить, чтоб я не боялся, что время не уйдет, как я думал, а чтоб шил себе мундир. Впрочем, во всех нуждах приходил бы к нему, что он не оставит меня советами своими, Какой премилый человек Николай Степанович! Он меня очень обласкал и, при расставании, звал меня сегодня к себе обедать, что я принял охотно.
"Пришедши домой, не успел я почувствовать, что гора забот с плеч у меня свалила, как другая радость меня уже ожидала тут. Человек Михаила Васильевича приносит ко мне письмо, полученное им вчера от своего боярина. Я позабыл вам на прошедшей почте написать, что первое ваше письмо к Михаилу Васильевичу, по получении его здесь и ненайдении, отослано почтмейстером во Псков. Он, получив конечно сие письмо, пишет теперь к сему человеку, что ежели есть постояльцы в тех покоях, где мы живем или под нами, то непременно им отказать и две комнаты очистить, которые и топить, ибо он сам непременно к 13 числу сего месяца сюда приедет, то есть чрез 2 или 3 дни. Вы легко можете поверить, что сие известие обрадовало меня более всего. Михаила Васильевича приезд мне очень нужен, и я надеюсь, что он поможет мне очень много чрез своих знакомых. Итак, мундир себе я уже заказал, призвав к себе портного. У Николая Степановича я опять был и обедал. Он угощал меня, так как небывалого гостя, и я только что перед вечером возвратился от него домой.
"Теперь скажу вам, что г. Тютчев в великих пыхах и радости. Он на сих только днях и не более назад как пять дней женился и очень нецеремониально, так что немногие и теперь еще знают, что он женат. Он взял за себя Собакину, а с нею и ужасное богатство. Я видел молодую. Хотя она учена и воспитана очень, но наружность ее чтой-то не очень много обещает и не очень завидна. Но разбирают ли ныне в сиих случаях. Были бы только любезные денежки, да богатство, а прочее все ничего. Но не до меня касается сие дело; итак, я рассуждение об нем оставлю. На сей раз, кажется, довольно к вам написал. Теперь желаю вам усердно покойной ночи, и когда я пишу сие, то чтоб вы были все благополучны и веселы. Еще может быть удастся до почты поговорить с вами заочно.
11 ноября, в воскресенье, поутру.
"Так! я не ошибся в своей надежде и нынешнюю ночь, благодарить Бога, спал я спокойнее ей предшествовавших. Теперь поздравляю вас, батюшка, с воскресеньем и мысленно целую вашу ручку. Каждый день начинается и препровождается помышлениями об вас всех моих дражайших родных. Пью ли когда чай, или на тепленькую свою лежаночку сяду раздеваться, то вас, батюшка, тотчас вспомню, равно и при других случаях мысленно говорю: "что-то наши теперь? И все ли они здоровы?" На что почта ходит чрез неделю? Я бы желал знать об вас, хотя чрез два дня. Сегодня стану нетерпеливо ожидать от вас хоть несколько строчек, а вы, я думаю, батюшка, получите сегодня только мое письмо из Крестец, ежели оно дойдет до вас верно.
В тот же день, ввечеру.
"Поутру мы ходили с Петром Федоровичем ко дворцу смотреть смены гвардейской и нам удалось довольно сего насмотреться, сегодня Семеновские сменяли Преображенских; уже подлинно есть чего посмотреть. Для меня особливо, невидавшего никогда такого действия, сие зрелище казалось весьма прекрасным и имеющим в себе множество великолепного. Я имел при том также и то удовольствие, что нечаянно нашел при сем случае знакомца своего Тромберга. Я его считал в Измайловском полку, но он вместо того каптенармусом в Семеновском. Радость при свидании была великая!
"Сегодняшнею ночью был у нас великий мороз, так что грязь на улицах всю заковало. Как пошли мы ко дворцу, то стужа была довольно сносна, но чрез полчаса завернуло так холодно и пошла юра снежная, что терпеть было почти нельзя. Мы благим матом поспешили приттить домой в тепленькие наши покойцы. Скажу ваш также, батюшка, что как вчерась, так и сегодня Зиняков учил нас ружьем. Для моего товарища сие нужно, а я тут же для компании и для случая надобности. Нынешний вечер, признаюсь вам, что-то для меня очень грустен и скучен; для разогнания сего сел я теперь к вам писать и сие мне много помогает и я нахожу себе пользу. Заочное собеседование делает мне отраду. Уже не десять раз с глубочайшим вздохом излетело из моих уст воспоминание об вас и все ли вы благополучны и здоровы. Ниспошли, Боже, благоденствие на вас, моих дражайших родных, и совершенное спокойствие духа. Сего желает вам искренно душа моя и сие желание есть в моих мыслях.
В понедельник поутру, 12-го ноября.
"Рассветающий день представил глазам нашим все предметы, облеченные уже белою одеждою. Снег шел во всю ночь, да и теперь идет в великом множестве и толсто уже укрыл всю землю. Я думаю уже и не сойдет, следовательно, и зима наша, ко всеобщему желанию и против всякого чаяния, так вдруг и скоро стала. Ежели и у вас тоже, то вас, батюшка, поздравляю с новою зимою и желаю искренно, чтоб она сколь много принесла с собою снежинок, столь много принесла вам и здоровья.
"Первое мое дело, вставши с постели и принеся благодарение за то моему Создателю, было то, чтоб вспомнить об вас, и как скоро рассвело, то посылать скорей Василья на почту.... Уже скоро надобно ему прииттить, и я с нетерпеливостию ожидаю, чем-то он меня обрадует. Но вот! уже вижу я его, идущего по двору, бегу к нему скорее на встречу.... Я встретил Василья еще в сенях, уже с твердою надеждою и с радостию простирал к нему руку для принятия вашего письма. Как вдруг с огорчением слышу его, мне рассказывающего, что письма ко мне никакого нет. Я был совершенно сим как поддражнён в своем ожидании. Я спрашиваю его вторично и третично, что справился ли он хорошенько и смотрел ли по карте. Он мне на то отвечает, что все сие исполнил и хотя есть из Богородицка 4-е к кому-то здесь письмо, но ко мне нет. Признаюсь вам, батюшка, что сие меня огорчило, ибо мне хотелось очень знать о вашем здоровье и думал хотя несколько строчек вы ко мне напишете. Я задумался. Василий, увидев сие, вдруг мне говорит "или вас, барин, порадовать".-- "Перестань шутить (почти с сердцем отвечал я ему), и ежели есть письмо, то подай скорей". -- "Мне хотелось, отвечал он, вынимая письмо из-за пазухи, с вами пошутить и изведать, как вы сие примете". Вы не можете вообразить, батюшка, с какою радостию я вырвал у него письмо из рук. Сия радость была тем сугубее, что я пред сии несколько опечалился.
"Первое мое дело было сказать -- слава Богу, что письма доходят, а потом в восхищении своем не мог удержаться, чтоб не поцеловать несколько раз дражайшее ваше ко мне надписание. Я алчно потом прочитывал милые ваши для меня строки {Письмо сие было третье и помещено в сей книге на странице 95-й и последующих.}, и потом сел к вам писать, чтоб принесть вам чувствительнейшее мое благодарение за оное и облобызать мысленно те дражайшие ручки, которые их ко мне начертали. Так! истинно так! батюшка! Вы меня много обязываете по милости своей вашими письмами. Я вижу ясно, сколь много вы меня жалуете, любите и помните. Всегдашним моим к вам высокопочитанием, а теперь неленостным также писанием потщусь, хотя слабо, но вам за то заслужить. Простите мне, однако, что я занял место на бумаге описанием вам Васильевой со мною шутки с письмом.
"Из письма вашего узнав, радуюсь сердечно, что вас, м. г. батюшка, оставляет понемногу ваша досадная лихорадка, и желаю усердно, чтобы она, удалившись от вас совершенно, не возвращалась бы никогда и в дом наш. О некоторых посяганиях на вас г. Веницеева хотя и досадно несколько, однако, безпоконться сим не для чего, для того что, засели Богу будет не угодно, то никто на свете не может другому сделать зла. О Николае Степановиче что изволите писать, то, изволите видеть из моего письма, и вы как будто предузнали, сколь он будет мне нужен.
"Прочитав ваши письмы три раза от одного конца до другого, я присовокупил их тотчас к первым, и хотя писем ваших у меня только с двух почт, но начали они уже понабираться, и ежели милость ваша в писании ко мне и еще будет продолжаться, то их у меня соберутся добрые тетради, которые перечитывать будет для меня приятнейшее удовольствие в скуке. Ежели и мои все к вам будут доходить верно, то также наберется довольно, а особливо по получении с извощиком и сего 7-го письма...
13 числа, во вторник, после обеда.
"Вчерась после обеда, видя время таковое, что никуда нельзя иттить одевшись, расположились мы с моим камерадом походить по незнакомым еще нам частям города. Итак, мы, не смотря на сильно идущий снег, одевшись потеплее, отправились в свой путь. Мы любопытствовали сходить на устье Фонтанки, посмотреть взморья, что для меня было новое зрелище. Мы пробрались потом на набережную и, прошед по всей оной, пошли на Васильевский остров, хотели сходить на Петербургскую сторону, но приближавшийся вечер и поднявшаяся сильная метель принудила нас восприять обратный путь. Однако, мы очень много насмотрелись и я уже имею очень изрядное понятие о Петербурге. Возвратившись вчера домой, смерили тотчас по плану сколько мы обходили, и оказалось, что слишком 11 верст, какого числа я от роду не хаживал; но -- чего не делает любопытство!
"Сегодня же ходили мы опять смотреть смены ко дворцу и опять я виделся с знакомцем своим Тромбергом во дворце, где он сегодня уборным. Любопытствуя же более, пошли мы далее по Миллионной, чтоб видеть мраморный дворец и летний, и все сие я с удовольствием рассмотрел. Хотя я и берегу себя, однако, чувствую, что я здесь к стуже привыкаю. Вот, батюшка, я веду вам почти ежедневный журнал моей здесь жизни, покуда теперь свободно. Сегодня, пользуясь свободным временем, хочется мне сходить к Бартеневу. Сегодня также поспеет мой мундир, и я завтра начну свои странствования уже самим порядком. С сегодняшнего дня начинаю я также ожидать брата Михаила Васильевича. Теперь прощайте, батюшка, до завтрева.
14 ноября, в среду.
"Против чаяния моего и к досаде, мундир мой вчера не поспел, а поспеет сегодня только к вечеру. Итак, пользуясь свободным временем, сажусь писать к вам, батюшка, чтоб докончить сие уже столь большое письмо и изготовить письма к завтрашней почте к прочим моим родным. К Бартеневу вчера я ввечеру ходил понапрасно, ибо не застал дома. Здесь, по большей части, ежели кого хочешь найтить, то поутру рано. Для сей причины я рад, что я с самой дороги привык вставать рано, что здесь очень нужно.
"В рассуждении новостей, то, по причине зимы, военных никаких нет. Слышал я только здесь от Николая Степановича, что как скоро наши войска дошли на зимние квартиры и сошли с Шведских границ, то неприятель, ни мало не мешкав, вместо подобного ж отступления, вступил в наши, и прочесал далеко и даже обеспокоивает очень фридрихсгамских и других городов жителей и принуждает даже выезжать из оных. Гвардии сказан уже опять поход в марте или в начале апреля. Теперь идут всем полкам свои императорские смотры в великой подробности; иные говорят, что гвардия выйдет в поход еще зимою и гораздо ранее своего срока.
"Вот, батюшка, как много я к вам написал, а все сие от приказания вашего, чтоб заготовлять ежедневно понемногу; но к почте наберется всегда уже довольно. Закрехчет у меня и почта от полновесных моих писем, а может быть с другой стороны она будет им и очень рада. Но что делать, пускай она поживится с ваших и моих писем в продолжение того времени, как мы будем с вами розно. На это нечего смотреть! Для меня письма ваши приносят великое удовольствие, и я рад также тому, что и мои и вам приятны. Я прошу также покорно вас, батюшка, уведомлять меня о трудах ваших и упражнениях. Хотя мне и завидно, что сестра Настасья пользуется чтением оных, но я предоставляю уже ей то удовольствие и мне хочется, по крайней мере, слышать об них хотя чрез письма ваши.
"Что касается до того, что вы изволите, батюшка, писать о моем здесь поведении, то благодарю вас чувствительно за ваше милостивое родительское ваше наставление. Будьте уверены, что они не будут выходить никогда из моей памяти. Ах! я чувствую и помню сам все то, чем должен и обязав я вам за вашу ко мне любовь, и бесчувственный или, лучше сказать, безумственный бы я был человек, ежели бы, забыв все то, предприял, живучи здесь, что-либо худое и вас тем, моих дражайших родителей, огорчил. Я желаю всею душою моею, чтоб вы не огорчение от меня, а единое утешение и радость получали, что и для меня будет приносить удовольствие. О справедливости же всего сего, мною сказанного, вас свято уверяю и прошу ни о чем не сомневаться.
15 ноября, во половину дня.
"Сей час только возвратившись домой, спешу окончить совершенно сие письмо для отвезения на почту и сказать еще вам, милостивый государь батюшка, что я остаюсь теперь, благодарить Бога, здоровым. С сегодняшнего утра прямо начинается мое дело. Я ездил к Марье Петровне Травиной и отдал ей письмо и посылку Николая Сергеевича. Обстоятельно о успехе сего моего к ней [визита?] опишу я вам уже на будущей почте, а теперь только скажу вам, что она меня приняла очень хорошо и обещала обо мне постараться, хотя и есть притом множество трудностей. Она опечалила меня только тем, что советовала писать к вам не по четвергам, а по понедельникам, ибо де сии вернее доходят, а те залеживаются в Москве и часто пропадают, что я и не премину впредь делать. Сегодня у нас такой мороз, что почти терпеть нельзя".
-----
Сим окончил мой сын тогдашнее свое длинное письмо, заключив оное обыкновенным приветствием, которое, я, как излишнее здесь, и не помещаю. А сим окончу я и мое сие письмо, достигшее до своей величины, и скажу, что я есмь ваш и проч.
Свободное копирование
