1 декабря
Подзубрил кое-что из английского, а то я потерял с этим концертом всякое рвение к благородному наречию. После урока Студия, причём ленивая ученица стала делать успехи, а когда я вскользь упомянул о её лени, она горячо воскликнула, что теперь о лени и речи быть не может. Козлова будет на учебном вечере играть сонату Грига и, право, ничего исполняет. Я для пущей важности заявил, что ежели будет время, может быть, загляну её послушать, на что она стала умолять прийти, говоря, что без меня не будет играть.
2 декабря
Встал поздно, но это в последний раз. Так как ни от Романова, ни от лентяя Городецкого ничего не добьёшься, я решил приняться за инструментовку готовой четвёртой картины: завтра встаю рано и засаживаюсь.
Сегодня я собрался навестить Консерваторию, посмотреть, как там готовят «Русалку». Дранишников в восторге от моего субботнего выступления.
На обратном пути с извозчика соскользнула палка Макса. Я спохватился через две минуты, соскочил с извозчика и пошёл её искать, но палки не было, хотя я прошёл весь предполагаемый кусок два раза. Теперь я вспомнил, что за извозчиком вслед шёл отряд ополченцев, который, вероятно, и подобрал палку. Отряд успел уйти и куда он повернул - неизвестно, да и как усмотришь, кто там держит мою палку. Так она и погибла. Очень огорчённый, я пришёл домой и даже три похвальных рецензии не исправили моего настроения. Мама сказала, что звонила Нина и просит позвонить ей. Но я был очень не в духе: не звонил, а когда она сама позвонила, то не утешил её любезными разговорами. Между тем бедная девочка нуждалась в утешении: её всё ещё держали дома, она тосковала, а тут ещё близкая знакомая их дома, Mme Литтауэр, скоропостижно померла: разговоры о смерти, панихида и прочее. В результате к концу телефонного разговора Нина страшно расстроилась. Я сказал на прощанье, что завтра прийду к ней с сочувственным визитом и просил её позвонить в двенадцать часов, можно ли. После телефона мне стало жаль, что я огорчил Нину, и я радовался, что завтра увижу её.
В восемь часов пошёл на ученический вечер, где мы сидели с Элеонорой и разговаривали о наших «шахматных партиях». У неё тоже дела! Раненому барину она послала милое сочувствие и получила такой трогательный ответ, что теперь тает от нежности к жениху. И в начале вечера очень разогорчила меня, доказав, что моя «война» весьма умна, ловка, держит меня в руках и кончится всё свадьбой. Я оппонировал, какое ужасное заклятье, когда жизнь только начинает развёртываться и так интересно развиваться... Неужели и в Рим с женой, и в Америку?! А между тем, как вечером хотелось заснуть на её плече, а утром как мечтается о ней! Последнее замечание произвело на Элеонору сильное впечатление. Оказалось, что я en toutes lettres сказал то, о чём она сама мечтала, думая о своём женихе. Но она думала, что это только она такая глупая, а между тем и все такие. Элеонора была страшно расстроена, я же вдруг прозрел, что женитьба для меня равносильна плену, и страшно обрадовался своему освобождению: нет, нет, ни за что! Я отправился играть «Петрушку» в четыре руки, какового мы сыграли с Николаевым с ошеломляющим блеском. Слушатели то охали, то хватались за голову, то восхищались. У меня новый горячий поклонник: Сувчинский. Ведь когда-то ругал, а теперь не нахвалится. Очень милый господин. Я играл мои сочинения. Захаров восхищался исполнением «Петрушки». Ганзены («Сецилия и Сардиния») конечно были обе. Неужто Цецилия - Борина невеста?!
Свободное копирование
