Недели через две после того, а именно 28-го числа августа, перебрались и мы все из дворца в новопостроенный свой дом, приведенный к сему времени уже в окончанию. Я очень рад был, что успел его кончить до приезда к нам князя, который, по полученным известиям, находился в сие уже время в своем Сергиевском, и что мог очистить для его и дворец и флигели.
Не могу изобразить, с каким удовольствием оставили мы пышные и высокие каменные палаты и входили в свой смиренный деревянный домик. Как он ни тесен был, но мы находили в нем довольно уже для себя простора, и он нам казался и весел, и хорош, и спокоен. В особливости же я не мог довольно налюбоваться и навеселиться своим светленьким кабинетом и с особливым удовольствием расстановлял в нем столы, комод, книги и все прочее. К сему времени поспел у меня вновь деланный и самый тот черною кожею сверху оклеенной стол, на котором пишу я и поныне, и которой поместил я тогда под лучшим окошком, из которого вид простирался на город и на дворец.
Не успели мы в сей дом перебраться, как на другой же день после того я поехал уже я к своему князю в Сергиевское, и проездил почти всю ночь по степи, сбившись в темноте с дороги. Князь принял меня в сей раз несравненно уже лучше, нежели в прежний приезд свой; разговаривал со мною обо всем благосклонно, расспрашивал о волостях, и казалось, что был всеми моими делами доволен. Он продержал меня у себя не более одних суток, в которые возил меня с собою на огромный свой конский завод, в другой деревне построенной, а потом и отпустил меня обратно в Богородицк.
Едучи от князя домой, занимался я во всю почти дорогу помышлениями об одном деле, относящемся до г. Верещагина, моего товарища, и о котором я в сию бытность мою у князя и от самого его услышал, и которое произвело во мне не только превеликое удивление, но и некоторое негодование на самого князя. Было оно следующее:
Я упоминал уже вам в прежних моих письмах, что мы в минувшую осень женили сего господина Верещагина на дочери знакомой и приятельницы нашей госпожи Бакуниной, и что все не могли тому довольно надивиться, что сия благородная дама дала себя сему хитрецу так очаровать, что согласилась отдать за него дочь свою. И как она за нею ничего почти не дала, да и приданое было ничего почти незначащее, дивились мы и самому Верещагину, что он, будучи и сам очень небогатый человек, женился на такой невесте, но вскоре потом открылось, что брак сей учинен был с его стороны по дальновидному расчету. У госпожи Бакуниной был очень близкий родственник той же фамилии в Петербурге, служивший при иностранной коллегии и имевший уже важный чин, да и по способностям своим в делах довольно знаменитый. Итак, виды господина Верещагина простирались к тому, чтобы чрез сей брак, сделавшись ему роднею, к сему знаменитому родственнику подбиться в любовь и милость, и чрез его, буде можно, произойтить в чины и люди. К сему побуждало его наиболее то, что как открылись за этим по волости дела не совсем похвальные, переменившие у князя прежние об нем выгодные мысли, то не мог он при дальнейшем продолжении службы своей в сем месте льститься надеждою получить чины, или иные какие-либо выгоды, ибо чтоб быть некогда на моем месте -- выложил он совсем уже из головы.
В сем намерении выпросил он у князя дозволение съездить с женою своею в Петербург для сведения знакомства с помянутым родственником. И как князь в том ему не отказал, то он и отправился в Петербург. И, живучи там несколько месяцев сряду, по характеру своему отменно способному ко всяким проискам, пронырствам и притворным ласкательствам, и успел господина Бакунина так очаровать, что он сделался ему и другом и благодетелем, и охотно взялся весь свой кредит употребить для доставления ему всех желаемых им польз и выгод. Наиглавнейшее желание г. Верещагина было то, чтоб ему выдраться из тогдашнего его низкого чинишка, ибо он был отставным только подпоручиком артиллерийским, и получить какой-нибудь лучший, дабы, пользуясь тем, можно было ему, оставив волость, перейтить в иной род гражданской службы и там искать счастия своего далее. Но как в доставлении ему чина оказалось то затруднение, что он был в отставке и нес службу почти приватную, то, по многом думании и совещании, рассудили они употребить к тому то средство, чтоб князь наш представил о награждения его чином в сенат, а в сенате брался уже г. Бакунин дело сие сработать. А посему и приступил г. Верещагин с просьбою о том к князю, и сей был так безрассуден, что, позабыв совсем обо мне, как несравненно одобрения и рекомендации его достойнейшем, и дал ему себя убедить просьбою учинить по его желанию. А сей не успел сего представления получить, как, при помощи Бакунина и своем пронырстве, и успел в сенате сделать то, что сей и наградил его почетным уже чином коллежского асессора; следовательно, из подпоручиков пожаловал его прямо в премьер-майоры, так как бы он и Бог знает какую для отечества сделал важную услугу.
Признаюсь, что как я ни мало сроден к завидованию другим людям в счастии и страсть сия меня никогда не мучивала и не мучит,-- но в сей раз чувствительно и больно было мне услышать о нем от самого князя, прикрывагощего уже стыд свой извинением себя предо мною, что он никак не ожидал, чтоб произвели его в коллежские асессоры, а не инако думал, что дадут ему только чин титулярного советника что он и о производстве его для того только представил, что Верещагин дал ему обещание выйтить тотчас из нашей службы и перейтить куда-нибудь в иное место, чего и самому ему хотелось. Но легко можно заключить, что для меня извинение таковое не весьма было утешительно, и я не мог, чтоб на князя, за забытие меня и предпочтение мне сего негодяя, внутренне не подосадовать.
И о сем-то я, конечно, размышлял, едучи назад в Богородицк, и смеялся тому, что сей новоиспеченный господин майор продолжал до прежнему быть у меня, имевшего только каинтанскмй чин, под командою.
Свободное копирование
