Получила от мужа письмо. Пригнали их на самый фронт, на Восточную Пруссию. И пишет он: "Думал я с вами свидеться, ну вряд ли придётся. Перед нами стоит боевая задача. Не обижай ребят больших, также и маленьких. Они не виноваты." Письмо было написано 12 января 1945 года и больше писем я не получала, на этом конец.
Когда кончилась война, кричат: "Мир! Мир! Победа!" Ну у меня сердце упало, я не дождуся. И по снам и по приметам сердце не обманешь. Когда началася война, меня дома не было и когда кончилася, тоже дома не было. Была я в Латвии, за поросятами ходили. Ну на меня крепко подействовало, что Победа. Я едва домой дошла. И у меня всё отнялося, руки и ноги, и шея не ворочилася. У меня схватил нерв. Лежу и гляжу, ничего не болит, а ничего не шевелится. Вот, Петя пошёл в поликлинику, мол мама заболела. Пришла врач, сделала укол. Ну, что всё равно ничего не владеет. Меня научили хлебом окладаться горячим. Ещё научили солёную ванну делать, в кадке прогреваться. Всё я делала и врач сказала, что сразу отнимай ребят от груди. Вот как раз им был год и Коле и Лиде. Вот лежу я на постели, а Аня и Петя в школе. А Коля и Лида пересралися и перессалися и сидят, да гавно размазывают по полу. А у меня сердце разрывается. Не могу Аню дождаться из школы. Вот та бежит да их прямо в холодную воду замывать жопы ихние, да и в постель. В теплую тряпку завернула и они уснули.
Вот, я плакала по сыну, три года глаз не осушивала, а сейчас по мужу. А как сама то заболела и думаю: "Они-то на своих местах, их не вернешь. А эти-то все есть просят, куда они поспели без матери." Да не стала я больше плакать, ни по сыну, ни по мужу. И сама про себя - как мне этих-то воспитать? Ну слёз я своих никому не показывала. Спросят: "Как живёшь?" "Хорошо." Стала я ходить помаленьку с палкой. Ну не наклониться. Ребята копали огород, Аня и Петя. И навозу наносят. А я приду и покажу где и что сеять. И Аня сеяла морковь и лук, и огурцы. А картофель садить-то, то я не пошла к своему бригадиру в Пупорево. Они были богаты, а богатый бедному не товарищ. Я пошла в соседнюю деревню Мейши, там бригадир был сознательнее. Я взяла палку и пошла помаленьку, попросила его и он прислал старика. А старик такой трудолюбивый. Он мне спахал и заборонил. И говорит ребятам: "Давайте телегу, сейчас навозу навожу." Навозил навозу и говорит: "Несите картофель, сейчас посадим." И вот посадили картофель и я была очень им довольна. Они сейчас оба умерли. Ну, царство им небесное за их добро.
Я была без ног шесть недель, потом стала ходить. Не стала я нервничать, и плакать стала воздерживаться. Вот приехала ко мне попова сестра. Сперва не ко мне, а в сельсовет, узнала кто и где живут и насчёт коня. Ей сказал председатель сельсовета: "Иди, та женщина там и живёт." Она пришла, я её встретила по хорошему, всё рассказала, как всё было и стаскиваю с печки её добро и машину. А за швейную машину в то время давали корову в Латвии. А она и не верит, что я всё спасла и говорит: "Я вам очень благодарна, а корова пусть будет у тебя, пусть ребята молоко пьют."
Я всю жизнь прожила, ну чужого капли никогда не брала. А мне Бог помогает, я здоровая, сама всё нажила. Работы я не боялася никакой и ловка была на любое дело. Ну, сколь я была не бедна, ну с худыми не зналася, особо с лодырями. У меня все друзья люди порядочные. И по беседкам я не ходила, каждая минута для меня был урок, то есть задание. Сама я шила, сама я вязала, и валенки катала, и в поле была первая работница.
До войны и после войны никого я никуда не отдала. Говорили: "Отдай в детский дом маленьких." Я и не думала. Картофеля поедим, да все вместе. Мама есть мама. Мой зять, Панин муж, зарабатывал в один вечер по сто рублей (Михаил Ершов), а детей-то никого не воспитал. Это отец. А я зарабатывала в месяц сто пятьдесят рублей и никого не бросила. По сейчасным деньгам пятнадцать рублей, так мало платили в школе. Стали ребятишки подрастать, стали ходить. Коля пошел с годом, а Лида позже пошла. Она была очень маленькая и плохонькая. Всё пока так и живём, ни лучше, ни хуже. А жили то мы на кухне, площадь десять метров всего. Три метра занимала печка русская, четыре метра две кровати, один метр стол и два метра прихожая. А кроватей то не было, а на козлах постлали доски, вот и кровать. Была маленькая скамеечка, для двоих сести. Один сидел у стола на кровати. А Коля и Лида сидели на столе до четырех лет. Ноги калачом и кушали они каждый из своей чашки. Никто не тронь ихнюю чашку и ложку. Так что не на что было сесть, да и не куда поставить лишнюю скамейку.
Коля и Лида жили очень дружно. Если Лиде я налью молока, а она и говорит: "А Коле тоже дай." А если налью Коле, тоже говорит: "А Лиде?" И чтобы было поровну обоим. И долго делили всё, до возрасту лет. А они так к этому привыкли, как будто так и должно быть. И сейчас этого придерживаются. А сахар мы не пили с 1941 по 1951 год, десять лет. Ну и то давали по выдаче до 1955 года.
Свободное копирование
