Не отрицая своей вины в судьбе Анны, я решила выяснить степень этой вины, чтобы обрести ясность и определить способы своего поведения по отношению и к ней, и к ее отцу. Я прочитала «Живый в помощи. Записки «афганца»» В. Николаева. Вновь обратилась к трудам архимандрита Рафаила и приобрела его книгу «Умение умирать или искусство жить», М., 2006. Его рассуждения (стр. 262-292) потрясли меня – я пожалела о том, что не знала этого раньше. П. Бурже, Е. Евтушенко, Д. Гранин, М. Ларни и многие другие светские и зарубежные писатели затрагивали лишь вершину айсберга человеческих поступков. Архимандрит Рафаил обнажил передо мной скрытую часть айсберга – состояние человеческой души, то внутреннее состояние человека, которое опредяет поступки людей, склонных к жизни в выдуманном мире и «болеющих» из-за неосуществимых своих желаний и претензий. Извлечения из его рассуждений выделены мной жирным шрифтом и пунктиром, мои реплики - в скобках. Источником, который порождает склонность к жизни в выдуманном мире, архимандрит Рафаил считает «микроб гордости, который внедрился в человека с самого детства и затем развился до грандиозных размеров». И далее он пишет:
«Такой человек во всех искушениях обвиняет лишь других и даже Бога. Он в постоянной борьбе с мнимыми врагами. Он всегда неблагодарен окружающим людям, так как в глубине души считает, что для них великая честь и счастье общаться с ним. (Таков Б. и уже давно. Анна в феврале 1974: « Папа все время упрекает меня, что я двоечница несчастная». В.В. Лукин, заведующий отделом, о Б. в 1983 году: «Он третирует всех в отделе, как самых последних дураков». В мае 1987 года Надя о нападках Б. на меня: «Ты неправильно понимаешь маму». Октябрь 1998 года Володя младший деду: «Прошу тебя, береги бабу, не кричи на нее, веди себя прилично»).
Ему кажется, что ему дано какое-то особое право распоряжаться другими людьми (навязывать им свой образ жизни), а когда он получает отпор, он негодует на них, как на неблагодарных и глупых животных, которые не могли понять его великую душу. Он считает себя единственным достойным человеком, который живет среди подлецов и негодяев (вот подоплека его рукоприкладства по отношению ко мне в ноябре 1992 года). Он находится в хроническом напряжении и постоянно входит в конфликт со всеми. Здесь его психический аппарат, изношенный и разрушенный, уже не выдерживает. («Не ворчи, дед, на белый свет, ведь хорошего в нем больше, чем плохого, надо только приглядеться», - советовала ему Надя в июне 1991 года. 33 года я терпела, пока дело ограничивалось ворчанием). Здесь или смерть, или безумие (мое смирение перед оскорблениями и издевательствами Анны и ее отца и мне грозило безумием или смертью, не научись я дистанцироваться от них).
Самый характерный симптом в этом случае – отсутствие любви. Если безумный плачет, то он оплакивает себя; если говорит, то только о себе (если поет – все около должны петь, если пляшет – то же должны делать находящиеся рядом, если «болеет» - все обязаны ему сострадать). Только смирение может спасти его (Б. считает смирение недопустимым «унижением» для себя).
С первого поверхностного взгляда он может показаться порядочным и даже нравственным, но эта мнимая порядочность основана на самовлюбленности, на страшной духовной слепоте. Для него его собственная душа закрыта. Он постоянно чувствует себя одиноким, он не может иметь настоящих друзей (у него их нет), он несчастен в собственной семье. Убеждение, что с ним постоянно поступают несправедливо, рождает в нем глубокую, непреходящую обиду. Эту – обиду на всех и на вся - он постоянно носит в своем сердце. Это самый тяжелый груз. Это какая-то свинчатка, которую он привязал к своей душе и которая тянет его к земле. (У Анны эта обида была направлена на семью, у Б. – на всех и прикрывалась «общечеловеческой скорбью»).
Он пытается освободиться от нее через ссору, через брань, через состояние, похожее на беснование (так поступали и продолжают поступать оба). После ссоры и брани он несколько успокаивается (до 1992 года в сексе), но лишь на время; затем наступает уныние («они делаются шелковыми, кроткими и смирнехонькими», - писал Иоанн Кронштадтский). Он не болеет душой за то, что бранью унизил себя и как бы поколебал своего собственного идола, но тот, немного покачавшись, снова встал на свое место.
Он подсознательно провоцирует брань, чтобы разрядиться (и Анна тоже). Гнев – огонь, превратившийся в лед. Он может годами лежать на дне человеческого сердца (так и лежит до сих пор, провоцируя приступы).
Такой человек обрекает себя на неистребимое невежество, особенно в духовном плане. У него завышенная самооценка, презрение к другим людям (да, так). Он настойчиво требует, чтобы его слушались (отказ в любой форме от «служения» его «по» он называет беспредельной глупостью).
Он – трус, жестокий по отношению к тем, кто слабее его и этим мстит им за свой страх и тревогу – это стертый вид безумия. В этом он испытывает наслаждение, упоение своим унынием или наслаждение своей болью (испытывая такое «наслаждение», от нас он требует сострадания).
Ему кажется, что его преследуют враги, что опасности окружают его со всех сторон. Он убежден, что страдает от несправедливости и обиды, причиненных системой лично ему (так с 1963 года). Что касается других, то до них ему нет дела. Он не откликается на боль ближних, он равнодушен к несчастьям окружающих. В душе он часто злорадствует, когда видит, что страдают другие. Зато он крайне обостренно переживает пренебрежительный взгляд, грубое слово, замечание и даже простой совет (все так). Душа такого человека бесчувственна к другим, как камень. По отношению же к себе он проявляет болезненную чувствительность» (безмерную).
Свободное копирование
