17 марта редакция журнала «Вопросы истории» проводила у нас на курсах конференцию. Руководил ею зам. редактора Иван Васильевич Созин. Он помнил мои хождения в его редакцию в мои аспирантские годы и предложил мне написать в журнал рецензию о состоявшейся конференции, что я и сделала. Неожиданно меня пригласили прийти на заседание редакции журнала «Вопросы истории КПСС». Материал в редакцию этого журнала я посылала в 1983 году. В 1987 году ответственный секретарь редакции Иван Александрович Герасимов работал со мной над этим материалом, устраняя неточности, проверяя сноски. Войдя в кабинет, где вокруг стола важно восседали седовласые корифеи КПСС, по тону их обращения ко мне я поняла, что действительно идет перестройка, и мой материал мог быть использован журналом как показатель новых веяний. Мне торжественно объявили о решении редакции на публикацию моей статьи и предложили угощаться изысканными конфетами: на столе стояли вазы с конфетами и бутылки с водой и соками. Я поблагодарила корифеев, но от угощения отказалась, попрощалась и вышла. За статью я получила невиданный по тому времени гонорар – 227 рублей!
Во время этого пребывания на курсах я сшила себе два костюма – серый и синий у классного закройщика, работавшего в ателье у Никитских ворот. Звали его Константином и знала его, без преувеличения, почти вся Москва. Очередь на прием к нему занимали с ночи и не были уверены в том, что будут приняты: он принимал по вторникам и четвергам не более 7 заказов. Прихвастну чуточку: мне он сделал комплимент, сказав: «На Вас легко шить. Вы, чувствуется, не капризная дама».
Занималась я и делами Б.. До отъезда на курсы я отпечатала его работу – более 300 страниц. В Москве я отдала прочитать труд Б. специалисту по международной экономике, сотруднику института экономики АН СССР. Он читал лекции на наших курсах. «В таком виде не пойдет», - коротко сказал он и не стал объяснять, почему. В журнале «Огонек» экономический раздел вел Енишерлов, я возила работу и ему – тоже отрицательный ответ. В газету «Московские ведомости» стучалась – тоже безуспешно. Беседовала я и с Гаврилой Харитоновичем Поповым, однокурсником Б.. Преуспевающий заведующий кафедрой не знал, чем он мог бы посодействовать своему товарищу. Чтобы узнать о результатах моих похождений, Б. на два дня приезжал в Москву. Решил, что продолжать мои походы не стоит, и мы пошли с ним в кинотеатр – шел фильм Абуладзе «Покаяние». Меня потрясло восприятие им содержания этого фильма. Его реакция была ужасной. Не увидел ли он контраст между истинными страданиями тех, кто был репрессирован, и собственными, в значительной мере надуманными «страданиями»? Видите ли, я позволила себе тогда указать ему на то, что он давно ничего не читает, кроме газетной периодики, и не имеет представления о том, что и как пережила Россия и что в ней начинает меняться сейчас. Этой своей отрицательной реакцией на фильм Абуладзе, Б. демонстрировал, на мой взгляд, безучастное отношение к страданиям кого бы то ни было. Он был сосредоточен на собственных «переживаниях», считал их самыми значительными, явно преувеличивая их глубину и остроту. Это было уже очевидно. Он не читал ни Амальрика «Доживет ли СССР до 1984 года», ни Хаксли, ни Замятина, ни Платонова, ни Рыбакова с его «Детьми Арбата», ни «Жизнь и судьбу» Гроссмана, ни Чингиза Айтматова, ни «Одного дня Ивана Денисовича» Солженицына – он вообще не прикасался к литературе, которой страна жила в 1960-1980-е годы. Согласно подаче советской периодической печати, все, кто вынужден был выехать из СССР, и инакомыслящие, оказавшиеся в лагерях, для него просто не существовали. Как безапелляционно он судил обо всем, в том числе о фильме «Покаяние»! Кстати отмечу: это был последний фильм, который он посмотрел в кинотеатре. В августе 1964 года он в последний раз посетил в Кемерово гастроли Новосибирского театра оперы и балета, осенью того же года слушал в Кемерово выступления Зары Долухановой и Иосифа Кобзона. И все. Музыке не удалось поднять его до высот, где нет места для рационального ума и «логических» словесных построений, лишенных эмоций и чувства. По большому счету, он так и не пришел к духовности.
Вернувшись в Липецк, он написал мне в Москву: «Катя, не хлопочи. Обитатели малых парадных подъездов очень мало чего решали и решают, да и в «перестройке» они не успели еще обрести смелости, решительности. Конечно, это что-то. Но стоит ли игра свеч? Энергию, силу, время думаю начать экономить и не растрачивать на маловероятные дела». Такая «экономия» (по-моему, самообворовывание) была начата им летом 1968 года. Он уже 20 лет старался «как можно меньше работать, стремиться к минимуму усилий, к максимуму заботы о себе». Готов ли он был пожертвовать своей жизнью ради своих убеждений. Жизнью? Что вы? Уступить себя кому-то? Никому! Ни капли своего здоровья, ни минуты своего времени, сберегая и силу! Для кого и для чего? «Маловероятными» и строго дозированными уже давно были для него семейные дела. А как же наука, главное его оружие в служении обществу? Известный биолог-генетик Н.В. Тимофеев-Ресовский справедливо сказал однажды: «Наука - это привилегия для очень здоровых людей. Слабые люди могут в ней только прозябать. Те, кто лечится и отдыхает, настоящими работниками науки быть не могут!» И мое мнение: экономить силы, занимаясь наукой, значит, безнадежно отставать, так как результат в ней слагается годами и десятилетиями из повседневных «маловероятных» поисков и даже мизерных находок.
И о встрече, о которой идет речь в письме Б.: мне удалось убедить А.Н. Емельянова, бывшего студента истфака МГУ, а теперь директора историко-архивного института, дать Б. время для выступления на очередном заседании межрегиональной группы новаторов-реформаторов. Дали 15 минут. «Что можно сказать за 15 минут?», - возмутился Б., когда я сообщила ему об этом. Наученная многолетним опытом выступлений в самых разных аудиториях, я сказала: «Если есть, что сказать, можно сказать в любое количество отпущенного тебе времени, даже за три минуты». Вот реакция Б.: «Встреча и даже разрешение выступить – это так мало, чтобы начать серьезно и результативно работать в этом направлении». Бог мой! Еще только начать! Почти 30 лет спустя после окончания университета только начать? Неужели и те, с кем он собирался сражаться, а это были преимущественно мои и его однокурсники, тоже еще не начинали работать? Это было что-то не то. За 70 лет советской власти очень многие доказали, что «результативно работать» во всех направлениях можно и должно в любое время, а в лихолетье – особенно, хотя очень и очень трудно. На какое же время откладывалось заявленное им в 1958 году служение обществу и человечеству?
На предоставленную ему встречу со специалистами он все-таки поехал и выступил. Вернулся Б. из Москвы и разочарованно рассказал: «Я даже вступление не успел изложить, как кончились эти 15 минут. Никто меня не слушал, все занимались посторонними разговорами». Слущатели, очевидно, поняли, что выступавший оратор или не умеет говорить ясно, или ему нечего сказать. Значит, подумала я, за 28 лет они, в отличие от Б., что-то уже успели познать, а вслух сказала: «Они поняли, что ты принял их за дураков, поэтому они проигнорировали тебя и твою «ученость». Со времен Будды ученый мир знал: о том, что нельзя сказать ясно, надо молчать», - закончила я свой спич. Как и следовало ожидать, - никто не отозвался на его «выступление». В то же самое время печать наша пестрила нападками благонадежных граждан на Аксенова, Войновича, Солженицына, Кима и т.д.
Мою грешную голову относительно Б. посетила тогда еще одна мысль: «Этот радетель освобождения России не смог показать себя «человеком с государственным складом ума» даже перед специалистами- экономистами. А если бы он оказался в ситуации, какую в свое время пережили декабристы и первые народовольцы? По их поведению во время следствия и по выступлениям на судебных процессах А.Д. Михайлова и А.И. Желябова, лидеров «Народной воли», судьи и сенаторы назвали «людьми с государственным складом ума». Было за что! Б. растерял себя, «как можно меньше работая, стремясь к минимуму усилий и максимуму заботы о себе».
В последнем письме от 25 июня, присланном мне на курсы в Москву, Надя писала: «Слава Богу, что тебе удалось в Москве более-менее спокойно поработать и вдохнуть глоток истины. Но дома, думаю, папа постарается обратить тебя в домашнее рабство – ведь почти полгода ему не кем было руководить, кроме как Володимиром. Досталось же ему!» В этот день, 25 июня, Вова поздравлял деда с днем его рождения, с его 56-летием, и пожелал ему: «Бодрого настроения, не перегружаться работой, не болеть болезнями: сердца, головы и правой ноги. Хорошего счастья, деда !!!» Внук уже наперечет знал, какие заботы занимают его деда.
Перед отъездом из Москвы я посетила Михаила Герасимовича на его даче. Она находится на 51 километре по Казанской дороге. Большой двухэтажный деревянный дом, баньку и все хозяйственные постройки Михаил Герасимович построил сам. Впервые после 30-ти с лишним лет нашего сотрудничества я делилась с моим учителем своими семейными проблемами. Он слушал молча. Некоторое время он молчал и после того, как я закончила свою исповедь, а потом сказал: «Мужайтесь и постарайтесь сохранить себя при любых обстоятельствах». Вот я и стараюсь выполнять наказ моего учителя.1 июля телеграммой Надя из Перми: «Поздравляю всех с маминым приездом». В это лето мы с Вовой опять отдыхали в зоне отдыха нашего института – в «Политехнике». На этот раз весьма комфортно – в отдельном домике.
26 августа основной состав сотрудников лаборатория, в том числе и Надя, отбыли на месяц в командировку в Нальчик. Эта командировка на неизвестное время отдаляла осуществление ее мечты – съездить домой в Липецк. «Но работа интересная. Хоть это утешает, - писала она нам. – Пермский институт ближе к Европе, чем ВЦ Нальчика, да и тот, где Анка работает в Липецке – отсталость и дилетантство. Барминский (завлаб) и его подчиненные за один год из меня больше сделали, чем за пять лет в институте. Во всяком случае, лишний раз подтверждается, что диплом – это только способ получать зарплату, но не знания».
Свободное копирование
