Оазисы добра и правды в моих университетах - 132

Большинство из тех, кого КПСС высылала из страны в 1970-е годы, были поколением, рождения 1930-х годов. Им, лишенным знаний о действительной истории России, опаленным большевистской ложью, свидетелям чудовищной практики большнвиков - предстояло встретиться на Западе с поколением русских, рождения 1920-х годов. Родители этих русских в 1922 году были отправлены большевиками в принудительную эмиграцию. До изгнания своей научной, творческой и разносторонней практической деятельностью они обеспечивали укрепление российских корней и успешное противодействие попыткам Европы силового навязывания народам России лживой идеи европейской исключительности. По документам и метериалам, которые к этому времени были мне уже известны, представить сложности этой встречи было нетрудно. Не показалась мне излишней и восторженность, с которой к этому поколению русских обращался Александр Галич в стихотворении «Поклонимся ж низко парижской родне,
Нью-йоркской, немецкой, английской родне,
И скажем: «Спасибо, друзья!»
Вы русскую речь закалили в огне,
В таком нестерпимом и жарком огне,
Что жарче придумать нельзя!»
И нам ее вместе хранить и беречь,
Лелеять родные слова.
А там, где жива наша русская речь,
Там – вечно – Россия жива!»
Он действительно обращался к родным по духу.
«Мы поименно вспомним всех», - заявил во время беседы с Ниной Берберовой А. Галич. В одном из выступлений у микрофона радио «Свобода» он объяснил: «…Вся моя жизнь здесь, вся моя работа здесь –  направлена на то, чтобы не отрываться от родных, от близких, от родного языка, от интересов наших сегоднящних, завтрашних, во имя этих завтрашних интересов, во имя нашей продолжающейся борьбы со страхом. Каждый из нас вносил свою лепту в борьбу со страхом, со страхом в человеческих душах, чтобы уничтожить этот страх». Однако все, с чем он выступал в России и за ее пределами у микрофона радио «Свобода», в открытой печати на родине стало известно лишь в 90-е годы. В солидарность с ним и Ниной Берберовой В. Аксенов писал тогда: «Мы должны писать о том времени, вспоминать умерших и ободрять живущих, называя вещи своими именами, чтобы те, кто придет нам на смену, не строили по нашему поводу пустых догадок». Так действовали за пределами нашей страны поэты, прозаики, музыканты, художники, кинорежиссеры. По возвращении на родину в 1989 году Аксенов опубликовал сборник со своими выступлениями по радио «Свобода» под названием «Десятилетие клеветы». Ни один из опубликованных в сборнике очерков, если прочитать их, не мог служить поводом для нападок на их автора. Однако когда этот сборник появился в России, печать (пока еще советская, но уже перестроечная) обрушила на него шквал облыжных оскорблений со стороны адаптированных граждан, явно выступавших по заказу, но не читавших уже опубликованные очерки Аксенова. Василий Павлович подобрал наиболее «красочные» из них и предпослал в качестве предисловия к указанному сборнику своих выступлений по радио «Свобода» в момент его публикации в нашей стране.
С судьбой тех, кто оказывался в 60-80-е годы в «малой зоне» строгого режима или был выдворен за границу, тесно переплелась судьба всемирно известного немецкого писателя Генриха Белля. С момента первого посещения нашей страны в середине 50-х годов и до своей смерти в 1985 году Генрих Белль помогал им, переправлял их рукописи за пределы СССР и обеспечивал публикацию их книг в Тамиздате. Владимова, Копелева, Максимова, Некрасова, Аксенова сближала с Беллем общая боль, пережитая в XX веке Россией и Германией. Совпали мотивы и направленность их творчества, они стали духовными братьями. Подобную общность в творчестве наших честных литераторов с зарубежными писателями я обнаружила, изучая литературу австралийскую, французскую, американскую, японскую, даже латиноамериканскую второй половины XX века. Мир един, и требования к человеку одни, в каком бы районе нашей планеты каждый из нас ни находился. «Человеком делают человека язык, любовь, сопричастность. Это они связуют его с самим собой, с другими людьми, с богом, - писал Генрих Белль. – Если нет этого, из человека вырабатывается узурпатор». Смею утвеждать: узурпатор любой национальности, любого цвета кожи.
Я была удовлетворена, когда детали этой встречи братьев по духу стали мне известны. Описнные в 1975-83 годах, они совпали с моими предположениями 1970-х годов. Я нашла описания этих встреч в «Дневниках» и в «Сборнике статей» Александра Дмитриевича Шмемана (1921-83), изданных у нас в 2007, 2011, 2013 годах. Позволю себе воспроизвести с небольшими сокращениями его обращение к В. Максимову от 11 марта 1975 года. Оно многое объясняет. Он писал: «Дорогой Владимир Емельянович! ... Больше всего меня поражает в Вас и почти во всех выехаших в последнее время из России – это то, что Вы никогда и ни о чем нас не спрашиваете, что у Вас нет, очевидно, ни малейшего интереса к тому, кто мы, к нашему опыту, нашим мнениям да и просто нашей жизни. Вы приехали нас учить и о наших делах  судить и рядить. Вы все знаете, знаете, кто прав, кто виноват, имеете мнение обо всем на Западе. Мы с жадностью слушаем Вас, вчитываемся в каждую написанную Вами строчку, и вот Вы принимаете как должное этот интерес без всякой взаимности. А так как Вы имеете дело главным образом с людьми, Вам поддакивающими (что, между прочим, не означает, что они Вас понимают или думают так же, как Вы), то Вы очень быстро и легко приходите к заключению, что учить, судить и рядить – не только Ваше право, но и священный долг. На самом же деле, Вы, конечно, очень мало знаете (почти ничего-Е.Е.) о сложной истории и «ситуации» русской эмиграции, не говоря уже о Западе в целом (большевики постарались – Е.Е.). И вот, простите откровенность, - Вы попадаете впросак… Этого Вы не осознаете, а когда осознаете, боюсь, будет поздно. В России Вам очевидна была сложность рубить сплеча и т.д. За границей Вы делаете Ваши выборы моментально. Вы выбираете, конечно, тот лагерь, те группы, которые Вам кажутся наиболее «стойкими», «прямолинейными», «морально твердыми», «бескомпромиссными» и т.д. Все остальные тем самым оказываются слабыми, половинчатыми, подозрительными, изменническими… Вы убе6ждены, что нашли «своих» людей, ибо они бурно и восторженно выражают свое согласие с каждым Вашим словом. На деле же, конечно, это недоразумение, в котором Вы, увы, нескоро разберетесь. На деле – они даже не слушают Вас или же слушают ровно сколько нужно, чтобы зачислить ВАС в свои ряды, убедиться в том, что ВЫ согласны с ними. Но настоящей трагедии русской эмигрции Вы не знаете и не чувствуете и, наверное, не скоро еще почувствуете. Вы не знаете, как эти «стойкие», «непримиримые», «утробно русские» на протяжении всех пятидесяти эмигрантских лет душили, замалчивали, ненавидели и проклинали то одно, чем эмиграция по-настоящему нужна России, останется в ней как сила и цельность: свободу духа, свободу творества, простую правду. Вы не знаете, как травили русских мыслителей и богословов, как всю церковную жизнь свели к ура-патриотическому и ностальгическому фольклору, к узости и фанатизму, русскую литературу – к генералу Краснову, как, по существу, не интересовались совершенно живой, настоящей Россией, а жили … только гордыней и фарисейством… Вы не знаете да и не можете знать, каких трудов стоило нам, эмигрантским детям, пробиться сквозь всю эту мифологию к подлинной культуре, перестать видеть в Церкви осколок старой России и тоску по быту, начать вслушиваться в жизнь самой России, искать встречи с ней. Я не осуждаю ВАС… Вы попались на удочку бесплодных эмигрантских страстишек.
Все это было бы не столь уж важным, если бы Вы не взяли на себя вдобавок суда над Церковью, о которой Вы ничего не знаете».
И 22 апреля 1977 года: «Говорить сегодня о судьбах России вовсе не значит готовить себя к возвращению в прошлое. То, что случилось с Россией, было дано ей и нам как ужасное испытание и одновременно как возможность для пересмотра всего нашего прошлого и для очищения. Слово «кризис» означает суд. И он свершился. Поэтому всем нам сегодня надо напрячь до предела совесть. Конечно, нужны ясные знания. Мы должны уметь анализировать, изучать, любить. Но совесть все же требуется прежде всего. Совесть объединяет все. Она позволяет заново увидеть Россию в ее прошлом и настоящем и, может быть, начать чувствовать, в чем должно состоять ее будущее». Интуитивно и при поддержке М.Г. Седова и Н.П. Гнатышевой (Дядя) я шла этим путем.
Мне можно возразить: все, о ком я пишу, не молчали, потому что это же какждый в своей области - таланты! Да, им было что сказать, они были убедительны и им верили. Но если ты не гений и если природа не отметила тебя исключительной талантливостью, не возвышай себя, не имея на то оснований, над «огромнейшей армией преуспевающих представителей» экономики, науки, искусства. Любому человеку позволительно не понять и не принять чье-либо творчество. Но непонимание – не аргумент для оправдания своей бездеятельности и грубого поношения преуспевающих талантов. Поэтому роспись Б. под крохотным сборником стихов И. Бродского: «Все – чушь, бездарность», - я воспринимаю как автохарактеристику, свидетельствующую о каких-то прорехах в интеллекте подписанта.