27 августа мы вернулись в Москву и поселились в блоке 806 зоны «Е» с теми же соседями. «Эту последнюю неделю августа мы провели прекрасно: ни от кого не зависели, много бродили вокруг университета, катались на теплоходе по Москва-реке, купались в этой реке, гуляли в парке Горького», - сообщала я Б.. – «Надюша в прежних яслях. У Анюты новая учительница, прежняя уехала по контракту в Алжир. Еще не знаю, какая она, но первая встреча и беседа с ней оставила неприятное впечатление. Дай Бог, чтобы оно оказалось обманчивым. Через неделю учительница (Варвара Ивановна) спросила меня, проверяла ли я Анюту у психиатра – я показала ей справку общего обследования девочки в Ревде. Посмотрев справку, она предложила перевести Анку в школу, где учатся дети с замедленным развитием, или перевести ее во второй класс. Варвара Ивановна очень удивилась, узнав о том, что я тоже учительница. Алла Васильевна не поддержала предложение Варвары Ивановны. И правильно сделала, потому что сейчас передо мной две Анютины тетради именно тех месяцев, когда происходила моя тяжба с ее новой учительницей. В тетради по русскому языку и математике уровень выполнения заданий вполне соответствовал требованиям программы и оценки за эти работы тоже. По существу мне и Анке пришлось иметь дело с учительницей дурного характера. Чтобы преодолеть его, я пыталась ездить в интернат и там готовить с ней домашние задания. Но ее воспитательница Людмила Эдуардовна прогнала меня. Тогда я пошла к Алле Васильевне и попросила у нее разрешения забирать Анюту из интерната после уроков и в общежитии заниматься с ней, привозя ее в интернат только на время школьных уроков. Такое разрешение я получила. Вот так мы живем сейчас и работаем».
Первый, единственно самокритичный и правильный ответ на сакраментальный вопрос «откуда Анка?» Б. дал 13 октября 1968 года. Он писал: «Наиболее вероятная причина ее неудач – отвращение к учебе, превращение учебы в крайне неприятную обязанность, в принуждение, вызывающее страх, который парализует ее мышление и память. И в этом виноваты мы, главным образом я, так как это отношение к учебе могло быть результатом того принуждения учиться, которое применялось к ней до школы». С его щипанием и жалобным писком Анки в ответ, когда трехлетнюю девчушку он принуждал учиться читать. Сказалось и его внушение ей, будто она сразу пойдет в третий класс, минуя обучение в первых двух классах.
«И второе, - продолжал Б. в том же письме,– ее характер, за который ее никто, кроме нас, не любит (неправда – Е.Е.) и не может любить (неправда – Е.Е.); да и нам (ему одному – Е.Е.) приходится это делать с трудом (мне с горечью и с жалостью, но не с трудом - Е.Е.). На перевод ее во второй класс ни в коем случае не соглашайся. Она потихоньку должна выровняться (я работала над этим – Е.Е.). Мы обязаны сделать все, но в то же время нужно подготовить себя к худшему и сказать себе (он уже давно сказал себе это), что даже потеря интеллектуальной Анюты – это не потеря смысла жизни. В конце концов, еще есть Наденька и работа». Как скоро сбрасывается со счетов нелюбимый человек!
Во всех своих похождениях Анка продолжает составлять часть моей жизни до сих пор. Письмо папы о его дочери грешило преувеличениями. Анюту любили особенные люди: воспитательница в детском саду – Людмила Михайловна, в школе - Анна Георгиевна, Таисия Васильевна, Алла Васильевна, Валерий Павлович, любила моя Нина. Если Б. «любил ее с трудом», то причину этого он однажды раскрыл именно Анюте в беседе с Лидой Тураповой. Обычно Анюты не бывало дома днем – она бегала к подружкам. На этот раз она осталась дома, и собеседники не знали об этом. Лида поделилась с Б. своим недоумением по поводу существенной разницы между сестрами и спросила: «Ты уверен, что Анюта твоя дочь?» - «Нет», - ответил Б.. Уголек давнего предубеждения продолжал тлеть и постепенно разгораться в его душе. Этот уголек зажег искру недоверия к отцу и в душе Анюты. Эта искра загорелась еще в Кемерово, когда мы жили на улице 9 января. Об этом мне рассказала Анюта много лет спустя: просыпаясь от звучания грубого голоса отца, она слышала, как он требовал от меня, ее матери, требование: «Покайся!». В свои семь лет она поняла: требование отца касалось ее происхождения. В ответе Б. Лидии Тураповой она услышала и поняла причину по преимуществу непряизненного отношения к ней ее отца. Давний страх перед ним начал перерастать в стойкую неприязнь к нему. Неуспехи в школе усугубляли эти чувства.
Свободное копирование
