Как это было - 6

* * *

В камеру Таганской тюрьмы я попал утром 2 марта в 1938 году, в день начала судебного процесса над Рыковым, Бухариным, Черновым, Крестинским, Раковским и другими. Как известно, заседания этого суда были не только открытыми, в присутствии корреспондентов газет и общественности, но и транслировались по радио. На Таганской площади, как и на других площадях Москвы, были установлены громкоговорители, поэтому и заключённые Таганской тюрьмы имели возможность слушать эти передачи через открытые окна.

Судились двадцать один человек, все советские ответственные работники, наркомы, заместители наркомов и менее ответственные работники.

Легко представить, с какой жадностью, затаив дыхание, заключённые Таганской тюрьмы, замордованные, физически и морально искалеченные «признаниями» в самых невероятных деяниях, слушали каждое слово, каждый звук из жизни, от которой они были оторваны неизвестно на какой срок. По судьбе этих «подсудимых» они могли точно угадать и своё будущее, свою судьбу. В тот же день они узнали, что на вопрос председателя суда Ульриха к «подсудимым» — признаёте ли себя виновными? — утвердительно «да!» — ответили двадцать подсудимых, тем самым принимая на себя вину в самых страшных преступлениях: в измене Родине, предательстве, шпионаже, в отравлении Куйбышева, Максима Горького и его сына — Максима Пешкова, в убийстве Кирова и подготовке убийства Ежова и Сталина, и т.д. и т.п. И только один подсудимый, заместитель наркома иностранных дел Крестинский, твёрдо ответил: «Нет, не признаю!» — заявив, что все его показания, данные им на предварительном следствии, ложны и не соответствуют действительности, а даны им под физическим и моральном воздействием следственно-карательных органов НКВД…

Естественно, что в результате этого заявления, по эффекту равного внезапному взрыву бомбы, заседание суда пришлось прервать, и заседание было возобновлено только 3 марта, на которое, как засвидетельствовали тогда же радиокомментаторы, подсудимый Крестинский явился чрезвычайно бледным… Присутствовавшие тогда на суде корреспонденты и общественные представители не понимали, конечно, что происходило у них перед глазами, но мы, заключённые, хорошо представляли себе, что пережил Крестинский в ночь под 3 марта 1938 года!

3 марта между государственным обвинителем Вышинским и подсудимым Крестинским произошёл следующий диалог:

Вышинский: Что означает ваше вчерашнее заявление, которое нельзя иначе рассматривать, как троцкистскую провокацию на процессе?

Крестинский: Вчера, под влиянием минутного острого чувства ложного стыда, вызванного обстановкой скамьи подсудимых и тяжёлым впечатлением от оглашения обвинительного акта, усугублённым моим болезненным состоянием, я не в состоянии был сказать правду, не в состоянии был сказать, что я виновен, я почти машинально ответил — нет, не виновен.

Вышинский: Машинально?

Крестинский: Я не в силах был перед лицом мирового общественного мнения сказать правду, что я всё время вёл троцкистскую борьбу против советской власти.

Я прошу суд зафиксировать моё заявление, что я целиком и полностью признаю себя виновным по всем тягчайшим обвинениям, предъявленным мне лично, и признаю себя полностью ответственным за совершённые мною измену и предательство.

Комментировать это заявление Крестинского, как и его непоследовательное поведение на процессе, предоставляется самому читателю.