Но в Москве Олег Михайлов, который по природной своей доброте постоянно мне помогал, а в это время собирался уходить с должности заведующего отделом критики журнала «Юность», привел меня к заместителю главного редактора журнала Сергею Николаевичу Преображенскому и мне тут же было предложено заведовать отделом критики в журнале, правда, с одним условием (без него нашелся бы кто-нибудь и постарше) — вместе с Сергеем Николаевичем (а на самом деле, конечно, вместо него) мы будем писать для серии «Жизнь замечательных людей» книгу о Фадееве. Договор с издательством уже был, материалы были собраны:
— Я получу для книги его предсмертную записку Хрущеву, — сказал Преображенский. Много лет он был заместителем генерального секретаря Союза писателей СССР, то есть, по-видимому, чекистским контролером Фадеева, все о нем, конечно, знал и теперь хотел издать популярную и денежную книгу. Я знал и о Фадееве, и о Преображенском тогда гораздо меньше, но подлинная история русской литературы меня интересовала всегда, и я согласился. Мне, правда, интересно было немного другое. Отец Фадеева учился в конце XIX века в Петербурге, мне это время было очень любопытно, я свою бабушку попросил написать мне воспоминания об этом времени, о Бестужевских курсах и, в значительной степени опираясь на ее письма и собственный интерес к Ремизову и Белому, действительно написал пару глав о молодости отца Фадеева. Преображенский был в ужасе, Олег Михайлов смеялся - «сюрреалистический роман о Фадееве».
Очень меня интересовала и история второго послесталинского съезда Союза писателей, где Фадеева больше не переизбрали его руководителем, говорили беспощадные о нем вещи.. кажется, Лебединский, правда уже о самоубийстве Фадеева сказал: «Всю жизнь простоял верным часовым у дверей, вдруг они отворились и оказалось, что за ними клозет».
С этого съезда начался и подлинный самиздат в Советском Союзе (до всякого письма Раскольникова Сталину), это была подборка пародий Архангельского и не только его на классиков советской литературы. Пародии по тем временам совершенно непечатные, но известные тогда в СССР, кажется, каждому грамотному человеку.
Встретил я Саянова
Трезвого, не пьяного.
Трезвого, не пьяного?
- Значит, не Саянова.
Душа моя играет, душа моя поет,
А мне брательник Пушкин руки не подает
Александр Сергеич, брось, не форси,
А ли ты, брательник, сердишьси?
Белая березка
Белая головка,
Белая головка,
Белая горячка.
(роман Бубенова «Белая береза» - Сталинская премия I степени).
Уезжая на вокзал
Он Чуковского лобзал,
А приехав на вокзал
- Ну и сволочь он сказал.
Вот какой рассеянный
С улицы Бассеяной.
Я не помню, получил ли я от Кодрянской ее воспоминания о Бунине. Думаю, что нет, иначе бы все обстоятельства, связанные с этой публикацией уже бы начали раскручиваться. Возможно, я и не отправлял Наталье Владимировне это письмо, отложив до того времени, когда в Орле смогу убедиться в серьезности своих обещаний. Но там меня быстро сманили в журнал «Юность», где казалось, что потенциальных возможностей будет больше. Так или иначе, было отправлено это письмо или нет, но оно очень характерно для моих настроений и планов того времени — в значительной степени малореалистичных.
Свободное копирование
