На митинге на Пушкинской площади я, кажется, замечен не был (потом по факультету бегали «проверявшие») вероятно потому, что минут на тридцать опоздал. Восемнадцатилетний розовощекий Вадик Делоне (внук того академика, который в молодости был лаборантом у моего деда) прибежал с филфака, чтобы меня забрать, тем более, что я был дружен с Синявским, а именно его защита была целью митинга — и я специально приехал на факультет уже будучи на заочном. Но у меня было какое-то другое срочное дело. Стихи «смогистов» (самых молодых гениев) восторга у меня не вызывали, и я сказал, что приду чуть попозже. И пришел. Те, кто рассказывают (к примеру, Лилана Лунгина), что первый политический митинг очень быстро кончился и все разошлись, площадь опустела, то ли плохо помнят о декабрьских событиях, то ли там не были. Поскольку я слегка опоздал, сразу уходить мне не хотелось, и я еще довольно долго шатался вокруг площади, встречал на улицах то одних, то других знакомых, мельком поглядывая, что же твориться вокруг памятника. Демонстранты действительно разошлись, точнее они только собирались на площади Пушкина, чтобы идти к Дому литераторов и протестовать возле него, но двадцать или тридцать сотрудников КГБ приказа расходиться не получили и еще часа два бродили по площади под моросящим то ли дождем, то ли снегом. Это было символично — мрачная демонстрация офицеров КГБ, в одинаковых темных пальто, плотно окруживших Пушкина. Потом мы вспоминали это с Виктором Ореховым (капитаном КГБ, осужденным позже за то, что предупреждал диссидентов об обысках), который был в числе этих гэбистов. На следующий день меня в высотном доме поймал взволнованный сокурсник Леша Бабий и стал допытываться, был ли я на Пушкинской. Я его там не видел, почему он это выясняет понять не мог и сказал ему, что не был. Он мне тоже не сказал, что он там был и что у него неприятности по партийной линии, а я и не знал, что он член КПСС. Оказалось, что филологи, а с ними и Леша Бабий ушли на Пушкинскую — на первый в новое время политический митинг в СССР с «психодрома» — небольшой внутренней площади перед старым зданием университета, там всегда царило какое-то возбуждение, но у меня не хватало времени туда спускаться. То, что памятники там университет поставил Герцену и Огареву — изгнанным из его стен, меня, правда, всегда забавляло. Может быть, когда-то поставят памятники тоже исключенным Андрею Амальрику и Володе Буковскому, немало пережившим и много сделавшим для России.
В целом перевод на заочное отделение мне был скорее удобен. Многотерпеливая моя матушка перед свадьбой сказала мне:
— С расходами на свадьбу я, конечно, тебе помогу, но у меня подошел пенсионный возраст и дальше поддерживать тебя я не буду — себя и свою семью содержи сам.
Человеком я был, по-видимому, довольно легкомысленным и двигался по своему пути, казавшемуся мне естественным и неизбежным. Совершенно меня не испугало, что диплом я получу неизвестно когда, а может быть и не получу вовсе (как и оказалось), а найти работу теоретически без него нельзя, да еще с кончающейся через год временной московской пропиской.
Но я тут же получил сразу три интересных предложения о постоянной работе.
Николай Павлович Пахомов — директор музея в Абрамцеве предложил мне работать у него. Заманчиво это было необыкновенно: жить в усадьбе Аксаковых—Саввы Мамонтова и пользоваться поразительной библиотекой музея. Но работа Николая Павловича и впрямь включала в себя хозяйские обязанности — он выцыганил сперва один этаж (в память о Серове, Врубеле, Мамонтове, с которым был знаком, будучи сам из очень богатой купеческой семьи), а постепенно и весь дом у своего бофрера Веснина, который, как президент Академии архитектуры, получил Абрамцево под дом творчества архитекторов. Николай Павлович мне объяснил:
— Когда я вижу в парке поломанную скамеечку — беру топор в руки и тут же ее чиню.
И я отказался не только потому, что сомневался в своих плотницких способностях, но и потому, что понимал, как мало гожусь для хозяйствования в чужом доме. Как ни странно, это очень огорчило Николая Павловича:
— Но ведь я ради вас отказываюсь от должности старшего научного сотрудника — только она у меня вакантна.
Свободное копирование
