Весной 1943 года вместе с Университетом я возвратилась в Москву. А письма от Коли все не приходили, ни мне, ни его родным.
Вернулись из Челябинска мать Коли и его сестры, с двумя из которых, Клавой и Тоней, я переписывалась во время эвакуации.
Точно не помню, когда я впервые переступила порог Колиной квартиры в Лялином переулке. На меня тогда тревожно посмотрела его мать, мрачно — отец и дружелюбно его сестры, Клава и Тоня. Младшая Аня взглянула с детским любопытством — ей было всего одиннадцать.
С тех пор я стала навещать семью Принца, у меня как-то само собой появилось это неписаное право, ведь с Клавой я еще до эвакуации познакомилась, и Коля был очень рад этому связующему звену. Как только случалась задержка с моими письмами, он тут же обращался к Клаве: не знает ли она, что со мной? «От Ани давно нет писем». И тогда ко мне в Свердловск летело тревожное послание из Челябинска: «Коля спрашивает о тебе, он о тебе волнуется. Ты ему пиши не ответами, не только письмо на письмо, но и внеочередные. Ведь почта работает неважно, а так какое-нибудь дойдет. С приветом и наилучшими пожеланиями. Твоя подруга Клава».
Лялин переулок... Он стал для меня убежищем от тоски, священным местом: там было прежнее жилище Коли, дом, откуда он ушел на войну. А его родных я полюбила сначала чувством, отраженным от того, что испытывала к их сыну и брату, а затем и осознав их личные достоинства — доброту, глубокую, природную порядочность, духовное единение друг с другом. И — мое единение с ними, которое так никогда и не порвалось потом, в течение долгих десятилетий, пока все были живы...
Помню один из солнечных зимних дней в январе 1944 года, Лялин переулок, мне идет восемнадцатый год, и я стою посредине комнаты, молчу и почему-то низко опустила голову. И на меня смотрят все они, Колины родные, даже его отец на этот раз. И вдруг тетя Груша (так я звала Колину мать), с такой проникновенной грустью, так по-своему, по-деревенски сказала:
— Аня... ты теперь в самом соку...
И я поняла, что вторая часть фразы, будь она произнесена, прозвучала бы так:
— А Коли все нет... И писем от него — нет...
Извещение о гибели Коли я получила первая. Наверное, в его кармане нашли не родительский, а мой адрес, московский. Может быть, он предполагал, что в Свердловске я ненадолго? Или, может быть, все-таки получил мое письмо осенью сорок второго, в котором я написала, что поступила в Университет, и что есть надежда вместе с Университетом вернуться в Москву? А может быть, родительский адрес выпал на землю, когда Коля падал? И в кармане гимнастерки остался только мой?.. Не знаю.
В извещении командир роты сообщал: «Ваш любимый друг, Болыпунов Николай Александрович, младший лейтенант, 17 ноября 1942 года пал смертью храбрых в селе Гойтых (Гойтх) Туапсинского района Краснодарского края и там похоронен».
Я открыла почтовый ящик поздним вечером, прочитала и, не понимая, что делаю, побежала к Красной площади. Земля колебалась подо мной, а я все бежала и бежала, без крика и без слез.
Как я оказалась в чужом дворе, на улице Разина, напротив бомбоубежища, в котором мы с Колей в июле сорок первого просидели всю ночь? Теперь тоже была ночь, и я одна стояла в пустынном дворе. Я обняла руками какой-то темный столб и, вцепившись в него, закачалась. А когда подняла голову, то звезды расплылись надо мной и затопили небо.
Потом я мчалась по аллее, где мы с Колей любили гулять... Я поняла, что бегу к набережной — там мы тоже ходили, сколько раз ходили и смотрели на чаек...
— Кто идет? Ваш пропуск!
Безумный бег, который мог окончиться на дне Москвы — реки, остановил патруль. До конца войны было еще долго, и в Москве продолжал действовать комендантский час.
— Стой! Предъяви пропуск!
Солдат с винтовкой за плечами и с красной повязкой на рукаве глянул мне в лицо, помолчал и спросил:
— Случилось что? Два часа ночи! Я кивнула.
— Ты где живешь? Откуда забрела сюда?
Я показала рукой вверх, в сторону моего Большого Вузовского переулка.
— Ты что, немая? Слышишь, но не говоришь?
Я отрицательно покачала головой. Рот не разжимался, голос отказал, а лицо стали заливать слезы.
— Ты иди наверх, по Ивановскому переулку, там нет патруля. Только ничего такого... не вздумай! Без глупостей! Я погляжу вслед! Я вообще-то обязан доставить тебя в комендатуру, так что беги, что есть силы! Отвечай тут за тебя!
И я осталась жить. Только с тех пор мир, недавно прекрасный, погрузился в монотонный серый цвет. Остальные краски были для меня потеряны.
Свободное копирование
