Мы спустились с возвышенности. Перед нами распласталось заросшее травой плато, отсюда до чумов оставалось километра два. Когда мы зашли на равнину, наши ноги погрузились в воду чуть не до верха голенищ резиновых сапог. Земля под нами прогибалась, как сетка батута.
- Ты куда меня завёл, Сусанин? – спросил я солдата.
- Не бойтесь, товарищ лейтенант, здесь топей нет, это проверено.
Так, слушая рассказ Мажурина и размышляя над жизненными нюансами, мы медленно пробирались к намеченной цели – стойбищу ненцев. Поднявшись на возвышенность у северной антенны, мы увидели тундру такой, какую рисовали её у нас в учебниках по географии: большое стадо оленей, стойбище оленеводов и обязательным дымком над чумом, около чума обязательно должны быть нарты. Но ни преподаватели, ни ученики в школе и подумать не могли, что ненцы на нартах ездят и летом. Когда я увидел такую панораму, то даже остановился. Чтобы пройти к чумам, нужно было просочиться через стадо оленей, а если присмотреться, то эта рогатая орава двигалась в нашем направлении.
- Мажурин, куда бежать будем? – шутливо спросил я солдата, хотя мне было не до шуток. Если Паниковский из «Двенадцать стульев» не любил, чтобы его били сапогами, то мне не улыбалась перспектива, чтобы олени меня потрясли на своих рогах.
- Ничего не будет. Бежать никуда не надо, – успокоил меня солдат, – просто сядем.
Мы присели на кочку. Олени подошли к нам на расстояние нескольких шагов, наклонили свои рогатые и безрогие головы, стали рассматривать нас своими глупыми, ничего не говорящими глазами. Самцы хрюкали, как свиньи, а самки стояли молча.
Я уже созрел и был готов к самому худшему, когда из плотного круга оленей вышел человек в малице. Головной убор малицы плотно закрыл голову человека. Наружу выходил только нос и видны были глаза. Раньше его фигура полностью сливалась с оленями, и мы его не видели.
- Здравствуйте, дорогие гости! Прошу к нам, – сказал хозяин. Он откинул капюшон малицы, и я узнал в нём Якова, бригадира оленеводов, который приезжал к нам в стройпосёлок. Он издал какой-то гортанный клич, и олени начали уходить в сторону. Мы прошли через стадо как сквозь строй. Когда подошли к чумам, а их было три, там царило полное безлюдье и безмолвие.
Около нас бегали жёлто-коричневые собачки и, стараясь выслужиться перед хозяином, лениво тявкали на нас, не забывая при этом приветливо крутить хвостом. Вышел какой-то мальчишка из чума, сел на нарты и ножом начал строгать какую-то планку. Рядом с ним лежал маленький не то колун, не то топорик. Впоследствии я узнал, что это весь инструмент, который применяется при изготовлении нарт. Собираются нарты без единого гвоздя, а скорость оленьей упряжки иногда достигает 40 километров в час. Мастеровой бросил на нас ничего не выражающий взгляд и продолжил своё дело.
Яков пригласил нас войти в чум. Видя, что я остановился перед чумом в поисках дверей, он отодвинул висящий на берёстовом покрытии чума кусок оленьей шкуры и ловко нырнул в открывшийся треугольник проёма. Я последовал за ним и, наткнувшись на какой-то висящий сверток, остановился.
- Заходи-заходи! – пригласил Яков и вмиг сбросил малицу, показывая этим, что мы зашли не на минутку.
Я отодвинул в сторону свёрток и зашёл в чум. Через верхнее отверстие в чуме пробивались робкие лучи солнца, но в чуме было светло, тепло и как-то спокойно. Я рассматривал пакет у двери. Он качался. Всё время в чум, как к себе домой, входили собачки и своими мордами или хвостами задевали этот свёрток. Я даже возомнил себя опытным дизайнером и хотел предложить хозяину перевесить этот свёрток подальше от дверей, чтобы он не мешал заходить в чум, но я так часто попадал впросак, что у меня начало вырабатываться тормозное устройство. На этот раз я также воздержался от совета. Полы чума были выполнены из оленьих шкур, уложенных по периметру чума. Нейтральная часть была отсыпана глинистым утрамбованным грунтом. Немного правее от центра чума находился очаг, над которым была перекладина, покоющаяся на двух рогообразных стойках. К перекладине был подвешен довольно большой котёл, в котором варились куски оленьего мяса. Сладкий запах мха-лишайника и ягеля висел в чуме. На оленьих шкурах вдоль периметра чума у стен стояли (именно стояли!) полновесные подушки из гагачьего пуха. Подушки были в чистых светло-цветастых наволочках. Диву даёшься, что находясь от открытого огня в двух метрах, эти подушки были чистыми. Недалёко от очага напротив входа стоял столик высотой 40-50 см, сделанный из очень хорошо подогнанных строганых досок. Свежая древесина стола светилась годовыми кольцами. Перед очагом слева от двери висел сосковый умывальник, а в искусно притороченной деревянной мыльнице лежал кусок мыла. Под умывальником не было традиционного тазика, вода стекала в продолговатое углубление в земле и по нему ручейком уходил из чума. Нас усадили за стол на шкуры. Была небольшая заминка с ногами в резиновых сапогах. За столом они оказались как бы лишними, их не было куда деть. Увидев, как это делают хозяин и гости, которые вошли вслед за нами, мы успешно решили эту задачу. Оказывается, что за столом можно сидеть на собственных ногах, только к этому нужно привыкнуть. Мы сидели за столом и вели беседу. У меня было очень много вопросов.
- Как вы, делая переходы по тундре на сотни километров в туман, вьюгу ориентируетесь? – спросил я.
- А разве вы в городе в туман, вьюгу или ночью сидите дома? – вопросом
на вопрос ответил Яков.
- Ну в городе есть улицы, и мы идём по ним.
- Это верно, – согласился он. – А скажи, когда ты идёшь по улице, ты на каждом углу читаешь название улиц?
- Конечно, нет. Этого не требуется.-
- Вот и мы не читаем. Нам этого не требуется. Мы знаем наш край. Мы идём по дорогам, по которым ходили наши предки. Они передали эти дороги нам, мы передаём их нашим детям. Жаль только, что наши дети, вырастая, стремятся уйти в города, поселиться в домах, работать на полях и заводах. В колхозах при оленях остаются очень немногие. Жаль.Ведь олень кормит и рабочих, и крестьян. А сколько золота даёт его шкура, из которой вырабатывают замшу и продают заграницу! Тундра без оленей существовать не может, так же как и олень без тундры. И тому, и другому нужен человек, а человек-то и уходит из тундры и теряет всё то, что ему подарила природа. Нельзя насильно у родителей забирать детей почти что на год, обучая их грамоте, но отучая их от жизни в тундре, которая не может жить без детей! Эти дети должны воспитывать своих детей, показать и научить их пользоваться дорогами, по которым шли их предки.
Логика Якова была беспредельна. Он был человек тундры, но он старел. Он прошёл горнила войны от Москвы до Берлина, несколько раз был ранен и вернулся в тундру. Имеет трёх сыновей. Один учится в Архангельске в сельхозтехникуме, другой – в Мизени, в школе-интернате. В чуме послышался какой-то не то скрип, не то писк. Яков встал со своего места, подошёл к двери и толкнул висящий свёрток. Писк утих.
- А это мой третий сын, – с гордостью сказал Яков, – он родился месяц назад. Я надеюсь, что он подрастёт и согреет старость своего отца, как я согреваю своего отца, который сейчас пасёт со мной оленей. Он показал на старика, который сидел с нами за столом, но в беседе участия не принимал, не знал русского языка. Я не усидел. Поднявшись, подошёл к двери и приподнял уголочек прикрывающего торец свёртка. На меня уставилась смуглая мордашка симпатичного младенца с двумя немного раскосыми угольно-чёрными глазками и маленьким, еле возвышающимся над личиком бугорком носика. Я осторожно опустил уголок свёртка. Так вот она в чём, разгадка расположения свёртка! И люди, и собаки, входя и выходя, качают свёрток – колыбель младенца.
Подошла к столу хозяйка. Это была стройная среднего роста женщина с круглым, типично ненецким лицом, со жгуче-чёрными глазами. За стол она не садилась, малицу не снимала. Яков ей что-то сказал по-ненецки и она удалилась так же тихо, как подошла к столу. Какая-то аналогия вырисовывалась между оленями и людьми, между мужчинами и женщинами. Мужчины здесь разговаривают – женщины молчат, олени-самцы трубят и хрюкают – ярки-самки беззвучны. Хозяйка поставила на стол большой чайник и шесть маленьких чашечек, немного меньше тех, из которых у нас пьют кофе. Началось чаепитие. Я выпил свой чай. Хозяин, не спрашивая моего согласия, налил мне следующую чашку, которую я тоже выпил. Я отставил чашку в сторону, но хозяин её снова наполнил. Я снизил темп питья, но всё-таки чашка освобождалась, и мне наливали следующую. После шестой чашки я увидел, что один из ненцев повернул чашку донцем кверху. Выпив седьмую чашку, я перевернул её, и на этом моё чаепитие прекратилось. Когда все чашки на столе были перевёрнуты, хозяйка убрала чайник и чашки и большим деревянным крючком начала из котла вытаскивать огромные куски мяса и выкладывать их на стол. Каждый сидевший за столом подтягивал к себе кусок. Мясо было хорошо разварено и легко разбиралось руками. Ни вилок, ни других приспособлений на столе не было. Беседа во время обеда не прекращалась. Тема была одна: государство от колхозов брало много, а своим товаром кочевников снабжало очень скудно. Мука, соль, ситец, порох, патроны, да и сами ружья – всё было в дефиците. Часто защищать оленей и самому защищаться от волков приходится рогатиной.
На обратном пути в стройпосёлок мы шли как бывалые кочевники. Мы прошли через стадо оленей. Те наклоняли к нам головы с рогами и без рогов, но когда видели, что мы идём не останавливаясь, отходили от нас с видом «лучше не связываться».
После этого визита ненцы несколько раз посещали нас, приводили оленей, меняли их на муку.
Свободное копирование
