Осень пришла к нам без предупреждения по строго регламентированному графику. Сначала появились вечер и ночь, небо заволокли тяжёлые дождевые тучи, которые нередко считали своим долгом обдать нас холодной влагой. Со второй половины августа происходило чередование солнечных дней с дождливыми. Дождливые дни иногда чередовались со снежными. Снег моментально таял, а с появлением солнца земля моментально высыхала.
Как ни странно, но с наступлением осени производительность труда несколько повысилась. Нам удалось не только ознакомить личный состав с планом работ, но и внушить каждому солдату, что при морозе эту работу делать труднее, и нас личный состав понял. Вообще с приходом Жолобова мне работать стало легче. Работа выполнялась быстрее. Гауптвахта, которой так много внимания уделял майор Тряскин, теперь была пуста, караульный пост снят. Жолобов обладал неимоверной силой внушения, логических доказательств. Я как-то присутствовал при индивидуальной беседе его с провинившимся солдатом. Жолобов сидел за столом, солдат стоял, и мне казалось, что он в основном смотрит на пудовые кулаки командира, которые покоились на столе. Ротный изредка отрывал руку от стола с целью подкрутить свои казацкие усы. Разговор у него был тихий, медленный, спокойный. Он почти никогда не повышал голос, говорил простым солдатским языком без применения мата. Результат такой беседы давал исключительный эффект.
В один из выдавшихся тёплых осенних дней мы с рядовым Мажуриным делали переучёт деталей, завезенных к месту монтажа. Когда мы проходили овраг, по дну которого текла безымянная речушка, увидели несколько оленей, пьющих воду. Они бегло окинули нас своими круглыми, ничего не выражающими глазами и продолжали заниматься своим делом, усмотрев, что предмет их внимания удаляется.
- Раз появились олени, так скоро появятся их хозяева, – сказал солдат, – пойдём к ним на свеженинку-оленинку!
Он рассказывал по дороге, как их принимали ненцы в своих чумах, как поили чаем и угощали мясом, которое варилось в чуме на костре.
- Товарищ лейтенант, – завершая свой рассказ о хозяевах этого края, сказал Мажурин, – Вы увидите, какие это гостеприимные люди, какие они добрые. Если кто-нибудь будет Вам говорить, что они дикари, то Вы не верьте им. – Он немного помолчал, а затем продолжил: – конечно, если не наступать им на ноги. Они обиды не прощают. Однажды один заезжий проходимец подстрелил оленя. Затащил его домой, обработал и жрал понемногу. Когда он стрелял в него, в тундре никого поблизости не было. Чумы стояли километрах в тридцати от браконьера. Однако ненцы обнаружили пропажу. После недолгих поисков они обнаружили вора и пожаловались своему старшему Вылке. Вылко – депутат Верховного Совета СССР. Живёт он на Новой земле, но представляет в Верховном совете как островных, так и материковых ненцев. Было возбуждено уголовное дело, и браконьеру пришлось расстаться со своим личным имуществом и отсидеть десять лет в тюрьме!
Через некоторое время Мажурин сказал мне, что где-то около трёх километров от нас есть стоянка аборигенов. Ближе они уже подходить не будут. С этой точки они поворачивают опять на юг к Мизени. Там в лесах оленям легче находить корм. Недалёко от Мизени кочевникам построили посёлок, чтобы они жили в домах, однако в домах селилась только молодёжь, а старики ставили во дворах чумы и жили в них. В ближайшее воскресенье мы со моим помощником-кладовщиком пошли в гости. По словам Мажурина, стойбище должно было находиться в паре километров от северной антенны. Спешить было нам некуда, шли мы тихим шагом, наслаждаясь погодой и осенней дрёмой тундры. Несмотря на то, что уже несколько раз дождь сменялся снегопадом, сегодня было тепло и безоблачно.
- А Вы знаете, товарищ лейтенант, – лукаво смотря на меня, начал новую байку Мажурин, – что майор Иванько в какой-то мере мой родственник?
- Да? – с удивлением спросил я у него. – Скажи, пожалуйста, почему же он своего родственника заслал на самую дальнюю точку?
- А он этого не знает, – ответил солдат, как будто ожидал этого вопроса. – Если бы он это знал, он меня бы заслал ещё дальше, к примеру, на Землю Франца-Иосифа, или ещё дальше. Дело вот в чём. Майор Иванько в прошлом году был, как и Вы, начальником участка в звании капитана. Мы строили в одном рыбацком посёлке небольшой причал с пирсом. Там впоследствии должна была быть заправочная станция для малого и каботажного флота. Посёлок по сравнению с другими был немаленький. В нём был магазин и рыборазделочный пункт или завод, чёрт его знает. Когда в посёлке появились стройбатовцы, то в магазине достать водку стало делом проблематичным. Нет, Вы же знаете, наши ребята трудяги. А вот когда они познакомились с девчонками и с женщинами из этого рыбного производства, то это уж совсем другое дело. Прийти в гости и не захватить с собой бутылку считалось делом нетактичным. Хотя были там женщины, которые сами ставили бутылку на стол, или в крайнем случае на столе появлялась брага. Но ни один вечер не проходил без выпивки. Я тоже познакомился с молодой женщиной и чуть свободное время – шёл к ней. Она ставила на стол закуску, я – бутылку, и мы очень хорошо проводили время. Кстати, когда у меня бутылки не было, она тоже меня принимала и накрывала стол. К изобильному рыбному столу еще кувшинчик холодной бражки. Так вот, иди знай, что к этой самой молодухе в своё свободное время захаживал капитан Иванько. Если бы я это знал, я моментально сменил бы адрес. Кому это надо – вступать в конфликт с начальником участка, инженером, капитаном! Но я же не знал... И вот, значит, сидим мы с этой рыбачкой, едим рыбку, пьём бражку, в общем, тешимся по первому разряду. И надо же, чтобы я в коридоре услыхал голос Иванько! Обычно он разговаривал тихо, а здесь гремел, как пароходный гудок. Я понял, что так разговаривать мог только человек, принявший солидную дозу допинга. Когда звук коридорных шагов достиг наших дверей, звук затих, человек остановился, видно, он в полутёмном коридоре искал ручку двери. Я понял, что, кажется, тебе (так я думал о себе), мальчик, будет амба. Когда же поворотная ручка двери, прыгая и скрепя, начала выплясывать польку-бабочку, я убедился, что мысли мои были правильными. Рыбачка тоже уже была навеселе, велела мне лезть под койку, которую она вмиг поправила и накрыла одеялом так, чтобы оно достало до пола. Загоняя меня под кровать, она шепнула, что она сейчас его шуганет и он как пробка вылетит из комнаты. Ножки кровати были очень коротки, и сетка была соответственно у пола. Одно только меня утешало – что он должен вылететь из комнаты, как пробка. Однако правильно говорят, что в минуту опасности мозги работают лучше. Я придвинулся вплотную к стенке и даже попытался немного, сколь можно было, повернуться набок. И правильно сделал. Не успела моя подруга откинуть крючок, как дверь под напором Иванько с шумом распахнулась. Ничего не говоря, капитан схватил рыбачку, приподнял ее, сделал несколько шагов по комнате и бросил её на кровать. Нет, рыбачка не была крупной женщиной, правда, была хорошо упитанной на рыбке и хлебе. Однако несмотря на то, что я принял все меры предосторожности, удар по спине был такой сильный, что я едва не вскрикнул. Ей, видно, тоже хорошо досталось. Она вскрикнула, но пьяный Иванько это не совсем правильно понял, и я увидел отлетевшие пуговицы от халата рыбачки. Я сообразил, что если не приму никаких мер, они меня задавят. Собрав все силы, я животом прижался к стене, у которой стояла кровать. Таким образом я оказался, как говорят артиллеристы, в мёртвом пространстве. Сетка в центре прогибалась чуть ли не до пола. К счастью, то ли алкоголь на шефа подействовал, то ли другие причины подействовали, но эта дикая пляска продолжалась не долго. Кроватная сетка приподнялась, и я мог вздохнуть свободно. Рыбачка всё-таки его выставила и велела в таком виде больше не приходить, иначе она будет жаловаться командующему флота. Он что-то пробурчал, пытаясь обвинить её, вышел из комнаты, хлопнув дверью. Я вылез из укрытия.
- И ты тоже уходи вон, кобели проклятые! – крикнула она и заплакала.
Я ушёл. И всё-таки до конца сезона стройки я часто заходил к ней. Шеф сменил адрес. Его видели то в одной, то в другой комнате.
«Да, – подумал я, – так вот какой у меня начальник». Французы бы его называли Дон Жуаном, россияне таких людей называют ходоками, а в армии – морально неустойчивыми. Этот термин в положительных аттестациях не пишут, в противном случае аттестация переходит в отрицательное качество и идёт под сукно вышестоящего начальника. При этом офицеру не видать очередного звания как своих ушей без зеркала. Поэтому все Иванько, Ивановы, Шелухины (начальник сержантской школы) получают только положительные аттестации. Их служебные лестницы хорошо протирают и надраивают канифолью, чтобы они не соскользнули. Вскарабкавшись на вершину служебного положения, эти болваны-покровители раскачивали армейские устои в корне, насаждая подхалимаж, преклонение перед старшим начальником, ханжество и в какой-то мере казнокрадство и просто воровство. Когда я пришёл в управление, Иванько уже был майором.
Свободное копирование
