По вечерам в свободное время я заходил в сержантскую школу к Тимофею. Я шёл сразу в библиотеку, где почти всегда его находил. Мы заходили в читальный зал, просматривали газеты и журналы. Частенько к нам заходила Людмила Николаевна, библиотекарь. В этих случаях мы сидели и просто разговаривали. Единственная тема в разговоре, на которую было наложено табу – это разговор о доме. Ведь у Тимофея дома была жена. По их взглядам мне было ясно, что между Людмилой и Тимофеем уже давно не только дружеские отношения, но я считал, что это меня не касается, тем более, что судьба меня не наделила опытом в этих вопросах. Не знаю, знал ли супруг Людмилы о связи Тимофея с ней, но он иногда приходил пораньше и забирал её домой. Одно время у меня накопилось много дел в общественной работе, и я не ходил к Тимофею. Он пришёл ко мне.
– Что, скучаешь по мне? – шуткой встретил я его и хотел ему рассказать о своей работе, но он прервал меня.
– Нет, не угадал, дело намного хуже, – сказал он так, что я понял, что парню действительно плохо.
– Выкладывай, в чём дело? Что ты мнёшься, как девица?
– Знаешь, зачем я пришёл? – и, не ожидая ответа, продолжил, – я забеременел Люду.
Его лицо изображало муку святого угодника на иконе. Здесь были и досада, и раскаяние, и горе, и безысходность. Чем мог я ему помочь? Разве только выслушать и посочувствовать. Другим сослуживцам он не мог ничего рассказать. Я сделал паузу в разговоре и чуточку её задержал. Это заставило его продолжить разговор. Он рассказал, что муж Людмилы – инженер локационщик. Долго ходил на кораблях и сверх допустимых доз нахватался радиации, после чего был списан с корабля и работал в политотделе флота. Детей у них не было, а теперь по причине его болезни и быть не может.
– Людмила не знает, что ей делать, рожать ребёнка или делать аборт, пока не поздно. – Тимофей продолжал мне рассказывать. Он перебирал всевозможные варианты, из которых я должен был выбрать. Я молчал. Слушая Тимофея, я был уверен, что он явно обращается не по адресу. Я в этих вопросах ликбеза не оканчивал.
В детстве я влюблялся, но об этом знал только я, хотя друзья надо мной посмеивались. В эвакуации, в Ижевске, занимаясь в 6-м классе, мне вскружила голову местная одноклассница Миля Косолапова. Не влюбиться в неё было невозможно. Ростом чуть пониже меня, с длинными вьющимися белокурыми волосами, стройная. Походка была не по летам плавная. На её светлом лице всё было прекрасно: нежный румянец, нос, рот, небесной синевы глаза были достойны кисти великих художников. Разговаривала она тихо, медленно, чуть певуче. Когда изредка мне удавалось с ней разговаривать, я балдел, что давало повод соученикам смеяться надо мной. Она любила слушать рассказы об Одессе, о море, которое она ни разу не видела, но очень хотела увидеть. Я ей рассказывал о своём городе у моря, и всю нежность, которую я чувствовал к ней, я вкладывал в мой рассказ. Отец Мили был художник, скульптор, резчик по дереву. Он полгода у нас в школе работал преподавателем рисования. Затем в их семье возник конфликт между отцом и матерью, и они уехали в Воткинск. Во втором полугодии у нас в классе появились москвичи Алла и Юра Гендон, двоюродные брат и сестра. Отец Юры был хирургом в госпитале, Аллин отец был на фронте. Мы с Юрой очень быстро подружились и называли почему-то друг друга кунаками, что по-татарски означает «друзья». Алла своей красотой не уступала Миле. Она была чуть ниже Мили ростом, жгучая брюнетка. Короткая модная стрижка подчёркивала красивое лицо Аллы. Большие светло карие глаза смотрели из-под длинных черных ресниц, алые большие губы окаймляли красивый рот, нежная смуглая кожа лица свидетельствовала о том, что прародители Аллы были участниками великого и долгого исхода. С Аллой я тоже подружился. Она занималась лучше меня и частенько помогала мне. В новом учебном году школы стали раздельными. Мы с Юрой перешли заниматься в другую, мужскую школу. С Аллой я стал встречаться реже, только на совместных вечерах и при посещениях госпиталей. Спустя пол года отца Юры отозвали в Москву, и они все уехали. Были у меня знакомства с девушками вне школы. Дома у моего удмуртского товарища я познакомился с подругой его сестры, девушкой, эвакуированной из Смоленска, Леночкой Канареевой. Однажды я проводил Леночку к её дому на Колтоме, это район Ижевска. Мы шли медленно, разговаривали обо всём и ни о чём. Вернулся я домой к двенадцати часам ночи. Отец мой не ложился спать, ждал меня. Когда я вернулся несколько возбуждённым приятно проведённым вечером, у нас произошёл довольно длинный разговор. Собственно говорил он. Мне пришлось выслушать то, что я и сам хорошо знал. Что конца войны ещё не видно, что в любой момент меня могут призвать на службу в армию, о чём я должен всегда помнить. Разговор был долгим и очень неприятным для меня.
Дорогой отец, если бы ты знал, какой вред ты нанёс мне в ту ночь! Я тебя очень любил, я похож на тебя, старался повторить твой жизненный путь честного человека труда, убеждённого в правоте своего дела. Мне казалось, что это у меня получилось. Я впитывал каждое слово, обращённое ко мне, и оно для меня было законом не по страху, а по убеждению. Оно закладывало во мне какой-то комплекс, действовало, как гипноз. Где-то подсознательно я знал, что я нужен отцу не менее, чем он мне. Нужен был в семье кусок хлеба, нужно было помогать в уходе за маленькой сестрёнкой. Без меня отцу было бы очень тяжело. Не знаю, может быть, это обстоятельство вызвало его на тот ночной разговор. Не знаю. Мне было только неполных 17 лет. Но факт есть факт. Не исключено то, что, будучи уже совершеннолетним, я полюбил девушку, с которой учился в техникуме. Тот ночной разговор с отцом сыграл со мной злую шутку. Я не признался ей в любви в нужное время, и она вышла замуж за другого человека, не дождавшись моего признания в любви. Теперь здесь, в Заполярьи я стою и слушаю исповедь о любви, долге, переживании. Что я ему мог советовать, когда у меня самого всё через пень-колоду в этих делах шло? Когда я очнулся от своих воспоминаний и посмотрел на «кающегося грешника», Тимофей замолк. Своим взглядом он просил совета.
– Знаешь, что я тебе посоветую? – спросил я его, когда молчать уже было невозможно. Ты своё дело уже сделал. Теперь от тебя ничего не зависит. Думаю, что майор не захочет скандала и на тебя выходить не будет. Будь готов к тому, что тебя могут досрочно направить в другую часть, присвоив или не присвоив тебе звания сержанта. Второй вариант – это у вас в ближайшее время будет другой библиотекарь. Не исключён и третий вариант. Люда возьмёт отпуск и поедет в Ригу шить себе новые наряды. Там она сделает аборт и вернётся как ни в чём не бывало.
Сработал второй вариант. Спустя несколько дней Людмила уволилась с работы, и они с мужем уехали. Тимофей окончил сержантскую школу, и его направили в ШМО. После окончания этой школы он покинул Ваенгу и уехал по назначению в другой гарнизон в качестве командира взвода. В середине марта ШМО пополнилось вторым набором учащихся. В основном пополнение состояло из старослужащих сержантов, которые остались на сверхсрочную службу. Наш выпуск готовился отметить годовщину службы в армии. Это мероприятие было нелегальным, и его никто не санкционировал. Группа моих друзей в 12 человек решили отметить этот день, тем более, что он совпал с днем моего рождения. Об этом событии не забыли у меня дома и накануне прислали посылку с печеньем и всякими деликатесами. Не позабыли прислать бутылку хорошего вина. Какой бы величины ни была посылка, на нашу группу она была явно мала. Мы решили создать комиссию по подготовке к празднику. В неё вошли Коля Жаров, Володя Мальцев, Володя Зуев и я. Мальцев и Зуев до школы служили в Ваенге. Один из них должен был добавить к моей посылке сельдь, консервы, хлеб и выпивку. На эти продукты мы собрали деньги. Второй должен был сделать ключ от классной комнаты в одной из мастерских строительного управления. Так что всё складывалось отлично.
Свободное копирование
