Предметов было не много. Каждый преподаватель читал нам по два учебных часа с десятиминутным перерывом. БУП боевой устав пехоты, фортификация, огневая подготовка, санмедподготовка. Это всё мы узнали, когда вошли в класс. До прихода преподавателя старшина раздал нам общие тетради, карандаши, угольник. Какое блаженство, подумал я, заниматься в военном училище! Ни о чём не нужно заботиться, всё тебе подают, кормят, поят. Всё это на плечах старшины. Я сел в классе «на шкентель» – это самый дальний стол от преподавателя, чтобы не заслонять ведущего занятия офицера моим низкорослым коллегам. Коля Жаров, хотя росточком не вышел, сел рядом. Мы обратили внимание, что за столами сидели солдаты, которые при первом посещении бригады наотрез отказались подавать заявление на поступление в школу. Интересно, почему они здесь оказались? В помещении было тепло. Чуть заметный рассвет полярной ночи сюда не проникал. Классная комната освещалась электричеством. Монотонная речь неопытного преподавателя, электросвет создавали в классе сонную обстановку. Ребята начали «клевать носом». Во время перерыва мы в гимнастёрках выбежали на улицу и начали играть в снежки. На морозе снег был рассыпчатый, поэтому мы просто обсыпались снегом. После перерыва заниматься стало легче, сон полностью прошёл.
Спустя нескольких дней выяснилось, что мы с Николаем остались без обуви, в Ваенге личный состав переобули, выдали сапоги. В Росте, когда мы там были, новую обувь ещё не выдавали. Начальство решило нам обувь не выдавать, т. к. через пять месяцев мы получим полностью офицерское обмундирование
Не знаю, кем была проявлена инициатива, но Николаю выдали подходящую пару ботинок, очевидно, обнаружили на какой-то свалке б/у. Моего размера на свалке не было, и я опять оказался один на один с проблемой отсутствия обуви. Мало того, что на моих ботинках полностью отсутствовал протектор, так к тому ещё подмётка была настолько вытерта, что через несколько минут мороз пробирался к ногам. Ноги скользили по наледи дороги, как хорошие бегунковые лыжи у спортсменов. На строевых занятиях я не отрабатывал шаг, а следил за тем, чтобы не упасть и не поранить штыком товарища. По прошествии небольшого промежутка времени нас навестил на плацу, где проходили строевые занятия, начальник штаба бригады подполковник Сирота. Я его заметил и хотел не «ударить в грязь лицом». Когда старшина подал команду «Строевым!», я, наверное, переусердствовал, потеряв бдительность, и плюхнулся на дорогу. Винтовка отлетела на несколько метров в сторону. Хорошо, что я был левофланговым, и мне удалось упасть на сторону. Строй не рассыпался. Подполковник приказал остановить строй. Старшина остановил строй и повернул его налево. Я оказался в первой шеренге. После некоторого разъяснения, что в строю нельзя падать, подполковник подошёл ко мне и приказал дать ему мою винтовку. Я назвал свою фамилию и, как положено, бросил ему винтовку. Поймав винтовку, он отошёл от строя несколько шагов, чтобы его было видно всему строю. Отдавая сам себе команду, он начал её исполнять. Когда подполковник скомандовал «Строевым!», он повторил мой манёвр и упал на дорогу, винтовка отлетела на то же расстояние, папаха с головы улетела несколько дальше винтовки, бессовестно обнажив круглую, как циркулем вычерченную, плешь на голове подполковника. Поднявшись, он что-то невнятное проворчал, что, мол, офицерские сапоги на кожаной подошве не приспособлены к ходьбе по скользкой дороге, и, швырнув мне поднятую им винтовку, удалился. Винтовка была брошена мне с несколько большей силой, чем было положено, но на этот раз я устоял. На перерыве ребята подшучивали надо мной: «Он тебе этого конфуза не простит», – говорили одни. «Надо было предложить поменяться с ним обувью», – говорили другие, т. к. были уверены, что размер обуви подходил.
Распорядком дня нам выделялось время на самоподготовку. Это время мы проводили в классной комнате. В основном в эти два часа мы отдыхали. Кто-то писал письма, а иногда просто группами собирались по интересам и обсуждали те или иные вопросы. Когда это обсуждение принимало довольно шумный характер, появлялся наш главный «воспитатель» старшина. Он проходил к единственно свободному месту в классе, месту преподавателя, и объявлял построение. Дежурный, выстроив класс в две шеренги, докладывал ему о том, что класс по его приказанию построен. После этого действия начиналась проповедь. В жизни старшина был молчун, поэтому каждая фраза, сказанная им, доставляла ему страшные муки. Иначе он себя чувствовал во время проповеди. Перед ним стояли порядка тридцати человек, отобранных из большой массы людей. Они обязаны были его слушать. За многолетнюю службу в армии он заучил отдельные фразы из уставов, которые ему читали такие же старшины и младшие командиры, как он в настоящее время. Он изрекал эти истины, не обращая внимания на связь сути этих истин с причиной построения. Если классные наставления делались с перерывами в несколько дней, то вечерние делались ежедневно, причём заканчивались они нередко внеочередными нарядами. От очередных нарядов мы были освобождены.
Свободное копирование
