Когда я явился на сборный пункт, там уже были призывники. По их поведению и разговору, я понял, что это городские ребята и каким-то образом знакомы между собой. По возрасту многие были переростки вроде меня, но были и младше. Я предъявил повестку дежурному, который послал меня на второй этаж, указав комнату. В этом доме я часто бывал, так как здесь одновременно находился Райвоенкомат Сталинского райна. К этому военкомату я был приписан и здесь я довольно часто бывал на различных комиссиях.
Ввиду того, что я с одесской квартиры выписан не был, военкоматовским офицерам не трудно было меня найти и выполнить свою угрозу, когда я отказался идти в военное училище, обучаясь в техникуме. За небольшой срок нашей разлуки офицеры в этой части не сменились и меня знали в лицо. Один из них принял механически у меня повестку, а потом поднял голову, чтобы убедиться, что это я. Из искр блеснувших из его глаз, я понял, что здесь я не забыт. Забрав у меня повестку и временный паспорт, (до армии я постоянного паспорта не имел), офицер уставился на меня и перешёл на „Ты".
- Ты куда это пришёл, на гулянье к девкам?! Смотри, какой щеголь выискался. У тебя эту спесь собью быстро. Почему явился не постриженный? - грозно спросил он, и не ожидая ответа, пользуясь своим правом приказывать, отдал мне первое приказание, - марш стричься, немедленно. Чтобы через двадцать минут, нет, через пятнадцать минут был подстрижен под нольку. Марш.
Я знал, что надо постричься. Но они мне дали два дня на сборы. На селе один парикмахер. Чтобы постричься нужно было потратить пол дня. Я безразлично сказал офицеру: "Есть" и ушёл. Затратил я на стрижку времени больше часа, но абсолютно не по моей вине. До парикмахерской было не менее пяти минут хода. Я поднялся по ступенькам крыльца и в стекляной двери увидел, что ни одного клиента нет и мне удастся сравнительно точно выполнить приказание. Я отворил дверь и вошёл в зал. Клиентов действительно не было. Мастера все стояли около служебного помещения и оживлённо о чём-то вели беседу. Рюкзак я поставил около вешалки и стал ждать, когда они освободятся и меня пригласят. За несколько минут ожидания я уловил суть спора мастеров, они осуждали Адэнауэра за то, что он возрождает фашизм в Германии. Самое главное, что аппонентов не было, все имели одну информацию из наших газет. Все были согласны, что Адэнауэр фашист. Не знаю, чем бы закончился спор, если бы один из мастеров не поднял бы голову и не увидел меня.
- Сеня, Вас кажется ожидает клиент, - сказал он с интонацией, по которой можно было определить не только то, что он одессит, но и то, в каком районе города он родился и живёт.
Ко мне подошёл мастер, очевидно это был названный Сеня. Маленького роста, длинорукий, большая голова, немного большая той, которая соответствовала бы его росту, была увенчена аккуратно подстриженной большой чёрной шевелюрой. Белоснежный накрахмаленный халат увеличивал ширину плеч, и контрастно подчёркивая черноту его шевелюры.
- Доброе утро, молодой человек, - приветствовал он меня, - как будем стричься?
Не ожидая ответа, и показывая, что бережёт моё время, он быстро пошёл в служебную комнату и вышёл из неё, держа два пакета.
Перед моими глазами он, для наглядности, вскрыл демонстративно пакеты и водрузил на меня две салфетки.
- Так как будем стричься?- опять обратился ко мне Сеня,- полька, английская полька, бокс, полубокс...
Он бы наверное ещё бы перечислял названия стрижек, но я его прервал.
- Пожалуйста наголо, под ноль.
- Молодой человек,- обратился ко мне Сеня, - я тоже одессит и шутки понимаю, но сейчас я на работе, а раз так, то нужно работать.
- Семён,- обратился я к нему, - я далеко не шучу. Я ухожу в армию и мне приказали постричься так, - я показал ему рюкзак у вешалки.
- Раз наголо, будет наголо в лучшей форме, - сказал Семен уже серьёзно и опять побежал в подсобку.
Теперь в руках у него была электрическая трофейная машинка для стрижки. Он включил её в розетку. Началась стрижка. В течении нескольких секунд машинка поработала, издала звук вроде стона и остановилась, продолжая жужжать. При этом она продолжала меня тянуть за волосы. Сеня выдернул вилку из розетки. машинка замолкла, но волосы мои не отпустила. Подошли ещё два мастера, один с ножницами, другой с ручной машинкой. Они в шесть рук начали освобождать мою голову от машинки, которая хорошую прядь захватила в свою прожорливую пасть. Дело в том, что в раннем детстве меня в парикмахерской заразили стригучим лишаём, который в то время лечили с применением рентгенотерапии. Все старые волосы вылезли, а новые вырасли вьющиеся не естественно густые, как овечья шерсть. Очевидно и стричь меня нужно было соответственной машинкой. Но самое страшное в этом деле было то, что было много советчиков. Шесть рук мгновенно исполняли очередной совет и после исполнения пробовали, не отпустила ли машинка волосы, от чего я подпрыгивал, как на электрическом стуле. Наконец машинка смилостивилась надо мной и отпустила мою грешную голову. Сеня снял насадку, одел новую, большую. Через пять минут я был оболванен "под Котовского". Пожелавши коллективу, сражавшемуся за мою голову здоровья и счастья, я удалился.
Когда я подошёл к военкомату, там уже было много призывников и всё время прибывали новые. Солнце подымалось всё выше и выше. Ребята были одеты довольно тепло, как требовалось в повестке. Многие прятались от жары в помещении военкомата, где своими мешками и чемоданами загораживали проходы. Выходящие из своих кабинетов офицеры, сгоняли их с этажей. Часто офицеры переходили на мат и угрозы. Уходить с территории военкомата запретили. Призывники, оторванные от своих повседневных работ, от станков, от баранок машин и тракторов, скитались, как очумелые. Наконец, нашёлся кто-то из офицеров, который вывел призывников в садик на проспекте. За последние дни тёплые погоды буквально вытянули из земли всю растительность, покрыв клумбы садика плотной травой. Пришли офицеры с табличками номеров групп. Таблички на колышках воткнули в землю на расстоянии друг от друга, приблизительно, десять метров. Объявили общее построение, объявили нам номера групп в которые направлялся каждый призывник, и приказали нам построиться около соответственных номеров групп. Наша группа оказалась у самой улицы Бебеля. Подошёл офицер, сосчитал нас и ушёл. Медленно, но верно группы начали рости за счёт прибывающих. Я был приятно удивлён, когда ко мне подошёл Боря Гельман, мой коллега по техникуму. Я с ним не дружил, но был в хороших отношениях. Он был немного странный. Маленький, толстоват, с большой головой, маленькими глазками, которые всегда смотрели прямо. Чтобы ему посмотреть в сторону, необходимо было повернуть всё туловище. Когда он встречал кого- либо на дороге, он затевал разговор, на ходу, забегая на маленьких пухленьких ногах вперёд собеседника, стараясь смотреть ему в лицо. Из нашего района приехало трое, все из разных сёл, и очевидно сейчас были в разных группах, так, что Боря был единственный знакомый в моём окружении. Я был истинно рад ему, и он, видать, тоже не меньше. Боря примостился около меня, скорее около моего рюкзака, так как рюкзак служил хорошей опорой, когда сидели на травке. Рядом с нами сидел парнишка, немного моложе меня, но так же одинок. Я завёл с ним разговор. Он с досадой рассказал мне, что только вернулся из заключения, где тянул срок от звонка до звонка два года, устроился работать на судоремонтный завод „Андре Марти", получил общежитие. Можно бы пожить, как человек, а тут повестка. Поговорили о жизни. Я почувствовал, что уже проголодался. Если не считать завтрак в Овидиополе, где после обильной ночной еды, кушать я почти не мог, то я ничего с утра не ел. Я открыл рюкзак, отрезал сало, хлеб. Предложил Боре, но он отказался. Он пообедал у мамы дома. Славик, так звали нового знакомого, сначала, для приличия тоже отказался, но после повторного приглащения не решился отказываться. По тому, как он ел, я понял, что не всегда этот паренёк сыт бывал. Пришёл офицер курирующий нашу группу. Он не делая переклички, пересчитал нас и со словами „Полный порядок" собрался уходить, но мы его остановили и спросили, где мы будем ночевать. Офицер нам сказал, что ещё не решено и ушёл. Я был удивлён, что в день 1 апреля всегда кто-то кого-то обманывает, а здесь видать об этом забыли. Я забыть не мог, так как это был день моего рождения. В этот год он совпал с началом еврейской пасхи „Песах", как и в 1928 году. Тогда у тёти мы собирались в своем доме на торжественный ужин. Дядя читал предтрапезную молитву и начинался ужин. Последние годы дядя, инвалид первой мировой войны, вступил в КПСС. Он уже не читал молитву на иврите.
Свободное копирование
