Подходил Новый год. На фронте дела были тяжёлые, но близился переходный момент. 19 ноября 1942 года наши войска вели с июля месяца бои за Сталинград, где враг сосредоточил свои основные силы, чтобы перекрыть доставку бакинской нефти по Волге на перерабатывающие заводы и взять Москву. Наш Генеральный штаб разработал операцию окружения основных фашистских сил под Сталинградом, отрезав пути доставки боеприпасов, продовольствия, техники. Наши войска приступили к ликвидации созданного котла. Вражеское командование перешло в оборону и сопротивлялось, как загнанный в ловушку зверь. К Новому году битва за Сталинград была в разгаре, правда, с большим перевесом наших вооружённых сил.
Настроение советских людей, несмотря на голод и лишения, несмотря на то, что тысячи похоронок приходили ежедневно, было возвышенным. Появилось ощущение, что где-то в глубине тёмного туннеля появилось просветление.
Родители учеников нашей школы, которые занимали в городе ведущие посты, решили устроить новогодний бал для учеников 6 и 7 классов. Это был незабываемый бал, к которому мы все взяли на себя повышенные обязательства. В те времена без этого ничего не могло начинаться и кончаться.
В нашей семье произошло ЧП, которое могло окончиться печально, но... Всё обошлось. В честь Нового года Удмуртский обком партии собрал партийно-комсомольский актив республики. Брат на меня взял пригласительный билет, чтобы я послушал, как он будет выступать от имени первой комсомольской фронтовой бригады. Всё было нормально. После официальной части собрания давали оперетту «Девушка из Барселоны». По окончании спектакля я пошёл домой, а брат пошёл на завод во вторую смену. Со смены он пришёл домой и принёс костюмный пиджак без рукава и рваный комбинезон. В цеху он надел на костюм комбинезон. Когда он обрабатывал какую-то большую деталь на малых оборотах, видимо, он задремал, и рука попала под кулачок патрона. Хорошо, что нитки были гниловаты и отпустили рукав, оставив на месте руку. Могло быть гораздо хуже. Так костюм перешёл во владение ко мне. Я над ним посидел пару дней, всё восстановил, застирал, разгладил, попарил.
Сейчас к балу этот костюм был находкой. Бал удался на славу. С пивзавода один из родителей прислал немного пива, другие родители из отделов снабжения заводов прислали немного продуктов — мяса, колбас, хлеба. Кто-то из ребят принёс патефон, пластинки. К нам из города Воткинска в Ижевск приехал на жительство художник Косолапов. Он одновременно был скульптором по дереву и керамике. Его дочь Миля занималась в нашем классе. У меня с ней были хорошие дружеские отношения. Она была красивой девушкой, но её красота была совершенно другой, если сравнивать её с Аллочкой Гендон. Выше её ростом, с белыми, чуть-чуть желтоватым оттенком длинными пышными волосами, с глубокими голубыми глазами. Она очень любила море, хотя никогда его не видела. Она поедала меня глазами, когда я рассказывал об Одессе, порте, море. Я по настоянию моих подружек даже попробовал с ними танцевать, отчего я был безгранично счастлив. Отец Мили принёс в школу изготовленный им глиняный сосуд с многими трубочками, через которые можно было пить воду. Однако только с одной трубочки можно было пить и не быть облитым водой из других трубочек. Это было очень забавно. Разошлись мы с бала к двум часам ночи.
Провожал я домой соученицу, которая жила недалёко от моего дома. Девушка была маленького росточка, удмурточка, с характерным скуластым личиком и носиком с веснушками. Несмотря на то, что у них был свой дом, они с мамой жили бедно. Отец погиб на фронте. Мать преподавала физику в соседней школе №30. Был у них квартирант, которого поселил эвакопункт, но то, что он платил за жильё, особо материально в жизни не помогало. На Анюте было потрёпанное пальтишко, из которого она уже выросла, валеночки-чёсанки с галошами, шапка-ушанка. Когда мы отошли от школы и оторвались от ребят, которые шли с нами в одну сторону, я осторожно взял свою спутницу под руку. Анюта вся дрожала. Я прижал её к себе, чтобы немного согреть, но несмотря на то, что одет сейчас я был лучше и теплее девушки, вдруг обнаружил, что я сам начал дрожать. Это было первое такое прикосновение к девушке, которое повергло меня в дрожь. Я обрадовался, когда мы подошли к одному двору и девушка мне сказала, что это их дом, что она с мамой здесь живёт. Когда я с ней прощался, она смотрела на меня своими широко раскрытыми глазками, которые в обычном состоянии были прищурены так, что нельзя было определить их цвет. Сейчас эти глазки как два огонька отражали свечение полной луны морозной январской ночи.
О времена! Разве были мы виновны в том, что, испытывая жизненные невзгоды вместе со взрослыми, мы в четырнадцать лет стали взрослыми и наравне со старшими стали отвечать за свои поступки! Мы остановились у калитки. Я отпустил её руку, взял в свои руки её маленькие ладошки в вязаных варежках, потёр их, как делают, когда хотят согреть, и поднёс их к своим губам. Её глаза расширились до предела, казалось, что они выпрыгнут из глазниц. Я прижал её ладошки ещё больше к своим губам, подул, согревая ей руки. Она улыбнулась.
- Благодарю за прекрасный вечер, оставайся здорова, — сказал я. — До встречи.
Я быстрым шагом пошёл домой.
«И всё-таки какая хорошая девчонка, — подумал я, — без всяких претензий, спокойная, тихая, занимается нормально, неглупая. С такой очень приятно дружить, но это мне недоступно. У меня дом, семья. Хоть официально теперь хозяйкой является Тамара, но без меня они не обойдутся».
Так я размышлял по дороге домой. Я открыл входную дверь, поднялся наверх, разделся и лёг спать не на своём месте в комнате, а на топчане в кухне, чтобы никого не разбудить.