Бабушка и тётя Софа

 Моя бабушка, мать отца, была коренная одесситка во многих поколениях, если можно говорить вообще о многих поколениях одесситов, потому что город ещё молодой.

Девичья фамилия бабушки Трахтемберг. На Ярмарочной площади у неё были родственники, которые помогли ей выжить после смерти деда. Характер у бабушки был не из мягких, скорее жёсткий. Если следовать утверждению пословицы, что дети — наши враги, а дети детей — друзья дедов и бабушек, которые враги врагов, то бабушка нас любила. Однако её любовь была какой-то особой. Она и в лучшие времена не была бабушкой-нянькой. Когда мы, дети, приезжали в Одессу из села, она обязательно угостит чем-то вкусным, накормит, но не более. Мою мать бабка почему-то недолюбливала. Или это были традиционные отношения свекрови и невестки, а может быть, такие отношения сложились с тех пор, как отец женился на матери.

Когда создалась новая семья, конечно же, деньги шли на семью. В семью бабушки шла только помощь. Мать всегда помогала ей продуктами. Денег отец получал очень мало, нашей семье не хватало их. При каждой встрече с матерью бабушка в чём-то обвиняла мать и нередко доводила её до плача. Бабушка, в отличии от дедушки, была абсолютно безграмотной. Читать, писать не умела вовсе, считала только в пределах семейного бюджета, который был довольно скудным. Жизнь в семье была нелёгкой, но два жизненных потрясения изменили её характер. Первое потрясение было тогда, когда умер дед и она осталась с шестью детьми без работы и без специальности. Старшему сыну было четырнадцать лет, а меньшая дочь только родилась.

Второе потрясение было, когда её третий ребёнок, сын, в двадцатилетнем возрасте погиб в море. Лёва работал на заводе Инженера Гена, впоследствии — ЗОРе, заводе имени Октябрьской Революции. На этом заводе он приобрёл специальность кузнеца. Его увлечение изготовлением лодок, байдарок занимало всё свободное время. Делал он их вместе со сверстниками, родственниками, с которыми жил в одном дворе. Он выделялся своей красотой: высокого роста, широкоплечий голубоглазый брюнет. Девушки гурьбой ходили за ним, но он так и не отдал никому предпочтения. Не успел. Однажды с друзьями и подругами, как и много лет подряд, он ушёл в море на прогулку. Он был отличный мореход. На прогулке они со сверстниками соревновались в прыжках в воду. При одном прыжке он не выплыл на поверхность. Друзья его в воде не нашли. Только на третий день его обнаружили в воде рыбаки.

Бабушка замкнулась. Озлобившись на судьбу, она нередко свою злость изливала на окружающих, среди которых оказывалась моя мать. Остальные дети бабушки были живы-здоровы до самой войны. Благодаря усилиям моих отца и матери все братья и сёстры отца получили образование в рабфаке, в техникумах, школах. Только одна тётя Сима никакой специальности не приобрела. Но Бог её наградил искусством кулинарии. Она научилась хорошо готовить пищу, мало сказать хорошо — талантливо! Свои семь классов в школе она прошла. И сейчас она сразу стала шеф-поваром в госпитале и работала успешно. Теперь в это страшное время все дети бабушки, кроме одного, Марка, собрались в этом городе. Марк и муж Симы в настоящее время были на защите осаждённой Одессы. Их судьба беспокоила всех.

Этот раздел повествования я посвятил двум членам нашей семьи, с которыми мы жили на улице Горького в Ижевске. Следующая — тётя Софа, которую мы называли по имени, просто Софа. Она была самой младшей в большой бабушкиной семье. Фактически она жила с бабушкой до самой смерти бабушки. Софа не знала своего отца. Когда он умер, она только родилась. Но благодаря многочисленным родственникам и тому, что начал работать мой отец, старший сын бабушки, малышку удалось поставить на ноги, дать специальность. Она окончила курсы бухгалтеров и до войны работала бухгалтером на кожевенной фабрике в Одессе. У неё появился жених, и дело шло к свадьбе. Но грянула война и Шамис, Софин жених, ушёл на фронт. Он хорошо владел немецким языком и всю войну был переводчиком на передовой. Ввиду того, что за два года их знакомства он хорошо узнал семью невесты, он с фронта легко наладил почтовую связь с Софой через Ижевск, в котором она оказалась при эвакуации. Она работала в банке, в операционном отделе. Завязав связь с клиентами, ей удалось в одной организации, я даже не знаю какой, договориться, и два- три раза в месяц я мог приходить туда и брать пару литров суфле.

Торговая точка этой организации находилась на Сенной площади, то есть рынке, где я бывал частенько, если не сказать — ежедневно. В этой торговой точке были две вещи, которые я так и не мог разгадать. Во-первых, что такое суфле. В основном мне давали какую-то болтуху, похожую на сгущённое молоко, оно было серого цвета, сладкое на вкус, но во рту чувствовались какие-то крупинки. Правда, иногда это суфле было похоже на разбавленное сгущённое молоко. Оно было приятно сладкого вкуса. Однако мне оно попадало очень редко, и ещё интересно, что одно и другое стоило одинаковую цену.

Второй загадкой была сама торговая точка с её контингентом. В основном там отоваривались дамы, совсем не похожие на нуждающихся или голодающих. Они были роскошно одеты, упитанны, нельзя было сказать, что старые. Я в их компанию никак не вписывался. Одна дама из любопытства или от сердоболия спросила меня:

– Мальчик, ты откуда?

– Я с Украины, с города Одессы, — не ожидая никакого подвоха, ответил я. (В данном предложении я применил свой диалект, на котором иногда говорю и сейчас).

– Ха-ха, — искусственно усмехнулась дама, — когда это Одесса стала Украиной? Ты, видно, плохо знаешь географию? Одесса — это Россия.

- Нет, это Вы плохо знаете географию. Одесса — это Украина.

- Вы смотрите, какой невоспитанный нахал, он со мной спорит, да ещё в какой форме! — возмутилась дама. — Какой-то оборванец, подзаборник осмелился меня учить!

Очевидно, эта дама была женой какого-то высокопоставленного начальника. Все женщины, стоящие в очереди, начали меня стыдить, угрожать. Кто-то предложил кому-то пойти за милиционером, чтобы разобрался, кто я таков и по какому праву я здесь нахожусь. Вид у этих женщин был ужасен. Они друг другу что-то предлагали предпринять против меня, но из-за лени или трусости ничего не предприняли.

Однако я был ошеломлён. Я понимал, что здесь я нахожусь по доброй воле продавца или заведующей этой торговой точки и не хотел причинять им зло. Одновременно я был оскорблён до крайности и до крайности был беззащитен. Я заплакал и выбежал с магазина. Ушёл в ту часть рынка, где мальчишки продавали поштучно папиросы. Вытащил из мешочка начатую пачку папирос начал их продажу. Одновременно я следил за дверями магазина. Когда эти расфуфыренные дамы ушли, я вернулся в магазин. Продавщица увидела, что я зашёл, подозвала меня и отпустила суфле вне очереди. Рассчитываясь со мной, она тихо сказала:

– Правильно сделал, что ушёл. Это злые люди. Им это суфле не нужно. Они сюда приходят, чтобы поговорить и похвастаться нарядами. Не обращай на них внимания и в разговор с ними не вступай.

Спустя нескольких месяцев эту торговую точку закрыли. В этом домике разместился обслуживающий персонал рынка. Этот эпизод показал мне, что во время войны, когда был голод, кровь, горе, нищета в каждом доме страны, жила прослойка людей, которая всего этого ужаса не знала. Как впоследствии выяснилось, после войны они делили между собой лавры победы, добытые народом, и набивали карманы награбленным добром.

Что касается тёти, то она прожила большую жизнь. До конца войны её жених помогал ей, но домой не вернулся. Она вышла замуж за бывшего фронтовика, который потерял свою семью во время войны. Они имели общего сына, которого удачно вырастили. Муж её умер в восьмидесятых годах.

Наша семья на улице Горького прожила более полугода. Бабушка с Софьей остались там жить до конца эвакуации, мы же переехали в другой дом.

И так мы доживали злосчастный 1941 год. На фронте дела не улучшались. Военная машина фашистов продвигалась на восток. То здесь, то там своей тактикой свиного рыла ломала сопротивление наших войск. Враг подобрался к сердцу нашей родины — Москве. Хозяйка дома, в котором мы жили, внешне не имела к нам никаких претензий, но то, о чём она думала, мы однажды услышали из-за закрытой двери.

- И когда уже немцы возьмут Москву? Когда уже закончится этот ужас?

- Перестань, мама, — слышался голос Маргариты, — ведь наш Витя на фронте, что будет с ним?

- Да ничего не будет, — отвечала хозяйка, — окончится война, он вернётся домой.

Через несколько дней этот разговор возобновился, затем ещё и ещё. Прекратился он тогда, когда Левитан объявил о разгроме вражеской группировки под Москвой нашими войсками.

Зима была в полном разгаре. Термометры зашкаливали на отметке - 45°. Ночью температура опускалась иногда ещё ниже.

Приехала к нам машина и привезла дрова. Это были комли деревьев, которые нельзя было использовать на подпорные столбы в шахтах. Отец пришёл пораньше домой, и мы принялись перетаскивать эти брёвна во двор. Однако брёвна были промёрзлые, сырые. Нам пришлось у ворот их ополовинить. Когда мы заволокли эти колоды во двор, началась их распиловка на дрова с одновременной колкой. Сначала я чувствовал холод в ногах, затем они стали печь. Увлёкшись работой, я перестал чувствовать боль. Немного ещё поработав, отец сказал, что на сегодня уже достаточно поработали и можем пойти погреться. Мы зашли в дом, сбросили верхнюю одежду и вошли в тёплую комнату. Я хотел снять галоши, единственную обувь, в которой я приехал, но галоши, как пришитые, не захотели раздеваться. Я попросил отца помочь мне. Когда он приложил силу, чтобы снять галошу, я почувствовал страшную боль в ступне. Отец велел бабушке принести таз с водой. По его указанию я поставил обе ноги в галошах в воду. Вода была холодной, но этого не чувствовалось. Посидев немного, держа ноги в воде, я почувствовал, что боль усиливается. Отец стал меня укорять, что я не почувствовал, как у меня примерзали ноги к галошам. Постепенно галоши оттаяли, снялись с ног, но ступни были жёлто-зелёные, бесчувственные. Отец забрал тазик с водой и, вылив воду во дворе, набрал тазик снега и занёс в комнату.

- Растирай ноги снегом пока не появится нормальный цвет кожи, — приказал он.

Я начал интенсивно растирать ступни от пальцев до пятки. Несколько раз отец приносил со двора снег. Трудно вспомнить, какой продолжительностью была эта процедура, но ступни удалось спасти. Правда, ещё много лет, а скорее — десятилетий летом у меня начинали ступни течь, то есть мокнуть. Однако это было не последнее обморожение ног. Обуви у меня так и не было.

Перед Новым годом придя домой с базара, ещё в парадной я услышал громкий плач бабушки. Я быстро поднялся по лестнице и вбежал в комнату. Картину, которую я увидел, трудно описать. Отодвинув стол, который стоял посреди комнаты, на его месте на полу сидела бабушка в одной нижней рубашке с распущенными волосами. Она истерически плакала, рвала на себе волосы и причитала. Я понял, что она оплакивала Марка. На меня она не обратила никакого внимания. Я сел на свою кушетку, не решаясь лечь, не зная, как должен был я себя вести. Через некоторое время бабушка поднялась с пола, надела платье, причесалась. Когда она ставила на место стол, я ей помог. Мы не сказали друг другу ни слова. Мы все беспокоились за судьбу Марка, но бабушка сердцем чувствовала, что случилось непоправимое.

Сейчас, после приезда Скляра из Одессы, бабушка приняла это известие, конечно, плачем, но без истерики и причитания.