Сестрёнка

Диву даёшься, как война распорядилась с жизнью каждого из нас, невзирая ни на возраст, ни на род занятий, ни на здоровье. Это можно сказать и в отношении меня. Стоило мне в холодную погоду плохо завернуть шею шарфиком или промочить ноги после дождя, как у меня начиналась ангина, и температура подымалась до 39-40°, и я неделю-две лежал в постели с компрессом на шее. Здесь, в эвакуации, в мороз ходил в галошах, ноги примерзали к ним, а ангины и близко не было.

Это самое можно было сказать о сестрёнке, которая до двух лет уже была кандидатом на тот свет. Она чуть ли ни год болела гастритом. Болезнь настолько её истощила, что слипалась кожа на ручонках. У матери она была на особой диете. Здесь же она за всю дорогу ни разу не температурила. Я — и то один раз приболел, а она несмотря на вшей, а затем и на морозные погоды, стойко выдержала дорогу. Трудно сказать, насколько повзрослела малышка в свои два года. Когда при бомбёжке все мы прятались в валунах, сестрёнка была с нами, её братьями. Отец в этих случаях всегда был при лошадях. При каждых сравнительно близких падениях бомб женщины причитали, плакали. Этот укутанный в тряпьё комочек только сильней прижимал к себе маленькую коробочку с игрушками. Она очень боялась потерять эту коробочку.

Когда мы передвигались уже по железной дороге, в Рузаевке мы покинули пассажирский вагон, который уехал на юг. Наша дорога вела на Север, в Удмуртию. Здесь, в Мордовии, уже лежал снежок. Подошёл к нам железнодорожник и сказал, что на Казань через пару минут уходит состав. Этим составом в крытом вагоне можно добраться до Казани. Мы с отцом схватили вещи, брат взял один узел и на руки сестрёнку. Все мы побежали за железнодорожником, который хотел нам помочь и раньше нас добежать до паровоза, чтобы на минуту-две задержать состав. Дорогу мы едва видели под ногами. Была полная темень. Брат одной рукой держал сестрёнку, вторая рука была занята узлом. Сестрёнка заслонила собой полностью дорогу. Брат слышал наши шаги и бежал за нами. Трудно объяснить, как мы с отцом проскочили этот злосчастный открытый канализационный колодец, куда влетел брат. Влетая в колодец, он отбросил сестрёнку от себя, а сам расставленными локтями повис в открытой горловине колодца и окликнул нас, чтоб мы помогли. Мы бросили свои вещи и подбежали к брату, чтобы помочь ему. Пока мы его вытаскивали, сестрёнка даже не пискнула. Она молча лежала на снегу. Вытащив брата, мы подняли её с земли. И только мы начали с неё стряхивать снег, она попросила найти её коробочку с игрушками. Отдав ей игрушки, мы продолжили бег к составу по оставленным следам. Железнодорожник уже побывал у паровоза. Заметив, что мы задержались, он у составителя взял фонарь и побежал нам навстречу, размахивая фонарём. Открыв полуразрушенный вагон, он помог нам взобраться в середину, поставив на пороге вагона фонарь

– Быстренько разместитесь. Паровоз ожидает моего сигнала к отъезду. Осторожно, здесь чугунные чушки, чтобы они не побили вам ноги! Я отправляю состав.

С этими словами он захлопнул дверь вагона. Паровоз дал гудок, и мы поехали. Мы несколько узлов с постелью поставили у стены, подальше от конических пирамид, которые лежали в центре вагона. На узлы усадили сестрёнку, дополнительно её укутав. Вагон был весь в дырах, которые мы не видели, но чувствовали, как из них врезались ледяные ножи холодного воздуха. Это испытание сестрёнка также с честью выдержала.

На второй день после нашего вселения в квартиру я повёл её в детский садик. Этот садик принадлежал профкому автозавода. Когда мы пришли, воспитатели уже знали, что будет новый ребёнок, которому ещё нет трёх лет. Также они знали по документам, что фамилия ребёнка совпадает с фамилией директора завода. Одним словом, нас приняли хорошо. Сестрёнка вела себя отлично. Казалось, что она сдаёт экзамен на самостоятельность, учитывая обстоятельства, что она на год младше своих сверстников из младшей группы садика. Она внимательно слушала, что ей говорила воспитательница. Начала сама переодеваться и пыталась повесить одежду в её шкафчик. Когда окончились все формальности, которые она должна была пройти, она пошла с воспитательницей в свою группку. Придя за ней вечером, я увидел её в группе за столиком. Она играла с игрушками. Увидев меня, собрала игрушки, поднялась и вышла ко мне, подвела к своему шкафчику. Я её переодел и сказал, чтобы она пошла и попрощалась с воспитательницей. Это был заведённый здесь этикет. После того, когда ребёнок попрощается с воспитателем, последний делает в списке отметку, и считается, что воспитатель снимает с себя ответственность за ребёнка. Малышка всё выполнила, и мы пошли домой.

Так продолжалось неделю или полторы. Вдруг она полностью изменилась. Когда я её позвал одеваться, чтобы идти в садик, она мне впервые сказала «Никочу». Я ей сказал, чтобы шла побыстрей, так как я опоздаю в очередь за хлебом, она — в слёзы. Я начал её одевать, применяя силу. Малышка закатила истерику. Вмешалась бабушка. Оставаться без добавочного хлеба было тяжело. После некоторых уговоров сестрёнка согласилась, чтобы её отвела бабушка. Я ушёл в очередь за хлебом. Вечером, когда я пришёл в садик её забирать, малышка на меня посмотрела таким взглядом, что у меня по коже мурашки забегали. Глаза её были полны ненависти. Она остановилась у дверей группки на какое-то мгновенье, затем продолжила путь ко мне. Я её переодел, и мы пошли домой. Она молчала. Я подумал, что она молчала потому, что был сильный мороз и трудно было разговаривать. Но на половине дороги она заговорила:

– А почему всех детей из садика забирают мамы, а меня братик?

Что я ей мог ответить? У меня самого этот вопрос душу раздирал. Почему у многих детей есть отцы и матери? Это же естественно! Да, сейчас страшная война, каждый день тысячи детей остаются без родителя или без родителей. Да, в газетах писали, что у капиталистов умирают рабочие и дети остаются сиротами. Но у нас, писали газеты, этого не было. У нас в справедливой стране — всё иначе. И вот пришло несчастье в наш дом. Мы, взрослые, понимали: это несчастье. Но как объяснить малышке, что у неё не стало матери, у неё есть только отец? Мне было всего тринадцать лет. Я и сам воспринимал эту трагедию не так, как взрослые. Улица была тёмной, погода была морозной, вокруг — ни одного человека.

– Эх мы, взрослые ослы, — подумал я, — как мы сразу не поняли протест ребёнка! Это был не каприз, а именно протест, который из неё выплеснулся, когда наша жизнь вошла в русло движения всего народа. Да, какие же жестокие люди — эти взрослые, которые уходят из семьи, оставляя детей без матери или отца! Как я завидовал, что у моих спутников Саши, Миши, Вадика были отец и мать, да, в этот момент они были... Да, их отцы были на фронте, а я уже мать похоронил.

Как я мог объяснить сестрёнке, что у неё уже матери нет? Как она это воспримет? Ведь мы в нашей семье старались не произносить слово «Мать». Даже рассказывая сказку о мышке-матери, мы сознательно опускали слово «Мама». Но это была временная мера. Всё равно когда-то этот вопрос будет поставлен. Я убеждён, что ребёнок должен знать, где его родитель, и чем раньше он это узнает, тем лучше. Я поставил сестрёнку на снег, присел, чтобы она меня лучше слышала и видела.

– Слушай, сестричка, ни у тебя, ни у меня, ни у братика нет мамы, наша мама умерла. В садике, куда ты ходишь, у многих деток нет пап. Их папы погибли на войне, поэтому за ними приходят мамы, а за тобой прихожу я.

Больше я ничего не сказал, потому что заплакал. Сестрёнка смотрела мне в глаза своими красивыми светло-голубыми глазами, широко раскрытыми, и я почувствовал, что вот-вот она расплачется.

– Но мы с тобой сильные и плакать не будем, — продолжил я свои объяснения, с трудом преодолев плач, — ты вырастешь и мне будешь помогать, как помогаю тебе я. Я тебя люблю и всегда буду любить.

Я опять взял её на руки и мы побрели домой, не сказав друг другу ни слова в дороге. В следующее утро, когда я пришел из очереди погреться, она оделась тихо, как ни в чём ни бывало, и мы пошли в садик. Никто так и не узнал о нашей беседе тем вечером недалёко от водонапорной башни при нашем возвращении из садика.

Дома у сестрёнки появилась подружка, которая в ней души не чаяла. Это дочь хозяйки Маргарита, которая занималась в восьмом классе. Она была комсомолка, активистка в школе. Занималась только на «отлично». Диву даёшься, и когда она всё успевала делать! Когда выдавалась свободная минута, она забирала малышку к себе в комнату и играла с ней, как с куклой. В этой игре было всё: и чтение сказок, и разучивание стишков, изготовление кукол и прочее, и прочее. Маргарите нравилось, что сестрёнка хорошо усваивала стишки и охотно слушала её, когда она рассказывала сказки.