Остаток вечера я провёл в подготовке к утреннему походу. Лёг пораньше спать, хоть и знал, что по сельской привычке я очень рано просыпаюсь. Но сейчас была зима, и она вносила свои коррективы. Будильник я не заводил, а поставил его так, чтобы было видно время, используя свет электролампочки, висевшей на столбе наружного освещения.
Не знаю, проснулся я инстинктивно или по звуку переставляемого стула хозяйки в её комнате, но я проснулся и сразу встал на ноги, чтобы не уснуть. В темноте оделся и вышел во двор. Я сразу почувствовал, что ночной мороз намного холоднее дневного. Вышла хозяйка, и мы пошли. В дороге, которая длилась не более пятнадцати минут, она мне поведала о том, что если будет возможно, она мне подаст знак уже в магазине, я сумею взять не одну пайку весом в половину килограмма, а две, то есть килограмм хлеба. Только для этого нужно взять какую-нибудь корзинку, чтобы не было видно первой пайки. Когда мы подошли к магазину, там уже был народ. Мы зарегистрировались. Регистрацию проводили быстро, без проволочек. Нужно было подойти к регистратору и плюнуть себе на руку с тыльной стороны ладони и растереть. Регистратор писал на твоей руке твой очередной номер. Сегодня хозяйка имела №130, а я №131. В очереди стояло человек тридцать, не более. Остальные грелись.
– Ведь так каждый может себе написать номерок на руке и зайти без очереди, — сказал я Елизавете Гавриловне.
- Э-э нет, не каждый, — ответила она. — Во-первых, не у каждого есть химический карандаш. Во-вторых, не у каждого есть карандаш такого цвета. В третьих, за три-четыре часа, которые мы стоим в ожидании открытия магазина, мы уже приблизительно знаем, кто впереди нас или за нами, главное — за нами, чтобы при открытии магазина признали, что мы занимали очередь. Правда, те, кто пишет номера, иногда оставляют для кого-то свободные номера, очередь от этого много не теряет.
- Оставалось ждать открытия магазина. Подошли ещё мальчишки из местных. Они были одеты не многим лучше, чем я, но каждый был в валенках. Они собирались на проезжей укатанной части дороги, отламывали от чего-то кусочек льда, и этим кусочком льда пытались попасть в ногу другого мальчишки, пиная лёд ногой. Если лёд попадал в кого-то, тот начинал водить, то есть пинать этот кусочек льда в другого играющего. Они бегали вокруг ведущего, толкали его, и от движения согревались. Я тоже вошёл в игру. Несмотря на то, что я был выше ростом местных ребят, они на меня не обратили внимания.
Подошла ко мне Елизавета Гавриловна и сказала, что она пойдёт немного погреется, а мне нужно подойти к очереди и постоять там немного, чтобы увидели стоящие рядом люди. Я подошёл к очереди с ней и немного постоял, даже с кем-то из стоящих заговорил. Затем опять ушёл играть с ребятами. Так было теплее ждать открытия магазина. Через какое-то время пришла хозяйка, я ей показал нашу очередь, которая отодвинулась намного от двери магазина, а затем сам ушёл греться. Дома я разделся. Все в нашей комнате уже поднялись и готовились к выходу на работу. Бабушка готовила завтрак. Я одел, умыл сестрёнку и когда все начали выходить на работу, я повёл сестрёнку в ясельки. Всё делалось из расчёта, чтобы успеть сестрёнку доставить в ясельки до завтрака и не пропустить очередь за хлебом. Когда я из яселек подошёл к магазину, там стояла очередь длиною в добрый квартал. Я быстро нашёл свою очередь. Подходил восьмой час утра. Около дверей магазина собралась толпа мужиков. Они только вышли из заводской проходной, усталые, сердитые, голодные, и эти озлобленные люди изливали свою злость за бессилие и голод на женщин, стариков и детей, чьи мужья, дети и отцы были на фронте.
Елизавета Гавриловна меня в последний раз проинструктировала, что я должен делать, когда войдём в магазин. Там работало сразу шесть продавцов.
И вот магазин открыли. Мужики, оттеснив стариков и детей, ворвались в магазин. На улице остались те, которые ночью занимали первую очередь. Дальше всё пошло нормально. С хвоста очереди стояли наблюдающие. Они рьяно следили за порядком в очереди, которая без задержки двигалась вперёд. И вот я вошёл в магазин. Согласно инструкции встал внутри магазина в очередь самую дальнюю от входной двери и начал изучать ситуацию, куда дальше двигаться. Когда я выработал план, увидел, что хозяйка уже стояла впереди меня, получив у первого продавца пайку. Когда она получила вторую порцию, она специально замешкалась с упаковкой хлеба, чтобы прикрыть меня и дать мне возможность перебраться в следующую очередь, чем я и воспользовался. Когда я получил вторую пайку и хотел переместиться в следующую очередь, на моё плечо опустилась лапища внутреннего распорядителя, который собрал в кулак кусок моего пальто и как шелудивого котёнка выбросил меня за дверь магазина. Но... У меня был один килограмм горячего пахучего хлеба. Пусть это был не совсем хлеб, пусть он был с картошкой, но это была хорошая прибавка к дневному рациону. Кроме хлеба никакие продуктовые карточки не отоваривались. Иногда жировые карточки можно было отоварить хлопковым маслом. Мясные карточки выбрасывались, на крупяные иногда вместо 1,2 кг крупы можно было получить пять килограммов картошки сомнительного качества, или 2,4 килограмма кислой капусты. На сахарные карточки иногда можно было отоварить повидло из ягод, сваренное местной продкооперацией. Очень мучило всех полное отсутствие поваренной соли. Сначала мы шли в общественные столовые и воровали соль из солонок. Однако скоро не стало солонок и соли в столовой, и нам приходилось соль покупать у проводников поездов, в основном этим занимались люди из Татарии.
Начавшаяся в сентябре зима, не давая ни дня оттепели, наступала неотвратимо. Местные старожилы говорили, что давно не бывало такой ранней зимы, да и вообще таких морозов, как в этом году, не бывало. Наверное, уж очень был огорчён Всевышний, что так наказывал обе воюющие стороны и мирное население. Голод, отсутствие одежды мучили рабочий люд. Все довоенные годы по всей европейской части страны строили элеваторы, в которые совхозы и колхозы сдавали всё снятое в текущем году зерно, а в начале войны оказалось, что большая часть зерна осталась на оккупированной территории. Огромная страна была оторвана от своей житницы. Голод тыл почувствовал уже к концу сорок первого года. Урожай, снятый на востоке страны, едва мог обеспечить фронт продовольствием.
Свободное копирование
