Шли дни. Прошла первая неделя пути по железной дороге, вторая. Счёт дням был утерян. Проехали станции Таловая, Поварина, Болашов, Ртищево. Чем дальше мы уходили на восток, тем холодней становилось. Ртищево, Сердобск, Пенза остались за бортом. Мы начали готовиться к выходу. Надели на себя всё, что можно было, а вернее сказать — всё, что было. Ночи здесь были холодные. Мы предполагали, что в Рузаевку приедем ночью. Так оно и вышло. Провожали нас все наши земляки, кроме малышки Раечки Шварцман. Она спала сладким детским сном.
Только мы вышли из вагона, произошла быстрая смена локомотива, и состав медленно покинул станцию, увозя наших спутников, земляков, друзей, то, что до этой станции оставалось частицей нашего дома. Было очень холодно. Осень отдавала бразды правления зиме в этом году очень рано. Кое-где лежал уже снежок. Мы взяли вещи и пошли к вокзалу, чтобы в помещении укрыться от этой стужи. Но наши усилия были тщетны. Одному человеку войти в зал ожидания ещё можно было, но группе с вещами — никак: зал был забит народом. Мы пошли вдоль вокзала, нашли какой-то приямок, в который вела крутая лестница. Низа приямка видно не было. Мы спустились немного вниз, чтобы отгородиться от ветра. Добавочно оградились от ветра чемоданами и узлами. Брат, я, а между нами сестрёнка уселись на клумаки с постелью, прижавшись друг к другу. Отец пошёл искать пути, которыми отсюда можно было выбраться. Трудно сказать, сколько мы просидели, но холод довёл тело до оцепенения. Вдруг внизу из боковой стены приямка, в котором мы сидели, открылась дверь, которую в темноте мы не заметили. Яркий свет электрической лампочки нас ослепил, и сначала мы не заметили маленького старичка, вышедшего из двери. Поднявшись немного вверх, старичок увидел нас. Одет был он в тулуп, на ногах — лапти, которые мы видали только на картинках, в шапке-ушанке с поднятыми клапанами, но не завязанными.
Прищуренными глазками старичок осмотрел нас и запричитал:
— От беда, от беда! Так вообче закоченеть можна. — Затем он спустился к двери, открыл её и крикнул:
— Прасковьюшка, слышь? Здесь мальцы на лесенке, вовсе раздетые, а на улице зябко. Обогрей их, наче они вовсе окоченеют. От беда, от беда!
Старичок убежал, оставив открытой дверь. Снизу повеяло на нас теплом. В дверях показалась такая же маленькая старушка. Осмотревшись в темноте после яркого света, старушка обратилась к нам:
— Давайте рабёночка сюда, да сами сходите. Здесь и обогреетесь.
Брат взял спящую сестрёнку и осторожно сошёл вниз по лестнице, передал старушке сестрёнку, а сам быстро поднялся ко мне, и мы внесли с ним внутрь наши вещи. Это помещение было котельной, которая обогревала вокзал. Здесь было тепло и уютно. Мы чередовались с братом, выходя на улицу, зная, что отец нас будет искать. Отец пришёл примерно через час. Он, видать, сделал не один виток вокруг вокзала в поисках нас, но при встрече похвалил нас за инициативу, проявленную нами в поисках места обогрева.
Мы поблагодарили старушку за временный приют и пошли за отцом. Подошли к какому-то дому и зашли в тёмный коридор. Здесь тоже было тепло, как и в котельной, пахло перегретым паром и ещё чем-то неприятным. Самое главное, что было тепло. Женщина в белом или сером халате из открытого окошка в стене сказала, что наши вещи никто не возьмёт, и велела нам сдать в окошко всю одежду, которую мы носили, что мы моментально выполнили. Открылась сбоку дверь, и мы вошли в баню, настоящую русскую баню, жаркую, душную. Тазики наполнялись водой моментально. Было немного тесновато, но это не имело никакого значения. Никто над нами не стоял и не выгонял. Время подходило к рассвету. Из моечного зала бани мы вышли в другую дверь. Открылось окошко, и нам выдали нашу одежду. Одежда была немного влажная, но горячая. Мы оделись и вышли в тот коридор, в который пришли с улицы. Он уже не казался таким тёплым, как при приходе, но это уже не имело значения. Озноб прошёл, ещё когда купались. Наши вещи, узлы, чемоданы ждали нас. Мы покинули санпропускник, который посетили впервые, но не в последний раз.
Опять подошли к вокзалу. К нам подбежал какой-то железнодорожник:
— Где вы ходите? Через несколько минут отходит состав, идущий через Казань. Если мы не успеем на него, я ничем вам помочь не сумею. Бегите за мной!
Мы даже не поставили вещи на снег, побежали за железнодорожником. За хозяином бежал отец, далее — я, а за мной — брат с сестрёнкой на руках и с одним узлом.
— Бегите по тропинке, а я бегу к паровозу, чтобы его задержать, — услышал я слова, адресованные отцу.
Наш проводник свернул левее и побежал по свежему снегу, прыгая через рельсы. Мы продолжили бег. Через несколько минут я услыхал крик брата. Я остановился и увидел лежащую на снегу сестрёнку. Я окликнул отца, бросил на снег вещи и побежал к брату. Он провалился в колодец и повис на руках, держась за люковину колодца. Подбежал отец и мы вместе вытащили брата.
– Не ушибся? — спросил отец.
– Как будто нет, — ответил брат, взяв сестрёнку на руки и свой узел.
– Где моя коробочка? — закричала сестрёнка.
Я поднял со снега коробочку, отдал сестрёнке, и мы побежали к составу. Когда мы подбегали к вагонам, к нам уже от паровоза бежал наш провожатый.
— Бегите к третей теплушке! — кричал он нам.
В поезде было всего три теплушки, то есть крытых вагона, остальные были площадки с оборудованием. Наш проводник приоткрыл дверь, и мы начали загружать наши вещи, а затем вошли в вагон, который был загружен чугунной чушкой. Чушка лежала конусной горкой с двух сторон вагона. Каждая чушка была очень тяжёлой, и при толчке верхняя чушка могла переместиться вниз и поломать кости. Мы срочно начали их перекладывать, чтобы обезопасить себя. Выложили плитку в центре вагона в виде скамейки или кровати, уложили и расстелили на них наши постели, рядом поставили чемоданы и узлы, и в этот момент послышался удар буферов вагона, который раскатисто побежал к нам в хвостовую часть состава. Нас хорошо тряхануло, несколько плиток с вершины соседнего конуса с шумом съехали вниз. Поезд, плавно набирая скорость, покинул Рузаевку, которая в тяжелейших условиях войны благодаря сердечным добрым людям сумела помочь нам продолжить наш путь.
Свободное копирование
