До финиша пути приблизительно оставалась тысяча километров. Это был самый тяжёлый участок нашего вояжа. Здесь уже официально не было светомаскировки, но ночью разжигать костры не рекомендовалось. Состав, к которому нас прицепили, был, очевидно, очень тяжёлым, он очень медленно набирал скорость, хотя набрав её, довольно устойчиво держал. Когда поднялось солнце, наш затемнённый «Ковчег» как стрелами пронизывался в пыльном воздухе его лучами, создаваемыми потоками воздуха и пылью ржавой чугунной чушки. Часа через три мы остановились на станции Саранск. Этот город, вернее, название города было нам знакомо. Отец взял ведро и побежал за кипятком. Пока меняли паровоз или заправляли его водой, мы успели позавтракать, попили вдоволь чаёк с мёдом, согрелись и занялись работой. Нужно было утеплить вагон. Мы подобрали на путях какие-то старые доски, уложили их на пол и прижали их чушкой, дыры в стене закрыли вертикально поставленными досками и, чтобы они не падали, прижали их к стене теми же чушками. Из четырёх окон-отдушин три закрыли, одно оставив для наблюдения. Эту работу можно было сделать только на остановке, так как окна закрывались снаружи. Таким образом мы ликвидировали сквозняки в вагоне.
Паровозы менялись или заправлялись водой довольно быстро. Остановки были только на разъездах, когда мы пропускали литерные поезда на фронт или санитарные. Эти остановки нам тоже нужны были как санитарные. Без остановки прошли станцию Рамоданово. Весь следующий день не видели ни одной узловой станции. Следующей узловой станцией был Алатырь. Оказалось, что мы уже не в Мордовии, а в Чувашии. Люди везде одинаковые, все разговаривают по-русски, но со своими акцентами и диалектами. По отношении к нам, эвакуированным, были внимательны и добросердечны. На третьи сутки нас затащили в тупик, и нам удалось пожарить пончики, правда, допекали их на следующей остановке, жалко было выбрасывать тесто. Когда приехали в Зеленогорск, узнали, что до Казани осталось езды 3-4 часа. Дальше нам с этим поездом ехать было не по пути.
Мне кажется, что езда в поезде дальнего следования есть не что иное, как микромодель человеческой жизни. Когда с трудом достанешь билет, протолкнешься в вагон во время посадки, займёшь место, то оно кажется неудобным, жёстким, жарким или холодным. Но только поезд тронулся, ты что-то подложил, что-то убрал, одно открыл, другое закрыл. Смотришь — через день-другой езды тебе уже не хочется что-то менять, тебе хорошо. Когда поезд подходит к последней остановке, то есть к месту назначения, тебе уже не хочется выходить. У тебя и у соседа есть ещё много нерассказанного и неуслышанного. Жаль выходить. На новом месте нужно опять что-то подложить, что-то принять и т. д. В жизни происходит всё так же.
Поезд набрал скорость. Тяжёлый состав, который сначала скрипел, трещал, иногда визжал, проходя стрелки, сейчас мерно отбивал колёсами стыки рельс. Мы начали собираться к высадке. Все занимались своими делами. Даже сестрёнка, привыкшая к переменам, самостоятельно собирала свои нехитрые игрушки, собранные в дорогу в маленькую коробочку, которую она не выпускала из рук. Наш багаж становился всё легче и легче. Продукты таяли, выбрасывалась тара. Равномерный стук колёс превратился в беспорядочный стук при переходах стрелок.
Мы въехали на территорию крупного железнодорожного центра. Кругом во всех направлениях сновали маневровые паровозы «овечки», перетаскивая с одних путей составы на другие. Наш состав, как и все товарные составы, остановился довольно далеко от вокзала, а наш вагон был самый последний. Изменить ничего мы не могли. Разгрузившись, направились к вокзалу. Шли быстро, подгонял мороз и ветер. Здесь, как и в Рузаевке, было много народу, но вокзал был большой, и мы легко нашли место у стены, где никому не мешали и можно было самому посидеть. Здесь было шумно, немного душно, но тепло. Впервые за много дней мы сняли с себя немного одежды. Особенно это понравилось сестрёнке. Этот двухлетний человечек страдал больше нас всех, но она мужественно переносила лишения. За весь срок езды она ни разу не заболела, несмотря на то, что дома она не менее двух раз в месяц температурила.
Отец сразу ушёл. На привокзальной площади на столбе висел квадратный радиорепродуктор, какие висели во всех городах Союза. В зале висели малые репродукторы, которые всё время передавали последние известия. Сводки с фронта были неутешительными. Оставлялись город за городом, десятки населённых пунктов. Пришёл отец. Вид у него был необычный, хотя внешне ничего не изменилось. Он окинул нас своим пронизывающим взглядом, и мы увидели на глазах у него слёзы. Только сейчас он поверил, что довёз нас живыми.
– Дети, — обротился он к нам, — я только что разговаривал с братом по телефону. Брат просил начальника станции помочь нам отсюда уехать. Сейчас перекусим и пойдем опять в баню. Не имея справку из санпропускника, мы никуда уехать не сможем.
Повторилась та же операция, что и в Рузаевке. Мы искупались, надели горячую, немного влажную одежду и пошли на вокзал. Отец получил билеты, а когда подошёл поезд и все кинулись осаждать дверь, за которой стояла проводница, в каком-то вагоне открыли вторую дверь, и мы зашли в вагон уже настоящий. У нас было три места. Вещи мы разместили, где только можно было. Здесь уже не было толчков, вагон медленно поплыл по рельсам, оставляя вокзал Казани за собой, вселяя надежду, что наше путешествие, а вернее, наш исход со своей земли из-за кровожадных фашистских орд завершается. Ночью мы спали на своих полках. В вагоне было тепло и тихо. Одежда освобождена от паразитов. Что в жизни может быть приятнее?!
Поезд шёл не по графику. Часто на разъездах простаивал, пропуская литерные поезда, но он уверенно шёл к финишу. Промелькнули города Арск, Шамордан, и мы выехали на территорию Удмуртии. Когда проехали города Вятку и Можга, опять въехали в Татарию, на станцию Агрыз.
К вечеру мы прибыли в Ижевск. У вагона нас встретил наш дядя, директор большого завода. Здесь, на вокзале, мы все подстриглись, а отец сбрил бороду. Увидев его без бороды, мы испугались. Не верилось, что человек за два месяца может так похудеть. Раздались пушечные выстрелы скорострельных пушек. Сестрёнка прижалась ко мне и громко крикнула: — Бомбят!
Дядя объяснил, что это проводят испытание пушек перед отправкой на фронт. На этом можно и закончить повесть, так как последующие дни, месяцы и годы — это тема для другого повествования.
Свободное копирование
