Каждый более-менее здоровый советский выпускник дневного отделения вуза, обладающего военной кафедрой, становился офицером запаса. Зато пока он учился, срочная служба ему не грозила; мне же «повезло»: военную кафедру в ЛГУ (полагаю, не только в ЛГУ, иначе все могло сложиться иначе) прикрыли в 1961 году. Но в 1965 году военкафедру восстановили. Срочная служба от «военки» не освобождала, и отбарабанившие свои три года (а на флоте и все четыре) студенты снова становились в строй, внимая премудростям вузовского военрука. Мне подсказали хорошую идею: как раз на втором году службы можно было подать рапорт о желании пройти курсы офицеров запаса. Таким образом, заглядывая чуть вперед, я обеспечивал себя освобождением от военной кафедры в будущем и двумя месяцами сносной курсантской жизни в ближайшем будущем.
Со временем, правда, обнаружился и побочный эффект: меня, в самое неподходящее время отрывая от работы, стали таскать на всякие, иногда совершенно дурацкие, сборы, при этом производя совершенно дурацкие манипуляции с военной специальностью. Под конец что-то исправили в бумагах, отвезли в Лиепаю, отвели в бункер, показали два больших экрана, по которым ползало зеленое и непонятное, и сказали: «теперь Вы командир расчета наведения ракетного комплекса». В утешение объяснили, что в случае военных действий такие долго не живут: точка после первого же пуска своих ракет засекается врагом и ликвидируется. Помню, эти сборы, помимо бестолковости и слякотной унылости, поразили еще и чудовищно обгаженными тропинками вокруг казарм. Мне так и не удалось выяснить, имеется ли тут какая-то связь, потому что вскоре ликвидировали саму страну.
Так 23 августа 1966 года я снова оказался в Пушкине. Было даже интересно побывать в тех же стенах, но уже совсем в другом статусе. Никто нас не гонял и не третировал. Мы ходили себе на лекции, ходили в увольнения, бегали или тягали железо. Эстонские приятели даже затащили меня в ресторан. За столиками сидели офицеры и несколько таких как мы. Это было странно, потому что солдатам вход в увеселительные заведения был заказан. Я чувствовал себя воробьем среди котов. Но коты были заняты потреблением напитков и своими подругами, и об этом давно знали пригласившие меня ребята.
Из всех курсантов я помню лишь этих двух эстонцев и безликую группу то ли узбеков, то ли таджиков (пусть они меня простят, как я им прощаю Ригу, расположенную посреди Литвы).
Тяжести располагались в том же помещении, что и мы все, что вызывало неприятие то ли таджиков. Спортзал в спальном помещении им не нравился. Кроме того, они не одобряли наши релаксирующие дуэли на мокрых тряпках (а напрасно: мокрая тряпка и летит эффектно, и поражает противника звучно и смешно). Между тем, их шумное поведение было просто возмутительным. Было дело, мы даже сцепились – я и они. Результат оказался ничейным, что побудило меня тягать с еще большим рвением, а узбеко-таджиков вести себя еще громче. Так мы и сосуществовали. Но в целом было лучше некуда.
Даже в кино ходили. Впрочем, кино как раз предназначалось для тех несчастных, кем мы были сами полтора года назад. Его время от времени крутили в чем-то вроде актового зала. В тот раз, когда меня туда занесло, демонстрировали «Стряпуху» – на удивление свежую для того года как бы комедию со Светличной в главной роли. Час унылых страданий не очень молодого комбайнера, еще до фильма получившего от главной героини по голове, чего сама главная героиня, изощренно издеваясь, не могла ему же и простить, не могло украсить даже фрагментарное явление молодого Высоцкого.
Думаю, расчет начальства, давшего добро на фильм, оказался ошибочным. Начальство было уверено, что показав киноленту, оно развеселит народ и отвлечет от суровых будней. Однако зал, который был и просто полон, и полон сочувствия к комбайнеру-мазохисту, терпящему фиаско вплоть до хеппиэнда, озверел. Все происходящее на экране народ примерил на себя, а примерив, дружно возненавидел как стряпуху, так и исполняющую ее обязанности Светличную. Я никогда не был ее поклонником, но тех слов, которые из мужской солидарности Светличной посвящали зрители, она точно не заслуживала. Рядовой состав вскакивал с мест, потрясал кулаками и всяко, но равно нецензурно выражал свое возмущение: «Ах ты, <…..>!» «Ишь, зенки бесстыжие вылупила, <..…>!» «Ну я, <..…>, тебе, <..…>, показал бы, <..…>!»
Картина в пушкинском ШМАСе провалилась.
И снова, как в тот далекий первый раз, выпускные экзамены я сдал успешно, если не считать маленького червячка беспокойства, порожденного излишней любознательностью. В пособии по тактике и стратегии в разделе «Действия подразделения при угрозе ядерного нападения» указывалось, что военная техника рассредоточивается на расстояние, которое зависит от мощности ядерного заряда. То есть того заряда, что вот-вот рванет над головами. Лектор по тактике и стратегии вопросов задавать не просил, и для меня по сей день осталось невыясненным, куда звонить насчет мощности. Или достаточно на глазок? Но момент запомнился. И когда на экзаменах среди прочего оказался и вопрос о рассредоточении, меня, отвечающего в полном соответствии с пособием, волновало лишь одно: как бы члены уважаемой экзаменационной комиссии не оказались столь же любопытными. Не оказались.
Свободное копирование
